Вернулся бедный домобран в колонну пленных, а наши три героя направились к «Вышке». Соскучился, наверное, Лиян по своему «клоповнику», где частенько сидел, да и для семейства Бранко тюрьма вторым домом была.
— Сюда, товарищи! — орет Лиян и прямо в ворота. Все открыто, партизаны освободили всех заключенных, которые нам сочувствовали, во дворе настоящий разгром, внутри тоже. Уже темнело. Из одной камеры вдруг раздался голос Скендера:
— Эй, подождите, пока я переоденусь! Я тут нашел кое-что для себя. Что-то теплое, зимнее.
Выходит Скендер, одетый во что-то серое, насколько можно разобрать в темноте. Повар Лиян, пощупав его новое одеяние, сразу со знанием дела заключил:
— Это же арестантская роба. Мне немало пришлось походить в такой одежке. Теперь тебе еще такую же шапку, и можно хоть сейчас в камеру.
— Гм, ты что, смеешься, что ли? — подозрительно спросил Скендер, и голос у него как-то сразу изменился, словно это был другой человек. Даже Бранко рот разинул.
— Да это ты ли, Скендер? Что-то ты, как бы это сказать…
— Вылитый Дане Крлика, с которым я здесь вместе сидел, — одобрительно сказал Лиян. — Тот Дане убил отца деревянной миской, как-то у него так нечаянно получилось, и его осудили во имя божье…
— И я, значит, похож на этого подлеца? — набычился Скендер. — Хорошо, дружок, хорошо же ты обо мне думаешь.
— Да нет, что ты, — стал изворачиваться Лиян. — У Дане на руках и ногах кандалы были, а ты… а потом был с нами и некий Мухарем из Рипича, который прямо на ярмарке снял у какого-то торговца с телеги колеса и пропил в трактире, а схватили его, когда он подрался с мельником и сбросил того с моста в реку…
— Что, я и на него похож? — скривился Скендер. — А Бранко тебе никого не напоминает, а?
— Я же не виноват, что здесь не держали всяких мелких воришек, которые по дворам кур да яйца крадут и лошадям хвосты отрезают, как…
— Как я, так, что ли?! — закричал Бранко, подбоченясь и приняв позу «оскорбленного достоинства». — Я, значит, похож на мелкого воришку, который кур крадет, это ты хотел сказать?! А знаешь ли ты, что я вот из этой самой винтовки, может быть, уже десятерых врагов убил? Может, даже и больше, кто знает. А до конца войны — о-го-го! — еще больше будет.
— Как ты, Бранко, ни хвастайся, сколько побил и сколько еще побьешь врагов, все это пустая болтовня. Не для тебя это дело.
— Ха-ха-ха! — захохотал Скендер.
— Да и ты, товарищ Скендер, при всем моем почтении к твоим усам и снаряжению, должен сказать, что и ты тоже зря из себя героя изображаешь.
Скендер изумленно остановился, внимательно посмотрел на простодушного повара, а потом снова расхохотался:
— Ха-ха-ха! Раскусил нас обоих, как орехи. Ты, Лиян, оказывается, умнее, чем на первый взгляд кажется. Дай-ка я тебя обниму!
Обнявшись, все трое двинулись вдоль по улице. Скендер, воинственно взмахнув рукой, воскликнул:
— Вперед, нас ждут новые сраженья!
— И новые унижения! — мрачно добавил Бранко, имея в виду свой далеко не геройский вид, из-за которого Лиян сравнил его с мелким воришкой.
Когда они в сумерках появились б воротах «Вышки», оказавшиеся поблизости прохожие оглядели необычные вооруженные фигуры, вышедшие из тюрьмы, и стали поспешно расходиться, опасливо бормоча:
— Вот ведь, черт возьми! Кто только не добрался до оружия в этой суматохе! Лучше поостеречься. Видели этого длинного?
— Да и тот, другой, рыжий, недалеко от него ушел. Сразу видно — мошенник!
— Где они только этого почтенного старичка подцепили? Бедняга, в какое общество попал!»
22
Повар Лиян встал на заре и по своей старой привычке решил прогуляться по Бихачу в первое утро после его освобождения. Захотелось ему посмотреть на освобожденный Бихач, да и Бихач пускай поглядит на него, освободителя.
— Оно, конечно, я не штурмовал город, идя во главе бригады, однако каждый день из своих рук кормлю пулеметчиков, гранатометчиков и остальных молодцов… Э-хе-хе, дорогой мой, города не каждый день штурмуют, зато есть каждый день надо, да к тому же еще по два-три раза, если, конечно, есть чего, ну а уж если нет, ничего не поделаешь — терпи, дружок. «Партизан, ты тем гордишься…» — Лиян вздохнул, словно жалуясь своему невидимому собеседнику. — А что ж, ты думаешь, легко кормить моих омладинцев? Они, того и гляди, тебя самого сожрут, если зазеваешься. — Тут повар Лиян вдруг задумался и озабоченно пробормотал: — А что же они ели в эти два дня, когда город брали? Я и забыл совсем про это. Ничего, пусть узнают, каково без Лияна и без его котла.
Он шел просто так, куда глаза глядят, но ноги сами принесли его к «Вышке». В изумлении он остановился перед воротами, оглядел двухэтажную крепость-тюрьму и крякнул:
— Туда-сюда — и опять к этому «клоповнику»! То ли меня мои ноги глупые сами сюда принесли, то ли голова дурная привела по старой привычке? — Тут Лиян хлопнул себя по лбу и серьезно сказал: — Эх ты, дура, ведь я же больше не тот прежний сторож Лиян, что дрался на деревенских сходах. Мне теперь тюрьма ни к чему… Ну-ка, голова, пошевели-ка мозгами да отведи меня в какое-нибудь более культурное место. Я ведь теперь товарищ Лиян, партизанский повар.
Старик встал навытяжку, как когда-то стоял перед «Вышкой», и стал размышлять, в какое бы такое культурное место ему отправиться:
— Может, ты меня, к примеру, отведешь в трактир старого Сучевича, что скажешь? Однако это вроде бы не слишком культурное место. Конечно же нет, дурная башка. Разве не помнишь, как славно мы там когда-то тузили и валяли друг друга с возчиками из Лики и далматинскими торговцами, которые скупали телят. Оно, конечно, сам-то я не дрался, а культурненько сидел себе под столом, а надо мной летали бутылки и стаканы, будто палила батарея минометов. — Тут повар Лиян тяжело вздохнул и продолжил: — А однажды я пробрался между ног старого Сучевича и чесанул из-под того стола сначала через мост, потом мимо «Вышки»… Э-эх, тогда бы меня не догнали и Первая и Вторая краинские, вместе взятые! Несся как угорелый и остановился лишь во дворе гимназии. — Лиян вдруг хлопнул себя по шляпе, отчего она съехала ему на лоб, закрыв даже глаза. — Что, что? Что я сказал, гимназия? Ну так ведь это самое что ни на есть культурное место! Я же о нем и думал все время, только из-за старого Сучевича все из головы вылетело, словно он меня съездил по физиономии своей мокрой тряпкой, которой посуду моет.
Повар стремительно повернулся на пятках и помчался по улице к гимназии, так что из-под его башмаков полетели в разные стороны гильзы, оставшиеся после боя.
— Ну конечно же к гимназии! Сколько раз я там во дворе вместе с другими арестантами колол дрова, чтобы гимназистам зимой было тепло, — вспоминал Лиян по дороге. — Это была самая настоящая культурно-просветительная работа, как сказал бы комиссар нашей бригады… Теперь-то этим делом просто заниматься: взял карандаш и бумагу и — трк, трк, трк! — учишь бойцов, как пишутся эти маленькие буковки, которые скорее на блох походят. Если надо написать большую букву, вспомни большую собачью блоху — и готово! Верно я говорю? — Лиян почесал в затылке прямо через шляпу и вздохнул, точно бог знает как устал. — А я в те времена, когда был арестантом, культурно-просветительную работу выполнял с помощью топора, пилы и козел, на которых мы, заключенные, пилили дрова. Черта с два бы наши Бранко со Скендером могли учиться и стишки пописывать, если бы в классе холодина стояла. А почему было тепло? А потому, что я, обливаясь потом, колол и пилил буковые дрова. Эге, все-таки они должны будут поднести мне за это рюмочку, когда возьмем Берлин. Какой там Берлин! — вдруг крякнул Лиян. — Мы же только что освободили Бихач, но справедливости им надо было и за это меня ракийкой угостить!
Лиян влетел прямо во двор гимназии и там наскочил, на кого бы вы думали? На Бранко со Скендером. Бранко заливал про свою учебу в Бихаче, а Скендер слушал, развесив уши, и одобрительно кивал.
— Вот ведь врет, а как хорошо! Если бы все это было правдой, наверное, так складно не выходило бы.
— Конечно нет, это ты хорошо подметил! — подхватил Лиян, радуясь, что отыскал своих старых друзей-приятелей. — Когда вы со Станивуком сочиняете письмо этой Цуе из Крней Елы и он врет, а ты подвираешь так, что брехня на вранье сидит и ложью погоняет, я просто заслушиваюсь, будто вы мне письмо пишете. Оно, конечно, есть там и золотое зернышко правды, как же без этого, однако вы все-таки здорово завираетесь… Подожди-ка, дай вспомнить…
Повар склонил голову набок и, устремив один глаз в небо, как это делает петух, когда заметит коршуна, продекламировал:
Мое сердце не молчит,
Сердце бешено стучит.
— А от твоего обеда что-то в животе бурчит! — добавил Скендер. — Ты немножко переврал, но и так хорошо.
— Конечно хорошо. Вы столько лет в гимназии просидели, а я едва до ее двора добрался, да и то под конвоем. Эх, вот если бы я в разных школах учился, я бы только и делал, что стихами говорил, как один мой приятель, полевой сторож Миле Паджен. Он, например, когда приходил в чей-нибудь дом, пел такую песню:
Дили-дили-детил,
Хозяин меня встретил,
Дили-дили, дили-дед,
Приглашает на обед,
Дили-дили-делку,
Дали мне тарелку,
Дили-дили-деба,
Отрезали мне хлеба,
Дили-дили-дошку,
Положили ложку,
Дили-дили-даба,
Закричала баба,
Дили-дили-дею,
Гоните его в шею!
— Стой, стой, трижды стой,
Конкурент главный мой! —
закричал Скендер, видя, что Лиян разошелся не на шутку.
— Вам же сказали, чтобы стихов больше не читали! — подхватил я, на что Лиян лукаво прищурился и сказал:
— А ну-ка, Бранко, отведи-ка ты нас в эту твою гимназию и покажи тот класс, в котором ты учился стишки сочинять.
— Я бы тоже хотел на него посмотреть, — добродушно загудел у меня за спиной Николетина Бурсач, мой неразлучный друг и защитник еще со времен начальной школы. — И признайся нам, где тебе было лучше: