— Да что ты?
— Тяжелее, чем в Бихаче было, честное слово. Мне прошлой ночью шапку с головы пулей сбило. Да шапка-то еще что, дали новую, которую носил один погибший взводный-козарчанин, главное, что мы из того пекла перед самыми дотами насилу вытащили маленького Джураицу Ораяра…
— А что с ним случилось? — вздрогнул я. — Погиб?
— Подкрался, чертенок, тайком от нас вместе с гранатометчиками к самому доту, что у жандармской казармы, там его и зацепило. То ли гранатой, то ли миной, не знаю. Главное, живой остался.
— И куда вы его отправили?
— Старый Лиян его увез. Говорит, найдет, где мальчишку спрятать. Да ты же знаешь Лияна, он в Подгрмече, как у себя в сумке, каждый закуток знает.
— Могу поспорить, что он его отвезет к нашему старому мельнику Дундурию в Ущелье легенд.
— Ну конечно, куда же еще, — согласился Николетина и добавил с грустной улыбкой: — Пускай парнишка полечит раны и ждет весны со сверчками.
— Что, ты и теперь, после этой страшной схватки под Бенаковацем, не забыл Дундуриевых сверчков? — искренне удивился я.
— А почему мы должны их забывать? — задумчиво прогудел Бурсач. — Ты тоже, Бранко, не забывай наших сверчков, да и меня иногда вспоминай, непутевого пулеметчика, который оставил свой родной Грмеч и ушел воевать.
— Как ушел, так и вернешься.
— Да вот что-то у меня сегодня сердце как-то не так бьется, прямо захлебывается, точно мотор нашей хашанской молотилки, когда в нем что-нибудь испортится, — с тоской проговорил Николетина. — Иду, а ноги будто прилипли к земле. Что ж, не все возвращаются после дальней дороги.
Впервые я слышал от Бурсача такие слова. Конечно, ему, краинцу, жаль со своими старыми друзьями расставаться, а может, еще что гложет его душу или память.
Соображая, как бы его развеселить и отвлечь от печальных мыслей, я вспомнил, как на войне прощаются два настоящих краинских молодца. Станут спиной друг к другу, а потом, так сказать «на прощание», что есть мочи толкнут один другого тем местом, на котором сидят, — кто дальше отлетит.
Я принял воинственную позу, стоя на протоптанной в неглубоком снегу тропинке, и позвал Николетину:
— А ну-ка, Ниджо, иди сюда, давай почеломкаемся по-молодецки — кто дальше отлетит. Не бойся, куда бы ни отскочили, мы на своей земле, а вот фашист с Бенаковаца, когда под зад коленом получит, еще неизвестно, где приземлится.
— Вот это ты хорошо придумал, — довольно затрубил Николетина, занимая «боевую» позицию у меня за спиной. — Поди, до Неретвы-то остановлюсь как-нибудь.
36
Простившись с Николетиной, я сразу направился к Бенаковацу. Я надеялся, что Шоша к тому времени уничтожит окруженный гитлеровский полк и я смогу встретиться и спокойно поговорить со своими друзьями: Черным Гаврилой, Йовой Станивуком и с теми веселыми и языкастыми парнями из ударной молодежной роты, которые вечно гогочут, шумят, дурачатся и разыгрывают друг друга, словно войны и в помине нет.
Стал порошить легкий снежок, тот, который приносит тишину и усыпляет даже черных оголодавших ворон. Когда я шел сквозь эту пушистую круговерть, мне и самому стало казаться, что нет в этих краях ни войны, ни смертей. Снег засыпает и гасит страшный огонь, который зажгли злые люди.
Продолжалось это всего каких-нибудь десять прекрасных минут, как вдруг со стороны Бенаковаца донеслись орудийная канонада и захлебывающийся треск пулеметов. Мне показалось, что даже рои снежинок заволновались в своем танце.
— Это не наши, что-то уж очень много пушек бьет! — встревожился я. — Наверное, к окруженным фашистам подходит помощь из Боснийской Крупы.
Бой разгорался все сильнее, и все слышнее было грохотание пушек. На всякий случай я свернул на боковую проселочную дорогу, пролегавшую у подножия обрывистого, поросшего лесом склона горы, где никакой армии ни за что не пройти.
Через какое-то время я услышал в лесу чье-то тихое покашливание. Я поспешил спрятаться за ствол ближайшего бука, и вскоре на лесной тропинке показался какой-то человек, ведя на поводу коня, на котором раскачивался всадник, весь перебинтованный, вероятно раненный.
— Да это же повар Лиян! — невольно вырвалось у меня радостное восклицание. — Ну конечно же это он, вон и шляпу свою надвинул на самые глаза, спасаясь от метели.
Заметив меня, Лиян сначала было перепугался и с ужасом вытаращил глаза, но, узнав, весело затараторил:
— Ты гляди, а я думаю, кто это меня пугать вздумал в этой чертовой метели. Куда это ты идешь?
— В Бенаковац, наших ищу.
— Какой там Бенаковац! — Лиян замахал руками. — Гитлеровцам из Крупы удалось пробиться к своему окруженному полку, а Шоша был вынужден отступить от шоссе к горе. Не ходи туда, ухлопают, как котенка. Мы вот с раненым насилу ноги унесли.
— А кто это у тебя весь забинтованный?
— Джураица Ораяр. Мина из него прямо решето сделала, никак не меньше десяти осколков получил. Доктор говорит, еще счастье, что все раны неопасные. Он у меня, бедолага, видать, заснул на лошади. Я ведь потихоньку бреду, чтобы не беспокоить его.
Наверное, от нашего разговора раненый проснулся и высунул из-под тонкого одеяла покрасневшее, потное лицо. Он сразу же узнал меня и радостно закричал:
— Ага, видал?! Николетина не пускал меня в бой, и все тут. Ты, говорит, еще мальчишка. А я подкрался вслед за командиром Мачей Будимиром и трах гранатой! Прямо в немецкий окоп. Всех их там перебил.
— Да что ты?!
— Честное слово. Теперь мне было бы не стыдно показаться и на том омладинском съезде, что в Бихаче проходил.
Меня тронули эти слова Джураицы, который до сих пор втайне горевал о том, что не был на первом съезде омладины в Бихаче, и я стал его утешать:
— Ты только поправься, герой, хватит на тебя еще съездов и праздников.
Когда парнишка немного успокоился, я шепотом спросил у Лияна:
— Куда ты с ним? Госпиталь эвакуируется из Грмеча, с этой стороны шоссе, я думаю, нет ни одного раненого, а тем более санитара.
— Есть один, который стоит целого взвода санитаров, — весело заявил Лиян. — Я иду прямо к нему. У него мальчишка будет в надежных руках.
— Кто же это? Уж не наш ли Дундурий, старый мельник?
— Он самый, ты угадал. Еще когда я мальчишкой жил у него на мельнице, он меня лечил от любой хворобы. А уж когда надо рану залечить, тут он просто чудотворец.
— Лучше ты и придумать ничего не мог, — сказал я. — Дорога в Грмеч тебе все равно закрыта. Я пойду с вами, еще раз навещу деда Дундурия, а то в этом наступлении никому неизвестно, кто останется жив, а кто, может, уже завтра погибнет.
Так мы шли и шли, словно плыли по чистому торжественному морю снежинок, которые сыпались с невидимого неба. Только временами со стороны Грмеча до нашего слуха доносились пулеметные очереди и винтовочный треск.
— А Шоша-то храбро бьется! — одобрительно похвалил Лиян, отдавая должное своему славному командиру дивизии.
Когда мы вошли в Ущелье легенд, тишина вокруг нас еще больше сгустилась, даже грохота пушек уже не было слышно.
— Тишина такая, что мне порой кажется, будто я оглох, — сказал Лиян. — Зима… Даже славные Дундуриевы сверчки и те спят.
Из-под тонкого одеяла показалось мальчишеское лицо Джураицы, озаренное счастливой детской улыбкой.
— Идем к сверчкам! — прошептал он, точно во сне. — Там мне станет лучше, и раны не будут болеть, правда?
— Не будут, не будут, не бойся. Сварит тебе Дундурий бальзам из масла, меда и той травы, которой еще гайдуки в свое время раны лечили.
Когда мы наконец добрались до мельницы Дундурия и до сарая, в котором располагалась партизанская оружейная мастерская, нас встретила необычная мертвая тишина. Здесь было пусто — партизаны все эвакуировались или же ушли в леса. Слышался только плеск воды у старой мельницы.
— Эй, хозяин, что гостей не встречаешь? — закричал Лиян. — Выходь, покажись!
В ответ на этот его крик один присыпанный снегом куст вблизи мельницы поднялся, встряхнулся и закричал:
— Чего орешь, не глухой! Я уж было испугался, что весь Подгрмеч вымер, такая тишь кругом. Ты кого это везешь?
— Джураицу Ораяра, дядя Дундурий, славного гранатометчика с Бенаковаца. Привез вот мальчишку к тебе, чтобы ты его подлечил малость.
— О-го-го, мальчишку! У меня опять будет жить маленький мальчишка! А я уж думал, что зиму один буду зимовать: все в Грмеч подались.
Обрадованный, будто помолодевший, старик стал нас поторапливать:
— Скорее, скорее, пошли в Пещеру маленькой кошки, устроим нашего раненого. Пусть там ждет прихода весны и появления сверчков.
В маленьком, неприметном сарайчике, прилепившемся к обрывистой скале у самой мельницы, среди других предметов стоял огромный тяжелый деревянный сундук, полный старых, пришедших в негодность лопаток от мельничного колеса и разных проржавевших железок. Отодвинув его в сторону, старый Дундурий сильно нажал на деревянную стену за ним, и она вдруг отодвинулась в сторону, как огромная потайная дверь. За ней открылся темный и широкий проход в какое-то таинственное помещение.
— Что это еще такое? — удивился я.
— А разве ты не слышал рассказ о старом гайдуке Йоване и его пещере в Ущелье легенд? — спросил меня старик. — Вот это и есть та самая пещера.
— Гляди, гляди, а я все думал, что это просто сказка. Но как же ее до сих пор не нашли?
— Это потому, что тут поблизости есть еще одна большая и многим известная Кошачья пещера, и все думают, что гайдук именно в ней скрывался. А про эту Пещеру маленькой кошки знают только мельники с этой мельницы и передают эту тайну из поколения в поколение. Что ж поделаешь, времена тяжелые, всегда кому-нибудь нужно хорошее укрытие.
Войдя внутрь, мы втащили за собой старый тяжелый сундук, закрыли дверь и только после этого пошли осматривать таинственную пещеру.
Впереди шел мельник Дундурий, освещая нам дорогу маленькой керосиновой лампой. Метров через десять — пятнадцать пещера расшир