о напряжен.
— Любимый… — Олеся страстно впилась в Алексея губами.
— Погоди, погоди… — актер, в котором пробудившийся талант режиссера все более заглушал естественные человеческие инстинкты, отстранился.
— Что?
Алексей сел на кровати. Говоря по правде, значительно сильнее режиссерских принципов его мужское достоинство сдерживало клятвенное обещание, данное отцу Олеси.
— Не так откровенно. Помни, кого ты играешь. Тебе четырнадцать лет. Ты первый раз в жизни так близко увидела мужика. В конце концов, вспомни свое детство.
— Леша, — возразила Олеся, — чтобы я в четырнадцать лет первый раз в жизни так близко увидела мужика — такого детства у меня не было.
Вошедший без стука Юрий заставил ее инстинктивно прикрыться.
— Я же просил не беспокоить нас во время репетиции! — Алексей в раздражении повернулся к дверям. — Ах, это ты… — заметив Юрия, он поспешно вскочил, хватая со стула брюки. — Подожди минутку, — попросил он Олесю.
— Леха, а ты не перебираешь? — вполголоса спросил Юрий, когда наспех экипировавшийся Алексей подошел к нему. — У Олеськи батя — мужик серьезный. Хоть он перед нами и провинился, но если узнает…
— Это же Шекспир. Все строго по тексту.
— Так я ж не против. Только у тебя выбор сцен какой-то подозрительный. Сначала репетировали первый поцелуй, а теперь что?
Алексей смущенно потупился.
— Ночь. После венчания.
— Вот именно, что после. А вы репетируете до.
Актер придвинулся к Юрию.
— Если честно — это не я. Она сама настояла. Хочу, говорит, полностью раскрыться как актриса, использовать свой шанс.
Юрий скосился в сторону Олеси, терпеливо дожидавшейся окончания их беседы. Рискованная ночная рубашка, при виде которой модельеры эпохи Шекспира упали бы в обморок, заставила его поспешно отвести глаза.
— Вижу, раскрылась она действительно полностью.
— Юра, я ж тебе говорю, она сама эту сцену выбрала. Я-то думал — то-се, легкий флирт. Какое! Она на меня так бросается… Это уже не «Ромео и Джульетта», а какой-то «Основной инстинкт».
— Ты все же осторожнее, — предупредил Юрий.
— Сам понимаю. А ты что хотел-то?
— Ах, да, — Юрий наконец вспомнил, зачем пришел. — Слушай, мне тут такая мысль в голову пришла…
Их оживленная беседа продолжалась столь долго, что у Олеси лопнуло терпение.
— Леша, ты скоро? — позвала она. — Я придумала!
— Иду, — откликнулся Алексей. — Все ясно, — кивнул он Юрию. — К завтрашнему дню сделаю. Не вопрос.
— Ты попроще пиши, — попросил тот. — Сам знаешь, у Салливана с русским не очень.
— Ничего страшного. В случае чего сосед Гриша ему переведет.
— Леша… — капризно заныла Олеся. — Иди скорей, а то я забуду!
— Иду, иду, — Алексей посмотрел на Юрия. — Видишь, что делается?
— Да уж… — командир предпочел быстрее ретироваться.
Алексей, внутренне собравшись, вернулся на сцену.
— Ну?
— Ложись, — в голосе Олеси звучало неприкрытое нетерпение.
Алексей, перед глазами которого немедленно встал образ ее могучего отца, на всякий случай предупредил:
— Олеся, помни о роли.
— Так я о роли и говорю. Ложись быстрее.
Актер покорно забрался в постель. Олеся, улегшись рядом, накинула на него одеяло. Алексей напрягся.
— Не забывай. Тебе четырнадцать лет, и ты впервые увидела мужика.
— Я помню. Сейчас ты увидишь, как я это решаю. — Олеся привстала на локте. — Любимый…
Она принялась медленно стягивать с партнера одеяло. Как только грубая синяя ткань с вышитым в ногах «В/ч 20210» покинула большую часть мужской фигуры, Олеся изумленно вытаращилась и вскрикнула:
— Святая мадонна! Мужик!!!
Она с надеждой посмотрела на Алексея.
— Как? Получилось?
— Я ожидал худшего, — честно признался тот.
Сергеич, окучивавший картошку на огороде у Никаноровны, подходил к концу очередной грядки, когда хозяйка в сопровождении Петровны вышла из дома.
— Вы бы отдохнули, Поликарп Сергеевич, — заботливо сказала она.
— Успею еще, — откликнулся плотник. — Вот пару грядок пройду…
— Уж такой работник, такой работник… — похвасталась Никаноровна Петровне. — Вчерась флюгер мне на крышу посадил. Петуна здоровенного. Будешь, говорит, Никаноровна, в любой день знать, куды ветер дует.
— И как? Работает?
— Работает. Только так скрыпить! Моченьки нет, как скрыпить. Ажно ночью вздрагиваю. С другой стороны, так-то надо на улицу иттить, чтобы поглядеть, куды он повернулся. А теперь и без того ясно. Как заскрыпел: ясно дело — ветер.
— Как же ты от скрыпа поймешь, откуда он дует-то? — не поняла Петровна.
— А на что оно мне — откуда он дует? — резонно возразила Никаноровна.
— И то верно, — Петровна одобрительно посмотрела на Сергеича. — Конечно, мушшина в доме — большое дело. Я уж и думать-то забыла, какой он есть.
— Не говори, Петровна, — хозяйка понизила голос. — На что я старая баба, а как посмотрю на него, такие мысли в голову приходят…
— Что ж за мысли-то?
— Известно какие мысли. Смотрю и думаю: он ведь не только картошку копать годный.
— Гляди, Никаноровна… — предостерегла подругу Петровна.
— Он и забор поправить могет, — продолжила та, — и за скотиной прибрать, и мебель в доме наладить. Только ведь неловко так мужика сплуатировать. Как думаешь?
— Ладно, Никаноровна, пойду я, — воздержалась от ответа Петровна, которая всегда считала, что если мужика не эксплуатировать, так зачем он вообще нужен? — Спасибо за угощение.
— Какое там угощение. Заходь. Всегда рады.
Проводив соседку, Никаноровна вновь попыталась унять трудовой энтузиазм своего работника:
— Может, поешь, Сергеич? Пока картошечка не остыла?
— Это можно, — согласился тот. — Только грядку закончу…
— Вот и ладно, — обрадовалась Никаноровна. — А я пока на стол накрою. — Она скрылась в доме.
Закончив намеченное, старый плотник с кряхтением разогнулся, потирая натруженную спину. Воткнув лопату в землю, он вышел за калитку, сел на скамейку и достал из кармана кисет.
Не успел он скрутить из обрывка газеты цигарку, как дверь избы, стоявшей через дорогу напротив, раскрылась, и на пороге показался Николай. Выглядел химик столь живописно, что Сергеич от неожиданности просыпал драгоценный табак на землю.
Чертыхнувшись, он достал из кисета новую щепоть и спросил:
— Чего это ты так вырядился, Николай?
Химик несколько неуверенно оглядел себя:
— Ты ничего не понимаешь, старый ретроград. Это образец новой формы. Марья пошила.
Реакцию Сергеича можно было понять. Надетое Николаем одеяние напоминало привычную военную форму лишь цветом. Нетрудно было догадаться, что на это произведение «от кутюр» пошло изрядное количество ткани цвета хаки, доставленной из города вертолетом. В остальном за право считать сей образец мужского одеяния своей спецодеждой могли бы с равным правом сражаться жрецы зловещей богини Кали и воины наиболее экзотического из африканских племен.
— Ты не представляешь, она такая рукодельница, — Николай вновь оглядел себя. — Олеська из города журнал мод привезла, так она у нее выпросила — и вот… Стиль милитари. Вроде бы от Хуго Босс. Необычно, правда?
— Тут спорить не буду, — искренне согласился Сергеич.
— Я ей говорю — ты бы для себя чего пошила. Материи-то полно. Отнекивается. Говорит: «Куда я в ем пойду? Баловство это…»
— Ей видней.
Плотник вновь приступил к конструированию папироски, но тут дверь дома Марьи опять скрипнула. Машинально подняв глаза, Сергеич вторично просыпал табак на землю.
— Смертная сила… — прошептал он.
И вновь его реакция была вполне адекватной. Вышедшая на улицу статная селянка явила себя миру в длинном — чуть не до земли — платье, отмеченном невероятной смелости декольте. Вряд ли стоило говорить, что материалом для этого шедевра послужил все тот же знаменитый отрез. Выглядела Марья столь ошеломляюще, что даже Николай потерял дар речи.
Марья зарделась.
— Вот, Колюша… — потупилась она. — Как ты просил. Я по журнальчику глянула, да ночью и пошила.
— Да ты, Марья, просто… — наконец смог вымолвить Николай. — Просто модель. — Он повернулся к плотнику. — Как, Сергеич? Хоть сейчас на подиум, верно?
Сергеич окончательно оставил попытки изготовить себе папироску. Видно, не судьба.
— Какая ж она модель? — уважительно произнес он. — Модель — та вроде вешалки. А тут… — глаза плотника против воли уперлись в наиболее рискованную часть платья. — Тут фигура, елки-палки, — окончательно смутился он.
По загону фермы Бодуна гулял страус. Вид у птицы был необычайно независимый и гордый. Жора и Михаил разглядывали его сквозь сетку с явной опаской.
— На хрена тебе его яйца? — спросил повара Жора.
— Ты что! Это ж деликатес! Больших денег стоит, если в городе в каком ресторане заказать. А тут — халява. Тем более Бодун не против.
— Бодун-то не против. Осталось вот с ним договориться, — Жора с неудовольствием посмотрел на внушительную птицу. — Глядит, сука. Того и гляди — кинется.
— Брось, Жора. Страус — не людоед, — успокоил его Михаил. Впрочем, без особой уверенности в голосе.
Сослуживца этот аргумент не убедил.
— Да? Мы с братанами раз в Испании были, в зоопарке. Там такой же индюк за решеткой бродил. Как нас увидел — понесся через весь загон и давай сетку клювом рвать, будто мы его родного дедушку завалили. Аж искры летели. Главное — ни с того ни с сего. Правда, один из наших ему голую задницу показал для смеху… — вспомнил Жора. — А ты говоришь — не людоед. На человека бросается только так.
— Но ведь бабы семеновские как-то их кормят — и ничего.
— Может, он бабу за человека не считает.
Они вновь уставились на страуса. Тот не сводил с чужаков злобных глаз.
— Чего ж делать-то будем? — спросил Михаил. — Так уйти — жаба душит.
— По телевизору видел, как их в Австралии ловят, — вспомнил Жора. — Догоняют, крутят три шара на веревке, бросают, заплетают ему ноги — и готов клиент.