Тут я ничего старику не сказал, спорить не хотелось, тем более, что со вторым тезисом, о кровавой похлёбке, он был совершенно прав. Но знал я и другое: когда умирает сразу столько близких тебе людей, умираешь и ты сам. Вместе с погибшими уходит из души что–то важное, и гаснет часть светлого огня в душе. Остаются только щемящая боль утраты и злость. Нельзя забыть, нельзя простить. Кого–то лечит время, встречал я и такое, однако на личном примере могу сказать, что по–настоящему можно заставить боль утихнуть, только если устранишь пускай даже косвенную причину в лице пары–тройки «духов». Я не умею прощать убийц, грабителей, насильников и дураков. Возможно, по этой причине до сих пор боль не стихает, злыми толчками она гонит вперёд, на поиски первопричины, и вот с мыслью, что эти поиски будут длиться весь остаток жизни, мне худо–бедно удалось примириться. Сыпанув на тлеющие угли земли, принесённой загодя, я пошёл к стене и, оглянувшись к старику, подвёл черту под бесполезным для нас обоих спором:
– Вот что я вам скажу, Андрей Иваныч, – дед вскинул голову и выжидательно посмотрел мне в глаза, открыто, с искренним интересом, – пока что у нас нет выбора. Гуманно поступают победители, поскольку поверженный враг им уже не слишком опасен. Расклад не тот для гуманизма, нужно заставить их бояться, пробудить желание уйти… побежать, поджав хвост. А для этого жестокость – самый подходящий инструмент, поэтому если я увижу, что вы миндальничаете с врагом или, не дай бог, помогаете ему – зарою в землю живьём, своими собственными руками. Сейчас у вас есть выбор: идти с нами, но тогда расклад простой – подчиняться мне и командиру отряда, или вы тихо, прямо сейчас уходите и нам на глаза никогда не попадаетесь. Так как оно будет?
Чернов досадливо крякнул и пошёл в противоположный угол пещеры, где и зарылся в листву. Лишь когда я, закрывая глаза, приказал себе уснуть и свернулся у стены, услышал тихий ответ:
– У каждого своя правда, но вражинам–то плевать. Не поняли мы друг друга, но время ещё будет. Я два раза не выбираю – будем воевать по–твоему, лишь бы сквитаться, лишь бы одолеть…
…Лёгкие ожгло от большой задержки дыхания, я вынырнул и встал в чаше горячего источника, глотнул прохладный сухой воздух. Осторожно ступая по неровному дну и вытирая распаренное лицо пятернёй, выбрался наверх и стал одеваться. Свет самодельной коптилки неровными бликами освещал стены пещеры, расписанные сценами охоты. Один рисунок притягивал взор помимо воли: трое схематично нарисованных людей с палками затаились в кустах, пропуская идущего вальяжной походкой саблезубого тигра. Старый рисунок, потускневшие краски, но что удивительно – художник с анатомической точностью нарисовал прильнувшего мордой к земле тигра. Чем дольше я смотрел на картинку, тем явственней представлял нервно раздувающиеся ноздри хищной кошки, пытавшейся унюхать так внезапно сбежавшую добычу. В позе зверя чувствовалась сила и мощь уверенного в себе охотника, но вот сейчас слабой и лёгкой добыче в лице троих людей, вооружённых лишь обожжёнными на костре палками, удалось его обмануть. С досадой хлеща себя по бокам длинным хвостом, саблезубый готов среагировать на любой шорох, малейшее движение. Но страх и желание выжить спасли людей по прихоти Судьбы из охотников ставших чьей–то добычей. Оторвав взгляд от картины и быстро одевшись, я спустился по полустёртым ступеням вниз, прихватив с собой коптилку. Как и людям на картинке, мне и выжившим по прихоти той же Судьбы людям в который раз предстояло пройти испытание на право жить, и что гораздо важнее – заманить сильного и уверенного в себе врага в ловушку.
* * *
Россия. 3 октября 2011 года. Юго–западный участок Центрально–сибирской оккупационной зоны. 319 км юго–восточнее предместий г. Кемерово. Участок Шишковичского лесного массива, 16.37 по местному времени. Лейтенант Зак «Фрости» МакАдамс, командир отряда SOCOM «Варлок». Превратности войны, или Что такое ирландская удача.
…Земля, вымоченная зарядившим пару недель назад дождём, не сохранила чётких следов пресловутого Сасквотча и его спутников. Наш единственный потомственный проводник – Джош Хардин, от которого не уходили даже матёрые афганские моджахеды, зло матерился сквозь зубы. Хардин попал к нам из армейских рейнджеров, где выделился именно своим исключительным чутьём, за что его так и прозвали – Нюх. Везде, будь то иракский песок или лысые афганские горы, Нюх отыскивал вражеский след. Джош приводил группу ровно к тому самому месту, где скрывался враг – словно бы по запаху, как это делает хорошая гончая. Но в данный момент сержант Хардин вот уже шестые сутки кряду кружил меж трёх плоских холмов, поросших огромными соснами и колючим кустарником, так и не найдя ни единой зацепки. Ровно в сорока километрах южнее начиналась совершенно непроходимая чаща, которую жившие тут русские называли «тэйг» или «тайгие», я пока ещё не слишком вник в эти тонкости. Взобравшись на подходящее дерево, я осмотрелся сначала просто так, а потом внимательно оглядел всё вокруг через двадцатикратную оптику. В левом углу дисплея постоянно мигала тревожная надпись «ошибка подключения», но я уже привык. Вся техника была заточена под новый стандарт, согласно которому бинокль, электронный гибкий карта–планшет и тактический компьютер объединялись в одну сеть, быстро показывая офицеру, в каком точно районе он находится, и по нажатию кнопки на небольшой боковой панели бинокля можно пометить позиции наблюдаемых вражеских войск и техники. По идее, это всё должно отобразиться на карте и через спутник попасть в штаб армии. Так любой штабной мудак, имеющий доступ к нашим операциям, сможет в реальном времени увидеть то, что вижу я. Но на практике система барахлит и если сейчас подключить всё как положено, то через пару секунд на нашего полковника посыплются тревожные запросы, почему с секретным подразделением потеряна связь и нет чёткой картинки. Но бинокль всё же отличный, а компьютер таки нужен для управления беспилотником и для вызова артиллерии и «вертушек» в случае чего, поэтому мы их пользуем отдельно, так гораздо меньше суеты и проблем с начальством. Хуже всего обычной пехоте и прочим уставникам – они вынуждены работать с этой пока ещё далёкой от совершенства системой как положено. Однако все знают, что чаще всего офицеры пользуются обычными бумажными картами, предпочитая новомодным гаджетам старую добрую радиосвязь…
Лес вокруг простирался, словно бескрайний океан, из которого мощными громадами выступали части заросшего лесом горного хребта, именуемого Салеи–ир или как–то так. Плёнка дождяной мороси свинцовой дымкой окутывала всё в радиусе трёх километров окрест, сплюнув про себя от досады и определив направление нового маршрута, я быстро спустился на землю. На общий вызов по рации отозвались все, кто осматривал окрестности, спустя двадцать минут группа, кроме троих бойцов охранения собрались на крошечной полянке, где едва–едва хватило места, чтобы расположиться на привал. Осмотрев вновь прибывших, я заметил, что не хватает ещё и Сэма Прескотта по прозвищу Фонарщик. Сэм у нас в группе был лучшим снайпером и по совместительству слыл знатоком всего русского. И если Нюх мог по запаху учуять врага, то Фонарщик, пожалуй, единственный, кого я знаю, кто сможет его подстрелить даже в глухую безлунную полночь. Сэм наверняка забрался дальше всех и сейчас спешит как может. Остальные бойцы имели уставший вид, в глазах и движениях сквозило раздражение: пошли седьмые сутки безрезультатных поисков. Все сроки, отпущенные Трентоном, вышли ещё позавчера, у Майка и его головорезов судя по сводкам дела обстояли не лучше. Бигфут затаился, это ясно. Ставя себя на его место, мне виделось не так много вариантов его поведения. Скорее всего, всё это время ушло на перегруппировку, и в лесу находятся лишь передовые малочисленные дозоры. Если это так, и район базирования мы определили верно, то, даже вскрыв позицию наблюдателей, мы ничего не добьёмся. Единственный вариант, при котором есть реальный шанс уничтожить партизан, это выявить объект их оперативного интереса и взять в момент выхода к нему. Воздушная разведка пока молчит, что косвенно подтверждает мою гипотезу. Но штабным начальникам этого не объяснить. Трентон единственный, кто воспринял мои аргументы как профессионал, однако его голос тоже не решающий. От нас требуют скальпы партизан… я даже подозреваю, что сгодятся любые, лишь бы быстро доложить в мюнхенский оперативный центр о победе. Диверсионный отряд, наносящий реальный, пусть пока и незначительный ущерб, это ЧП вне концепции «ассиметричной войны». Поэтому кто–то решил, что двух недель на устранение угрозы будет волне достаточно, и теперь сучит ножками, когда всё повернулось иначе. Само собой, район никто выжигать не станет – слишком много ценной древесины пойдёт в распыл, слишком большие деньги уже вложены в эту землю.
Преодолевая усталость, я всматриваюсь в карту и попутно слушаю Гарри Чеймберса, прозванного просто – Крюк. Прозвище он получил из–за своего страстного увлечения боксом: едва не уволился, чтобы уйти в профессиональный спорт, но я уговорил его остаться. Гарри у нас классный сапёр, а его способность распутывать чужие «подлянки» уже стала легендой в войсках. Сейчас он с таинственным видом отмалчивался, и я несколько оживился, зная дурацкую привычку Крюка огорошить какой–нибудь новостью в последний момент. Жестом прервав вяло бубнившего сержанта Паркера, киваю Крюку и, поняв, что тот опять затеял прикол, оборачиваются к сапёру:
– Крюк, что у тебя на уме? Не томи, поделись впечатлениями.
– Хе! – Чеймберс поелозил на корточках и ухмыльнулся. – Обломал, Фрости, обломал! Смотри–ка, какие фрукты растут в этом лесу…
На траву, прямо мне под ноги, выкатилось два рубчатых кругляша. Две русские оборонительные гранаты, кажется, называются «филька»… Нет – «фенька», да, точно так. Крюк не в первый раз выкидывал такой трюк с обезвреженными гранатами, а однажды это была оболочка миномётной мины, с вынутыми потрохами. Её Гарри положил в бак с уже почти сварившимися кукурузными початками и поставил на костёр. И всё бы ничего, однако в то время комроты со своими ближними выборочно инспектировал подразделения и увидел, как в баке варится 122–миллиметровая «чушка». Было шумное разбирательство, мне еле–еле удалось уговорить красного как рак капитана Мастерса ограничиться взысканием. Сейчас никто из парней даже не привстал, настолько прикол сапёра всех достал своей банальностью. Взяв в руки скользкий от дождевой влаги рубчатый кругляш, я вопросительно посмотрел на разочарованного сапёра: