Василий Васильевич КаменскийПартизаны
Партизаны
Тьма. Тыл врага.
Простор неведомый и злой.
Густой смолой
Плыла струя лесная.
Застыла ночь
В молчанье гробовом.
Средь тайн,
Чужих дорог не зная,
Старик бредет
Упорно, напролом.
Обломит сук –
Затихнет мертвым пнем,
Совою покричит умело,
Как будто то сова
Шумит. Тишь сторожит
Давнишняя душа.
Рука винтовку
Прижимает смело.
В уме не вяжутся слова.
Тихонечко дыша,
Бредет он дальше,
За шагом шаг
Прокладывает путь –
Прислушивается цепко.
Левою рукой
То прикрывает грудь,
То сумку
Поправляет за спиной,
То простирает перед собой
Раздвинутые пальцы:
Не выколоть бы глаз
От хвойных ласк.
Авось, да спозарану
Пригодятся уральскому
Седому партизану,
Ходившему на Колчака
Аж до сибирской
Моховой тайги.
Идет и тут. Ни зги.
Теперь сюда попал,
В далекие долины
Знакомой Украины,
Куда в германскую войну
Ходил в пятнадцатом году.
В Карпатах был,
Видал гуцулов ярких,
Во весь свой пыл
Горилку с ними пил
И не забыл боев
С врагами жарких.
А ныне вот приехал к сыну,
Сталинскому соколу,
Гостить на Украину,
И вдруг война.
Вся поднялась страна,
Как поднималася когда-то.
Не вытерпело сердце
Старого солдата:
Врагам в ответ
Ввязался дед.
Сын улетел
Бомбить фашистов,
И, по расчетам деда,
Еще два сына
Воевали где-то,
Быть может, тут же,
На украинской земле,
Но тем фашистам туже
Сыновья – в отца,
Три верных храбреца,
Один другого краше.
И сам старик
Могучим был.
И вот случилось так:
Попал во вражий тыл.
Злодеи все село сожгли,
А партизаны в лес ушли,
И с ними дед
Филипп Иванович. Отряд –
Всех ровно тридцать –
Вожаком гордится.
Только, думай, – тридцать ли?
Дело не в числе:
Эти люди рыцари.
В каждом – по семи.
Это – люди доблестной,
Сталинской семьи.
Эти люди видели
Широту земли,
Радугой веселий
Опоясывали жизнь,
Жили новосельем,
Только знай держись.
Строили колхозы,
Заводы, города
И цвели, как розы.
И вот вдруг… беда.
Родина в тревоге:
Фашисты на дороге,
Грабят, губят
Светлые года,
Но дальше так не будет,
Не будет никогда.
От мала до велика
Народ стоит за честь.
Гитлерова клика
Испытывает месть,
И ждет конца кровавое
Отродье палачей.
А наше дело правое
Восходит горячей,
На фронте
И по всей стране
Неисчислимый клад:
Все на
Отечественной войне:
И стар, и млад,
И крепость – каждый дом.
И вот из старых сих сейчас
С большим трудом
Бредет в лесу глухом.
Ходил взглянуть:
Стоит тут часть
Фашистских войск,
Проходит путь.
Дед видел пост
И видел поезд,
И наблюдал издалека:
Там голубеется река
И возвышается большой
Железный мост.
Ах, этот мост!
Мысль обжигала старика:
«Взорвать!» Он всей душой
Горел упорной местью.
Взорвать! На это дело
Поднять отряд.
И с этой гордой вестью,
Весь не свой,
Спешит домой, в овраг,
Где ждут бойцы.
Торопится, кричит совой.
Как дома, он в горах
С привычным лесом.
Однако может
Встретить враг –
Патруль в засаде.
Пройти бы легким бесом
Опасные места,
А там уж в «палисаде»,
Как называл овраг
Филипп Иваныч.
И неспроста:
Там, на дне оврага,
Была малина,
Смородина, калина,
И на коряге
Высилась коряга.
Под кореньями, в берлогах,
Партизаны жили,
Чтоб ловчей укрыться.
Жили ровно тридцать.
А кругом стоял лесище,
Древорогий,
Мудрый, строгий,
С сединой висячих мхов,
С хвойной шерстью
Злых мехов,
Ну, сплошное суковище.
По ночам сова
Тут свищет;
Птица жалобно кричит
В лапах хищных;
Зверь рычит:
Он ищет пищу.
Ночь молчит. Чернее мгла,
Чтобы спать земля могла.
Сторожит века лесище.
Кто нарушит сон?
Ветер, буря иль циклон,
Иль огонь стихийных бед?
Мягкой поступью подходит
К дому тихий дед.
Крик совы – а это он.
Спокоен кров.
Дед скользящей,
Черной тенью лезет в ров,
В свою берлогу.
Шепчет: «Дома я,
Ну, слава богу.
Ишь, какая дома тишь.
Сонно да душисто,
Будто нет фашистов».
– Эй, Иван Гаврилыч, спишь!
Почиваешь – знаешь
На сухой траве,
А у меня не мозг,
Железный мост
Стоит, как зверь,
В военной голове.
Стратегия не даст уснуть.
Уж тут не елки,
Липы на ночь.
Мост… вот в душу врос.
– Ну, расскажи,
Филипп Иваныч,
Может, отчаливать,
Итти на полный ход,
Будить народ.
Где этот мост?
– Нет, погоди, матрос.
Лес – не море.
Я завтра сам пойду туда
И все узнаю вскоре,
Прикину все на воле,
Как да где,
Аль по земле, аль по воде.
Покурим что ли?
Эх, Гаврилыч, ну и мост…
– Покурим, Филипп Иваныч,
Давай приказ,
Особый, для меня.
И оба закурили,
Тихонечко дымя,
В своей берлоге на двоих,
Как встретились вначале
И берлогу «штабом» величали.
Старик прищурил глаз
И, серебря от вспышки бородой
Вел вдумчивый рассказ
Своих соображений,
Что видел сам на этот раз
И сообщил о главном –
О большой мишени.
Не спали ночь богатыри,
Курили, говорили.
Моряк Гаврилыч
Лишь вздыхал:
– Ну и мост, ну, чорт его дери.
И, как бывает
В такой ночной беседе,
Обо всем шептались
Дружные соседи,
Как в дороге длинной
Пролетевших лет,
Жевали сухари с малиной.
Вспоминали яркий
В жизни след.
И все, чего бы ни касалась
Их задушевная струна,
На первом месте
Появлялась во всей красе
Любимая страна.
Ну, где еще найти
Такую, золотую,
Вечно молодую
Родину-любовь,
Чтоб в стариках сверкала
Молодеческая кровь,
Бушующая воля жизни,
И огненная страсть,
И рыцарская преданность
Своей отчизне?
Такую ль дать в обиду
Красавицу-страну!
Дед вспомнил молодость,
Когда в японскую войну
Ходил в Манчжурию,
Был в Порт-Артуре.
Там ранен был,
И, презирая боль руки,
Бросался яростно в штыки..
– Меня называли то
Уссурийским тигром,
То пермским медведем,–
Улыбался дед.
– А мы на штыках,
Как на телеге, едем.
Недаром
Враг не терпел
Суворовских ударов.
Тогда я впрямь, как слон,
Ой и здоров был да силен,
Что телеграфный столб
Таскал один.
Такая уж у нас
Солдатская порода на особо.
Отец пешком ходил
На Крымскую войну,
С Урала в Севастополь,
И сгоряча
Нес пушку на плечах;
Палил он подходяще.
Сто лет был работящим,
Преставился в сто шесть
И приказал стоять
За Родину и честь.
И я такой же дал приказ
Трем сыновьям:
Сергею – сталинскому соколу,
Он капитан у нас,
Петру – танкисту,
Алеше – моряку-радисту.
Ребята – корни,
На отбор,
Как корабельный бор.
Про дочерей не говорю,
Их семь девчат.
Теперь замужние.
И двадцать семь внучат.
Урожайная семья,
Как мать-земля.
Но вот старухи нет.
А у тебя, мой свет?
– Одна старуха в думе, –
Вздохнул моряк,–
Живет в Батуми.
Сыновья-то были,
Их белые убили.
И тоже были моряки –
Юные большевики.
Старуха на плантации,
На чайной.
Матросом я решил остаться.
Люблю корабль отчаянно
И море Черное люблю.
Жизнь отдаю
Морям да кораблю.
Сейчас врагов долблю,
Стараюсь прямо в лоб.
Фашистам – гроб.
– Гроб…
При слове «гроб»
Филипп Иваныч вздрогнул.
– Ты что, отец? Дрожь по щеке…
– Да так… Я вспомнил
Гроб один… при Колчаке.
– Ой, расскажи, дружок.
Я весь – сплошные уши:
Люблю о гробах послушать
Такая страсть морская.
Дед закурил, вздохнул:
– Да… Лютая была зима.
Стояли хлесткие морозы.
От снега ели
Шибко тяжелели.
Военные обозы
Шли, скрипели.
Колчаковцы шагали цепью,
Песню пели:
«Шарабан мой, шарабан».
Вот, помню, засветилась
Вечерняя звезда свечой.
И, удивительно, в обозе
Какой-то гроб везли,
Обитый золотой парчой.
А мы, партизаны,
Лесом шли, следили.
Думали, что генерал
В гробу лежит воочию.
Ну, ладно. С обозом офицеры
Спать в селе
Остановились ночью.
С большим трудом
Втащили гроб
В хороший дом.
И, значит, началось
Там пьянство без заминки.
Ну, настоящие поминки.
Офицеры – в дым,
Да насосались и солдаты.
Снег повалил, как вата.
Тут мой отряд
Взметнул сугроб,
Ворвался в офицерский дом,
Где ночевал
Парчевый гроб.
Ох, что делалось кругом:
Стрельба, возня,
Удары, треск
Да сабель блеск.
Лязг, крик. Собачья злость.
Наделали делов,
Пока-то улеглось,
И кончили с врагом.
Тогда вот я
Своим штыком
Открыл парчевый гроб
И ахнул грома хлеще:
В гробу лежали золотые вещи,
Деньги, серебро,