— Вот был бы ты девушкой, дядя Лиян, тебе бы все было ясно и понятно, — улыбаясь, сказала Борка. — Сейчас важно, что мы оба любим нашу армию, а все остальное само собой устроится. Так что да здравствует наша храбрая партизанская армия!
— И да здравствует мой верный Шушля, важная часть нашего военного обоза! — добавил Лиян, что доброму Шушле весьма понравилось, и от удовольствия он даже тихонько заржал.
Когда Лиян с Шушлей направились дальше через луг, пастушка Борка крикнула им вслед:
— Эй, герои, может быть, мы скоро снова увидимся в вашем батальоне!
9
Длинная колонна женщин и деревенской молодежи, нагруженная всевозможными дарами, под предводительством тетки Тодории штурмом взяла временную партизанскую больницу, в которой только что были размещены раненые пролетарии.
Еще издалека увидев эту необычную колонну, спускавшуюся по пологому откосу холма, партизаны, охранявшие больницу, не зная, кто это к ним приближается, устроили засаду на одном из холмов на пути колонны.
— Какая-то пестрая армия, в жизни такой не видели!
Косоглазая тетка Тодория, шедшая в голове колонны, первая заметила засаду и закричала:
— Открывайте дорогу к больнице, гости идут!
Такой здоровенной бабище, да еще к тому же с барашком на вертеле, бойцы, понятное дело, сразу освободили путь в долину, и вся колонна с шумом ворвалась в больницу.
— Да здравствуют наши воины, наши храбрые товарищи! Добро пожаловать в нашу повстанческую Краину!
Вскоре санитары заметили, что тетка Тодория ведет какие-то тайные переговоры с пятнадцатилетним партизанским связным, самым молодым раненым во всей больнице.
— Дай я тебя, сынок, отнесу к себе домой и буду сама выхаживать, — уговаривала Тодория юного партизана. — Прошлой зимой у меня целый месяц поправлялись два наших раненых.
Молодой связной отговаривался тем, что ему неудобно оставлять своих боевых товарищей, но тетка Тодория так настаивала, просила и уговаривала, что в конце концов паренек был вынужден согласиться.
Вечером санитары нашли его кровать пустой, а на одеяле короткое прощальное письмо:
«Дорогие товарищи, ухожу лечиться к товарищу Тодории, которая своими уговорами и мольбами до того меня заморочила, что я уж и сам не знаю, что делаю».
Как Тодория транспортировала своего подопечного — это осталось тайной. Один крестьянин, что жил по соседству, клялся и божился, что у него в тот вечер кто-то увел вола, которого он только на другой день обнаружил перед хлевом с надетым на рог большим куском картона с надписью:
«Спасибо хозяину за вола!
— Уехал, значит, на воле, — удивлялись его товарищи. — Вот так Тодория, какая хитрющая, чтоб ей черт пятки крапивой пощекотал!
Пока они дивились бабе, волу и записке, пожаловали новые гости, а с ними и новые чудеса. Нежданно-негаданно откуда-то появились Черный Гаврило со своим пулеметом и повар Лиян со своим неразлучным Шушлей, гордостью всех грмечских лошадей.
Сражаясь за свободу, славные пролетарии перевалили через многие горы и долы, прошли через тесные, мрачные ущелья, видели немало деревень и поселков, но на всем их долгом пути им еще не приходилось встречаться с таким огромным детиной, каким был Черный Гаврило.
Стоят бойцы и изумленно глаза таращат: это ж прямо-таки человек-гора! Такой если крикнет, крыша обрушится тебе на голову, чихнет — стекла из рам повылетят — одним словом, страх, да и только! И как только он попал в партизаны, интересно было бы узнать? Наверняка еще года три-четыре назад в леса подался, а когда война кончится, не так-то легко будет его уговорить вернуться назад в деревню, придется, наверное, целого поросенка изжарить, чтобы его умилостивить.
— А правда, куда ты решил после войны пойти? — спросил один боец.
— Подамся в лесники, — пробасил Черный Гаврило, обнимая свой неразлучный пулемет.
— Ну, что я говорил! Он больше из леса никуда! — воскликнул боец. — Небось и с пулеметом своим не захочет расставаться.
— Никогда! — коротко отрезал Гаврило.
— Он его никогда с плеча не снимает, — вставил повар Лиян. — Марширует себе впереди, а я с конем — за ним.
— А разве вы в походе не на конях пулеметы возите? — спросил тот же боец.
— Неужто я какой-то кляче доверю боевое оружие? — удивился Черный Гаврило. — Это для меня был бы позор. Лошадь — она ведь бессловесное и безответственное животное, и больше ничего.
— Однако тебе ж тяжело.
— Что, мне тяжела эта игрушка, эта жестяная трубочка? — изумился великан. — Мне было бы тяжело, когда бы я ее не чувствовал на своем плече.
Тут черный гигант повернулся к Лиянову коню и загудел:
— Пулемет бы он хотел носить, видали? Нет, братец, дудки, ничего не выйдет, пока Черный Гаврило живой. Хочется ему у меня мой военный хлеб отбить! Нет, дорогой мой, здесь тебе Краина, которая издавна привыкла на своей спине и потяжелее, чем пулемет, тяжести таскать.
Один из санитаров поглядел на буйную шевелюру Гаврилы и хмуро заметил:
— А ты, товарищ, видать, забыл о приказе нашей санитарной службы о том, что все бойцы должны остричь волосы, чтобы предупредить возможную эпидемию сыпного тифа и других подобных болезней.
Черный Гаврило ощетинился, как дикий кабан.
— А ты, приятель, забыл, что меня можно остричь, только когда снимешь мне голову с плеч? Краинцы — это тебе не овцы, чтобы их просто так взять да и остричь наголо.
— Ну и ладно, раз так, то не стригись хоть еще лет сто, — рассердился санитар.
— А вот как раз тебе назло сейчас же остригусь, сию же минуту! — закричал Гаврило. — А ну, Лиян, давай сюда ножницы для стрижки овец, вон они у Шушли в переметной суме.
Лиян быстро нашел в переметной суме широкие закопченные ножницы, какими обычно стригут овец, велел Гавриле сесть на землю и стал его стричь.
— Эй, осторожней, не рви волосы-то! — завопил Гаврило.
— Не ори! — строго приказал Лиян. — Я не люблю, когда у меня баран блеет, пока я его стригу.
В полчаса Гаврило был наголо острижен. Правда, на голове у него остались разные дорожки, лесенки и пороги, однако это ему нисколько не мешало шуметь, браниться и палить из пулемета, как и раньше, когда он был при волосах.
С новой прической Черный Гаврило тронулся вместе с Лияном в обратный путь в родную омладинскую роту.
— Если уж пулеметчик уступил и остригся, надо всему батальону с него пример брать, — гудел Гаврило. — Теперь будем стричь всех подчистую — и молодых, и старых, и коней, и мулов, и ослов.
— Это ты малость загнул, — заметил Лиян. — Кони, мулы и ослы тиф не переносят, да и вши у них никогда не водились.
— Ты прав, старик, — согласился Гаврило. — Так и быть, тех, кто на четырех ногах, стричь не будем.
10
Стремительными ударами пролетарии и краинские партизаны один за другим освобождали западные боснийские города. Однажды по омладинской роте разнеслось радостное известие:
— Подходит очередь Бихача. Скоро и его будем штурмовать.
— С одной стороны пойдут краинцы, а с другой — хорватские партизаны из Лики, Кордуна и Бании, — объяснял Лиян.
— Эге, старик, а ты-то откуда это знаешь? — удивлялись бойцы. — Говоришь так, будто сам составлял план штурма.
— Да, примерно так оно и есть, — ответил Лиян. — Я Бихач знаю, как свою собственную сумку. Четыре месяца я сидел в «Вышке», бихачской кутузке, — из-за одной драки на церковном празднике в селе Стрмоноги. Знаешь, мы тогда сняли язык с церковного колокола, вышибли им двери в поповом доме и поколотили сборщиков налогов, лесника и одного продавца молитвенников, который там случайно оказался. Потом выяснилось, что тот продавец был шпионом из итальянского генштаба, однако мне никто не подумал дать награду за ту баталию.
— Ого, да ведь ты, оказывается, настоящая историческая личность! — восхищенно гаркнул Черный Гаврило. — Тебя бы надо рисовать рядом с Королевичем Марко и Мусой Разбойником.
— Конечно надо, — подхватил Лиян. — Нарисовать меня на Шушле и с одной стороны пририсовать сумку с бутылкой ракии, а с другой — бутылку ракии в сумке.
— Так ведь это одно и то же: что в лоб, что по лбу, — заметил Черный Гаврило.
— А это-то и требуется! — с довольным видом провозгласил Лиян. — Надо, чтобы было, как в народной песне поется:
Мех с вином к седлу привесил сбоку,
А с другого — шестопер тяжелый,
Чтоб седло его держалось прямо.
— Когда ты из одной бутыли хорошенько глотнешь, как раз седло на сторону и съедет, — заметил Гаврило.
— А я тогда отхлебну из другой бутылки и мигом восстановлю равновесие! — нашелся Лиян.
— Гляди тогда сам равновесие не потеряй, — пробурчал черный великан.
— А я, как замечу, что меня ракия в разные стороны качает, сразу завалюсь где-нибудь на солому, сумку под голову и задам славного храпака. Никакое равновесие мне тогда не страшно.
Но как же все-таки стало известно о готовящемся штурме Бихача, если высшее партизанское командование еще только начало разрабатывать эту операцию?
Этот вопрос задавал себе и участник боев в Испании Коста Надж, командующий всей краинской партизанской армией. Однажды, когда он проходил мимо кухни омладинской роты, повар Лиян остановил его вопросом:
— Когда на Бихач идем, товарищ Коста? Я уже прикидываю, как буду наступать через мост на Уне.
Командующий, вздрогнув от неожиданности, спросил:
— Да кто тебе сказал, что мы собираемся штурмовать Бихач?
— Хе-хе, кто! — лукаво прищурился Лиян. — Зуко Зукич оказал, а у него тысяча глаз, тысяча ушей и сто один с половиной нос!
— Зуко Зукич? — удивленно пробормотал командующий. — Кто же этот всезнайка? Я уже несколько раз про него слышал.
Об этом таинственном всезнайке бесполезно было расспрашивать кого бы то ни было. Все верили новостям, которые он разносил, но никто еще его лично не видел, а тем более не был с ним знаком.