Ирина увидела, как голова отца слегка качнулась на подушке. Губы дернулись, она поняла — он улыбается.
— Хочешь секрет? — прошептал он.
— Хочу, — так же тихо ответила она, наклоняясь к его губам.
— Сегодня я обрел единственную дочь.
— Как это? — настороженно спросила Ирина. Ей стало не по себе — неужели начались «глюки»? — Папа, я давным-давно твоя дочь.
— Нет, — сказал он неожиданно ясным голосом. — Я думал, у меня не может быть детей.
Его лицо покрылось потом.
— Папа, тебе плохо? Позвать доктора?
Он хрипло рассмеялся:
— Не надо. Скоро явится самый главный доктор. Весь в белом… — ясным голосом проговорил он.
Она уловила привычную иронию.
— Ирина, ты вся — моя дочь… Даже по духу. Я рад, ты сделала то, что сделала…
Он закрыл глаза.
— Но, папа, что ты имел в виду? Насчет…
— Только то, что сказал. Все мое — теперь твое. Я оставил завещание. Оно в вазе, с карпом.
Ирина знала его любимую вазу. Отец купил ее на блошином рынке в Ханое. Он часто ездил туда, смотрел, трогал, рылся в развалах. Что-то покупал. Ваза из бело-молочного стекла с блестящим карпом на боку ей тоже нравилась. Краски такие стойкие, что до сих пор не потускнели серебристая чешуя и золотистые плавники рыбы.
— Я не говорил с тобой о матери, — пробормотал отец. — Теперь скажу. — Он закашлялся. — Мне было жаль ее. Такая же несчастная, как я. Я подумал, если от союза со мной ей станет лучше, почему нет? Ту женщину, которую я любил, никто не заменит. Никогда. — Он умолк, а Ирина видела, как лицо его расправляется. — Я хотел уйти за ней следом, — бормотал он, — за моей любовью, но не смог. Теперь знаю, я правильно сделал. Потому что есть ты…
Ирина дышала с трудом, горло перехватило. От нежности такой силы, какой никогда ни к кому до сих пор не испытывала.
А отец снова открыл глаза и заговорил:
— Командировка во Вьетнам… Тетка подсуетилась. Я подумал, для таких убитых, как мы с твоей матерью, — он скривил губы, — убитых любовью, она пойдет на пользу. А еще у меня появилось то, о чем я не смел мечтать. Ты. Спасибо ей. — Он тяжело дышал.
— Папа, не надо…
— Погоди. Помнишь, какое лицо было у бабушки в гробу?
— Да, — сказала Ирина. — Какое-то очень… живое.
— Ага. Она смеялась над нами. Или говорила: я обвела вас всех… Вокруг пальца… Что-то она унесла с собой. Тайну, я думаю…
Ирина смотрела на крутой лоб, покрывшийся испариной. Она похожа на отца лицом и глазами.
Отец отошел в ту же ночь…
Ирина вернулась домой, села на диван, упершись кулаками в жесткий гобелен. Ее колотила дрожь. В окнах длинного панельного дома напротив горел свет. Люди смотрят телевизор чуть не до утра.
Потом встала, подошла к телефону. Набрала номер матери.
— Мой отец умер, — сказала она.
Потом набрала другой — мобильный. То же самое повторила главному компаньону отца.
— Все будет сделано, — ответил он. — Не суетись, жди утром. Выезжаем.
Похороны отца компаньоны устроили с неожиданным размахом и щедростью. На поминках главный спросил Ирину:
— Ты на самом деле не станешь претендовать ни на что?
— Нет, — ответила она, глядя в заросшее густой бородой лицо. Не такая, как у Кирилла, но теперь любая борода вызывала у нее опасение.
Он кивнул. Потом, когда все уходили с поминок из кафе, дал ей конверт.
— Вот. Это тебе от тайги. Которая по твоему отцу плачет.
Мать бросила взгляд на конверт, но ни о чем не спросила. Скорее всего, потому, что муж все завещал Ирине.
27
Антон Дубровин не предполагал, что способен тосковать по женщине с такой силой. Конечно, приходило в голову найти проводницу вагона, через нее отыскать билет попутчицы. Где-то ведь хранятся старые билеты? На них есть фамилия и паспортные данные. А дальше что? — спрашивал он себя. Начать поиски? Зачем? Он ничего не знает о ней.
Как же — не знает. Он слышал ее голос, он узнает его по первым звукам. Помнит ее движения — энергичные, немного резкие. И что-то еще, для чего пока не нашел точных слов…
А потом Антону стало мерещиться одно и то же — длинный коридор, залитый солнечным светом, в его лучах идет женщина в сером костюме с острыми уголками воротника блузки поверх лацканов пиджака. Женщина-хаска, назвал он ее.
Это разные женщины, внушал он себе. Но ничего не мог с собой поделать. Входя в коридор Центра, он останавливался. Ждал, что сейчас увидит ее. Она выйдет из кабинета матери. Как в тот день, когда он вернулся с Чукотки. В ней он узнает ту, которая ехала с ним в поезде…
Антон быстро прошел по коридору, открыл дверь кабинета и сказал:
— Привет.
— Привет, — кивнула Нина Степановна, не отрываясь от экрана. — Некоторые спят долго.
— Некоторые работают до рассвета, — ответил он ей в тон. — У меня один вопрос. Коммерческий, — нашелся Антон.
Он не хотел, чтобы мать с подозрением расспрашивала, для чего ему нужна ее посетительница.
— Интересно, — бросила она. — Говори.
— Помнишь, к тебе приходила какая-то особа… — Антон замялся. — Или журналистка, или бизнесменка. Хотела получить формулу скорости старения.
— А-а, помню. — Мать кивнула. — Собираешься ей что-то продать? — Нина Степановна насмешливо взглянула на сына.
— У тебя есть ее телефон? — как можно равнодушней спросил он.
— Есть. — Нина Степановна уже не смотрела на сына. — Но что ты ей можешь предложить?
— Я узнал, что один очень состоятельный человек нанял большую команду ученых. Он дал им много денег на поиски того же, чем занимаемся мы. — Антон говорил намеренно обтекаемо и длинно, чтобы мать не услышала волнения. На самом деле ему было наплевать, кто кому и что дал или заказал. Ему нужен телефон, чтобы проверить, не эту ли девушку он встретил в поезде.
— Ты хочешь узнать, не купила ли она у них формулу?
— Хочу поговорить с ней. Может быть, у нее, то есть у ее компаньонов, есть деньги и они могли бы нам…
— Я дам тебе телефон, — перебила мать. Она нажала на клавиши. На экране высветился номер и имя. — Пиши.
Он писал имя, фамилию, длинный ряд цифр мобильного, чувствуя, как колени становятся ватными. Он сам себя удивлял.
— Ты сейчас позвонишь или все-таки поработаешь? — насмешливо полюбопытствовала мать.
— Конечно, поработаю, — пробормотал Антон, усаживаясь за соседний стол. А потом снова встал. — Только пойду куплю воды, — сказал он. — Тебе принести минералки?
— Принести, — согласилась мать, с интересом отметив поспешность, с которой сын направился к двери.
Она или не она? Вот в чем вопрос, думал Антон, шагая по ступенькам на первый этаж. Не сейчас, оборвал он себя.
А что он скажет, позвонив? О-о, ему есть что сказать. Есть о чем поговорить, но при встрече. Непременно при встрече. Куда он ее пригласит?
— Две воды без газа, — сказал он буфетчице.
Та молча подала. Он открыл бутылку, жадно припал к горлышку. Буфетчица усмехнулась. Понятно, о чем подумала, но ему все равно. Не выпивал он накануне, не ел соленого. Мысли иссушили, вот откуда жажда.
Антон с трудом заставил себя досидеть на работе до вечера. Временами ему удавалось увлечься и забыть о женщине-хаске. Или нет, не забыть — вытеснить из головы имя, которое назвала ему мать. Он приказал себе ждать до девяти.
28
После похорон и поминок Ирина с матерью сидели в кухне. Обе молчали. Потом мать заплакала.
— Боже мой, боже мой! Какой кусок жизни закончился! — Она вытирала слезы белым платком, от которого сладко пахло фрезией. — Надеюсь, хоть в последние годы, здесь, ему было хорошо.
Когда Ирина смотрела на фотографии матери в танце, она не могла поверить, что это один и тот же человек. Дело не в том, что танцевала юная Зоя. В другом. От того человека осталась только прямая спина. Мать не расползлась, не стала рыхлой, но она другая.
Конечно, это нормально, расстояние между Зоей и Зоей Павловной — ее собственная, Иринина жизнь. Этот разрыв удручал. Ей бы не хотелось отделиться от себя настолько. У нее возникало странное беспокойство и подозрение, что официальный брак вот так меняет женщину. Такая, как сейчас, мать ей не нравилась.
Но, думала Ирина, одинокой женщина тоже не должна оставаться. Может быть, это внушили ей мать и бабушка, не в прямую, а своими разговорами. Между собой, оценивая поступки знакомых и их детей, с приятельницами по телефону.
Ирине казалось, она нашла определение одного свойства матери. В ней как будто нет души. Как нет ее у фотографии, но есть у картины. От подлинника исходит энергия, от копии — нет. Красиво, не более того.
В таком случае матери было достаточно тела, чтобы выйти за отца? А ей самой мало, чтобы выйти за Кирилла?
— Мам, а что все-таки произошло между вами? Теперь ты можешь мне рассказать? — спросила Ирина.
— В том-то и дело, что ничего. — Зоя Павловна пожала плечами. — Когда я выходила замуж, сама не знала, что делаю. Моя мать знала. Любила я только Глеба. Ты видела его на фотографиях. Всегда любила. — Она высморкалась, перевела дыхание. Покачала головой. — Что же такое я с собой сделала?
— Что ты сделала? — повторила за ней Ирина. — Ты отделила душу от тела.
Мать открыла рот и замерла.
— Да, да. Душу отдала Глебу, а тело — мужу.
— Ч-что… что ты такое говоришь… невозможное…
— Возможное, — усмехнулась Ирина. — Потому что я не хочу повторить твой вариант.
Мать вздохнула. Промокнула глаза платочком.
— Ты сильная, как бабушка, — пробормотала она. — Знаешь, было время, когда я хотела, чтобы ты вышла за Кирилла. Но это, — в ее голосе Ирина уловила нотки извинения, — инстинктивное желание всякой матери — удачно пристроить дочь. Я сейчас много работаю над собой, — призналась она.
— Получается? — спросила Ирина.
— Кое-что… — Зоя Павловна хлюпнула носом.
— Отец перед уходом сказал… — тихо начала Ирина и увидела, как насторожилась мать. — Он сказал, что только сейчас поверил, что я его дочь.