Награбленное добро.
– Вот черти из корчаг,–
Вздыхал моряк. –
А я уж думал, что в гробу
Покоился Колчак.
– Ну, золото дороже дурака,–
Смеялся дед. – Я тут же сразу
Отвез находку
Красным в Глазов.
Гаврилыч улыбался:
– И впрямь ты золотой,
Наш командир.
Ночь теперь на мир
Смотрела синим взором
Утренней тиши
Не верилось,
Что эти две души
В глуши, покинувши берлоги,
Как боги,
Могут натворить
На весь потайный лес
Неслыханных чудес,
А потом опять
Вернуться вспять
С улыбчатым взором,
Как с охоты,
И покурить за тихим разговором.
А где остальные?
Их уж нет:
Они под последок ночки
Выползли поодиночке,
Ушли в секрет,
По точному заданью «штаба»,
Кто на разведку,
Кто куда,
Кто ямы на дороге рыть,
Кто резать провода,
Кто побойчее – впрыть
За продуктами в село,
Где половина сожжена,
Другая немцами окружена,
И там ведется
Зверская расправа:
Допросы, пытки и грабеж.
А на конце селенья, справа,
У канавы с позаросшим дном,
Такая небогата
Голубая хата
С обгорелым маленьким окном.
Там жизнь:
В подполье из канавы
Есть проход.
Там в западню кладут
Гранаты, что у врагов крадут,
И разные продукты:
Хлеб, сало, фрукты.
Вот сюда, в голубую хату,
От врага целый день ходьбы,
Пробираются к закату
Партизаны, ночи ждут,
Пластунами по канаве
В черноте ползут, ползут
Мимо вражьей жилы
И несут, несут добро,
Что родные положили,
Даже письма.
Страх берет,
Как фашисты бьют народ,
Грабят, режут –
Стон кругом.
Смерть стучится
В каждый дом.
Нет, не счесть терзаний!
Офицеры ведут пытки:
– Где тут партизаны?
Где большевики?
Комсомольцы кто?
А народ молчит,
И звереют палачи,
Пьют вино, как кровь,
Разоряют кров,
Выжигают жизнь.
Умирай – ложись.
Но не всем теперь
Страшен лютый зверь
Гнев сильнее слез,
Месть острей ножа,
И не взять врагу
Нас штыком грабежа.
Люди есть – гранит.
Их и честь хранит,
И любовь к стране,
И мечта вравне
О победе той,
Что растет в сердцах
Верой в час златой.
Этот час придет,
Этот час живет
В нас, во всех бойцах.
Люди есть и здесь,
У врага в тылу.
Рассекая мглу,
Горит гнева месть.
Гнев народа быстр,
Краснота от искр.
Ночью зарево, как ад
Кромешный, страшный суд
Партизанские
Работают, ползут
На гору-склад
Горячие засады.
Взрываются снаряды.
Огнем ползучим
Нефть пылает
В хранилищах, в цистернах
На весь мир пахнет
Уничтоженным горючим
В гитлеровских сквернах.
У каждого вокзала
Сочится наземь
Водопроводная вода,
А на столбах болтаются
Скрюченные провода.
Откуда навождение?
И вообще – не я.
Дух мщения
Кругом витал,
Все пропадало ценное добро.
Вдруг исчезал
Цветной металл:
Медь, бронза, цинк,
Алюминий, серебро.
У множества машин
Недоставало шин,
Деталей, запасных частей.
Среди дорог
Зияли волчьи ямы.
В деревнях
Непрошенных гостей
Из гитлеровской шайки
Встречали столь приятно,
Что возвращались
Редкие обратно.
Весь скот был
Угнан в тыл,
И вывезен обильный хлеб,
И сено, мед, свиное сало,
И вывезли гусей,
И даже скарб из-под руки,
И даже бабьи сундуки,
Хозяйство хаты всей.
Короче –
Зарыли в землю прочее.
И ни кола врагу.
Ну, словом,
Жить нельзя;
Сплошной погост.
А поезда сходили с рельс,
Катились под откос,
Как будто жить устали.
Для них – конца начало,
Недаром лишь одно
Звучало:
Сталин! Сталин!
О, сколько чувств
От сердца говорили
О родном отце.
А партизаны знали,
Что творили,
И в тыловом кольце
Сверх нормы каждый раз
Исполняли в точности
Сталинский приказ.
Как на вулкане,
Стали жить фашисты,
Закутанные дымом и огнем.
И даже по воде пречистой
Нефть расплывалась
Радужным пятном.
И нестерпимо было
Мучиться, дышать,
Метаться в озверенье,
И в жуткости душа
Скатилась в разоренье
В ежеминутном страхе
За каждый шаг
Ад воочию.
А тут еще
Советские десанты
На парашютах ночью,
Партизанам в помощь.
Кругом беда,
Как черная вода.
Спастись бы от потопа,
Улететь от партизанских
Дерзких дел,
От беспокойства истощения,
От смертной бури мщения.
Здесь партизан любой
За Родину, за Сталина
Шел в тяжкий бой
И дрался напролом.
И пробирался в бурелом,
Сквозь заросли
Густых лесов,
Задымленных кругом,
Чтоб снова встретиться
С взбесившимся врагом,
С ножом в клыках.
Иль так испортить
Строй врага,
Чтоб в ужасе
Дрожали берега,
И по локоть была
С кровавыми когтями
Обрублена рука.
А потому
Не дать ему.
Прожить, врагу,
И ночь в тылу, в селе,
Не дать ему
Покоя на земле,
Не дать ему
Ни сна, ни передышки
До гибели,
До смертной крышки.
Сразить его,
Как пыль с травой,
С остервенелой головой.
Так будет!
Жизнь видна.
В одной семье
И мысль одна –
Молниеносный блеск.
С утра Филипп Иваныч
Ушел в далекий лес,
Охотник на лисиц.
Усталый сел на горке
Послушать птиц
Да покурить махорки.
Подумал малость:
«Зачем это приходит старость?
Сейчас бы снова жить
Да быть не партизаном,
А вот, как сын,
Сергей Филиппович,
Воздушным капитаном:
Куда как хлеще и ловчей
Бомбить с небес
Фашистов-палачей.
Ах, Гитлер, сивый бес,
Головорез, бандит, –
Ворчит старик, дымит.–
Ужели мой Сережа
Гитлера не разбомбит!
В лоб бы ему бомбу,
В темя ему гром бы,
О пень бы его лбом бы,
Бешеного сатану.
Да и сам бы,
Попадись он мне,
Топором по морде саданул,
Да так бы пополам,
Чтоб от него остался
Мокрый хлам,
Чтоб и костей не счесть.
Вот это и была бы месть
Радостная честь.
А то броди в лесу,
Считай сучье-рога
Да стереги врага.
Кругом разбойник, вор.
Чу, кто-то там
Идет, трещит?»…
Старик достал топор
И стал за ствол, за щит,
Прижал винтовку.
Мелькнула мысль:
«Иль патруль фашистов,
Иль бродит рысь?
А вдруг да наш десант?»
Не видно: густо, мшисто.
Взволнован партизан.
Как быть?
Сквозь заросли
Тигровыми шагами
Он спешит на треск
С ружьем наперевес,
То западет,
То вдруг подскочит,
То вынырнет меж кочек,
Глядит, разыскивает след,
То ускоряет свой разбег.
Кто там –
Иль зверь, иль человек?
Винтовочка в руке.
Ясно лишь:
Уводит шум в реке.
И, наконец, он вдалеке
Увидел двух.
Тут захватило дух.
Стрелять нельзя:
Услышит пост.
Насторожился,
Ведь дальше, вправо, мост.
Кто ж эти двое
Проходят бор?
Патруль?
И дед схватился за топор.
Смекает: «Ужли не подобраться?
Не засечь без пуль?
Не уступлю свой лес
Проклятому врагу».
Вот замер шум
В кустах на берегу.
Вот слышен на реке
Неровный всплеск.
«Моют морды,–
Решил старик.–
Раз это так,
Момент куда уж ловкий:
На берегу винтовки».
Дед выскочил из-за кустов?
Как грозный гром,
И поразил фашистов
Русским топором.
И туши двух
Клыкастых рыл
Он вытащил в кусты
И с омерзением зарыл.
Винтовки их,
Патроны и ножи
Он в лес унес
И в хворост заложил,
В приметное местечко,
И сделал топором насечку.
«Ну, вот уладил все, кажись,–
Вздохнул Филипп, –
Вспотел от дел.
Кругом такая жизнь.
Фашист искал,
Должно, меня,
А я его нашел».
Дед закурил, присел
И вновь пошел.
Дул ветерок.
Тянуло гарью.
Плыли кораблями тучи.
Рассказывали ветви
Про этот случай
Щелестящими устами.
Дед слушал
Удивительные речи
И ждал, что скажет
Дальше близкий вечер?
Так по опушке, меж кустами
И лесной стеной,
Вдоль реки к стальному мосту,
На большой просвет
Пробирался стороной
Наш упорный дед.
Что там будет?
Он не думал,
Не страшился гроз,
Лишь бы видеть пред собою
Ненавистный мост.
Вечер. Ветер,
Словно веер,
Развернул сквозь ветви даль,
И представилась на свете
Кружевная арка-сталь.
Сердце бьется и стучит,
Дед все дальше
К мосту мчит,
Так же тигром, на носках
Держит путь
В кустах, песках.
Наконец остановился,
Влез на кряжистую ель,
Чтобы видеть
Зорче цель.
И он видит…
Вот вопрос
Не очень прост:
Здесь фашистский
Сильный пост
Охраняет, сберегает
Очень важный мост.
Как взорвать бы?
Поезда
Из осиного гнезда
Проползают тихо тут,
Паутину смерти ткут,
Под железный
Шум и хруст
Прут бойцы
Страшный груз.
Вот бы тут
Взорвать суметь,
Закатить фашистам смерть,
Утопить в реке драконов
Вместе с лязгом
Всех вагонов,
Чтоб в воде валялся мост
И подохший паровоз.
Тот вопрос
Трясет до нитки