[23]. В один момент, рассказывая об особенно болезненном происшествии, Пруитт переключается на третье лицо, словно речь идет о ком-то другом.
Смена режима повествования и множественные рассказчики – привычный структурный прием, встречающийся во многих современных рассказах и романах. Им мастерски владеет Маргарет Этвуд: убедитесь в этом сами, прочитав роман «Невеста-воровка», рассказы Этвуд или книгу «Она же Грейс» – роман, настолько безупречно сконструированный и написанный, что мог бы послужить примером почти для всех тем в этой книге. А смотрели ли вы фильм Акиро Куросавы «Расёмон» (и читали ли одноименный рассказ Рюноскэ Акутагавы)? В этом классическом кинофильме четыре свидетеля излагают четыре совершенно разные версии одного и того же происшествия. В романе Кэролин Си[24] «Творцы истории» повествование ведут множество рассказчиков. Без этого множества голосов книга не была бы столь сильной и остроумной. В моей повести «Семейство Херн» из сборника «Морская дорога» четыре женщины рассказывают историю семьи из маленького городка на протяжении всего двадцатого века; их голоса петляют между поколениями. А шедевром «хорового» повествования, безусловно, является роман Вирджинии Вулф «Волны».
Глава 8. Изменение повествовательной точки зрения
Легко проделав путь между былым и настоящим,
Вернуться в прошлое они уже не в силах.
Менять повествовательную точку зрения, естественно, не запрещено: это неотъемлемое, Богом данное право американского автора художественной прозы. Однако далеко не все делают это осознанно, а смена рассказчика всегда требует осознанного подхода. Необходимо четко понимать, когда можно это сделать, а когда нельзя – и как именно осуществить переход от одного рассказчика к другому, чтобы он произошел гладко и у читателя не возникло заминок.
В произведении небольшого объема переключаться между первым и третьим лицом невероятно сложно. Смена рассказчика несвойственна даже роману, как показано в примере 12, и не всегда желательна. «Холодный дом» – мощное произведение, отчасти обязанное своим драматическим эффектом искусной смене рассказчиков и контрасту голосов. Но переход от Диккенса к Эстер всегда заставляет читателя вздрогнуть. К тому же местами голос двадцатилетней девушки подозрительно напоминает вещание литератора средних лет, и это выглядит странно (хотя и воспринимается с облегчением, поскольку нудные самоуничижительные монологи Эстер со временем начинают утомлять, а вот Диккенсу самоуничижение несвойственно). Диккенс прекрасно понимал, насколько рискованна выбранная им нарративная стратегия: его автор-рассказчик ни разу не пересекается с рассказчиком-наблюдателем, ни разу не проникает «в голову» Эстер и даже ни разу не видит ее. Два повествования развиваются параллельно. Сюжет объединяет их, но они не соприкасаются. Надо признать, это довольно странный прием.
В целом я придерживаюсь мнения, что скачки от первого к третьему лицу никогда не стоит совершать без уважительной причины. Такая смена режимов повествования требует большой осторожности. Не пускайтесь во все тяжкие: себе дороже.
В одном произведении нельзя переключаться из вовлеченного в отстраненного рассказчика. Не могу представить, как такое может прийти кому-то в голову.
Еще раз повторю: вовлеченный автор волен перемещаться между ключевыми персонажами и смотреть на события их глазами, но если этих перемещений слишком много, читатель может устать от того, что его постоянно «дергают» от одного рассказчика к другому, или вовсе запутается и перестанет понимать, чьими глазами сейчас смотрит на события.
Особенно тревожные ощущения вызывает скачок «в голову» другого персонажа всего на миг. Умелый вовлеченный рассказчик может провернуть этот трюк – с большой осторожностью (Толкин делает это с лисой). Но этот прием нельзя использовать при повествовании от ограниченного третьего лица. Если ваше повествование пропущено через призму восприятия Деллы, вы можете написать: «Делла заглянула в ласковое лицо Родни», но не можете сказать: «Делла подняла свои необычайно красивые глаза фиалкового цвета и заглянула в ласковое лицо Родни». Хотя Делла может быть осведомлена о том, что у нее необычайно красивые фиалковые глаза, она не может видеть свои глаза, когда смотрит в ласковое лицо Родни. Их видит только Родни. В этом примере совершен прыжок от восприятия Деллы к восприятию Родни. (Если Делла думает о том, какой эффект произведет на Родни взгляд ее красивых глаз, нужно написать так: «Она взглянула на него, зная, что красота ее фиалковых глаз сразит его».)
Подобные резкие смены повествовательной точки зрения в рамках одного предложения и даже одного слова – очень распространенная ошибка, всегда заставляющая читателя чувствовать себя неуютно.
Повествования от лица автора-рассказчика и ограниченного третьего лица часто пересекаются и даже сливаются воедино: вовлеченный автор волен свободно использовать повествование от третьего лица (и обычно так и делает) и может на некоторое время ограничить картину восприятия глазами одного-единственного персонажа. Если голос автора в принципе «негромкий», сложно точно определить, в каком режиме написано произведение.
Таким образом, вы можете «переключать» рассказчиков в своем произведении в любой момент, если осознаете, зачем это нужно и как провернуть этот трюк. Писатель, осознающий свои действия, не станет прибегать к смене рассказчиков слишком часто и никогда не станет «нырять в голову» персонажа всего на миг.
Часть первая: быстрые скачки в повествовании от третьего лица ограниченного рассказчика. Напишите короткий отрывок (300–600 слов). Можно использовать сюжет из седьмого упражнения или придумать аналогичную новую сцену: несколько человек занимаются одним общим делом или становятся свидетелями/участниками одного происшествия.
Перескажите историю, используя несколько различных точек зрения, от третьего лица ограниченного рассказчика, переключаясь с одного голоса на другой по ходу повествования.
Отмечайте переходы отступами или помещайте имя рассказчика в начале каждого раздела. Можно пользоваться и другими приемами маркировки.
Не устаю повторять, что частая и неожиданная смена рассказчика – очень рискованный ход, но в данном случае мы будем делать это нарочно.
Часть вторая: «Тонкий лед»
В небольшом отрывке (300–1000 слов) перескажите тот же или новый аналогичный сюжет, намеренно переключаясь между рассказчиками несколько раз и никак не предупреждая об этом читателя.
Естественно, вторую часть этого упражнения можно выполнить, просто убрав из первого текста отступы и прочие «сигналы», но так вы ничему не научитесь. В упражнении «Тонкий лед» применяется другая нарративная техника, а возможно, и другой нарратив. Предполагаю, что все подобные «игры» закончатся тем, что вы придете к режиму вовлеченного автора, даже если используете третье лицо ограниченного рассказчика. Лед здесь очень тонок, а воды под ним глубоки.
Частая смена голосов образцово реализована в романе «На маяк» Вирджинии Вулф (пример 14).
Вирджиния Вулф, отрывок из романа «На маяк»:
И зачем только она сказала: «Все мы в руках Господа»? Ее раздражала лживость, сквозившая в непреложных истинах; все в ней противилось этой лжи. Она вернулась к вязанию. Разве Бог – любой бог – мог сотворить этот мир? Умом она всегда понимала, что в мире нет порядка, логики, справедливости, а есть лишь страдания, нищета и смерть. В этом мире любое, самое низменное предательство сойдет тебе с рук; она в этом не сомневалась. Она продолжала вязать сосредоточенно, слегка выпятив губы, но не замечая этого; ее лицо приняло привычное нахмуренное выражение, черты его застыли в суровой, угрюмой маске, и, проходя по коридору мимо ее комнаты, ее муж невольно задержал на ней взгляд и подумал о том, как сурова ее красота, хотя всего минутой ранее мысленно посмеивался над философом Юмом, который так раздобрел, что провалился в болото. Ее угрюмость опечалила его, ее отстраненность болезненно его уколола; проходя мимо по коридору, он почувствовал, что не может защитить ее, а дойдя до живой изгороди, помрачнел вконец. Он ничем не мог помочь ей. Он мог лишь оставаться рядом и присматривать за ней. Но ужасная правда заключалась в том, что рядом с ним ей становилось только хуже. Он был раздражителен и вспыльчив. Вышел из себя из-за маяка. Он стоял и вглядывался в живую изгородь, в переплетение ветвей, темноту.
Миссис Рамзи всегда казалось, что помочь себе выбраться из одиночества, даже если не хочется, можно, ухватившись за какой-нибудь сигнал из внешнего мира: звук или картину. Она прислушалась, но было очень тихо: дети доиграли в крикет и пошли принимать ванну; лишь море шумело вдали. Она перестала вязать и просто сидела, держа в руках длинный коричнево-красный чулок. Она снова увидела свет. Она взглянула на него недоверчиво, ведь, когда не спишь, все воспринимается иначе, в том числе этот ровный свет, такой безжалостный, бессовестный и так похожий на нее, а вместе с тем ничуть не похожий; она чувствовала себя заложницей этого света – ночью, когда она просыпалась, он скользил по их постели и полу, – но что бы она ни думала, глядя на него зачарованно, завороженно, словно своими серебряными пальцами тот поглаживал некий запечатанный сосуд в ее голове, а если бы тот лопнул, восторг хлынул бы из него, заливая ее существо, – она знала счастье, высшее счастье, сильнейшее счастье; свет дневной между тем меркнул и все ярче серебрил неспокойное море, скрадывая синеву; море переливалось яркими лимонными бликами, волны накатывали и разбивались о берег, отражаясь брызгами восторга в ее глазах; волны чистой радости плескались на дне ее сознания, и она ликовала: ничего не надо больше! Ничего! Все, что нужно, у меня уже есть.