. Места, где никого нет и ничего (вроде бы) не происходит.
Перед выполнением упражнения прочитайте примеры 15, 16 и 17.
В романе Вирджинии Вулф «Комната Джейкоба» комната героя в колледже описана светло и вскользь, и это описание кажется не таким уж важным для повествования. Однако книга почему-то называется «Комната Джейкоба». В конце романа последние два предложения этого короткого описания повторяются слово в слово, но на этот раз вызывают глубокую печаль. (Вот она, сила повторения!)
Вирджиния Вулф, отрывок из романа «Комната Джейкоба»:
Белая луна в легкой облачной дымке не давала небу темнеть; всю ночь в листве белели свечки каштанов; тускло серебрились зонтики купыря на лугу.
По двору Грейт-корт разносился такой грохот, будто официанты в Тринити-Холле кидались друг в друга фарфоровыми тарелками. Но комната Джейкоба располагалась в другом дворе – Невилз-корт, да еще и на самом верху; гости обычно стучались к нему в дверь, запыхавшись, но сейчас его не было дома. Он, верно, ужинал в Холле. Темнота опустится на двор задолго до полуночи; лишь колоннада будет белеть и фонтаны. Странно выглядят во мраке ворота – как кружево на бледно-зеленом фоне. Через окно слышны грохот тарелок и шум голосов студентов; в Холле горит свет, распашные двери открываются и закрываются с мягким стуком. Спешат на ужин опоздавшие.
В комнате Джейкоба стояли круглый стол и два низких стула.
На каминной полке – желтые ирисы в банке, портрет матери Джейкоба, карточки разных студенческих обществ с эмблемами в виде перевернутого полумесяца, гербами, инициалами; записки и курительные трубки; на столе – листки линованной бумаги с красными полями – эссе, ни дать ни взять на тему «Верно ли, что история состоит из биографий великих мужей?». Книг в комнате было предостаточно, французских, правда, мало, но ведь любой интеллигентный человек станет читать лишь то, что ему нравится и когда захочется, и тогда уж за чтением забудет обо всем на свете. Жизнеописание герцога Веллингтона, к примеру, Спинозу, Диккенса, «Королеву фей»; древнегреческий словарь с засушенными шелковистыми маками меж страниц; всех елизаветинцев. Домашние туфли Джейкоба износились сверх всякой меры и напоминали остовы сгоревших лодок. Были там и иллюстрации к античным поэмам, и гравюра Рейнольдса – все как подобает комнате англичанина. Имелись даже сочинения Джейн Остин, вероятно попавшие сюда в знак почтения чьим-то вкусам, и драгоценный томик Карлейля.
Книги об итальянских живописцах эпохи Возрождения, «Пособие по болезням лошадей», стандартный набор учебников. Неподвижен воздух в пустой комнате, лишь раздувается штора и трепещут лепестки цветов. Скрипит плетеное кресло, хотя в нем никто не сидит.
Следующий пример – знаменитое начало романа Томаса Харди «Возвращение на родину». В первой главе нет ни одного действующего лица, кроме Эгдонской пустоши. Проза Харди тяжеловесна и витиевата, и, чтобы оценить то, с каким колоссальным мастерством он подготавливает почву для своего романа, желательно прочитать главу целиком. Если же после этого вы решите прочесть всю книгу, готова поспорить, что даже по прошествии многих лет вы все еще будете помнить Эгдонскую пустошь, хотя, возможно, забудете других персонажей этого романа.
Томас Харди, отрывок из романа «Возвращение на родину»:
Субботний ноябрьский день клонился к закату, и обширная пустошь, известная под названием Эгдонской, с каждой минутой погружалась во мрак. Густые белые облака затягивали небо пологом, повисшим над вересковыми полями.
Край бледного облачного навеса над покрытой темной растительностью землей был четко обозначен линией горизонта. По контрасту со светлым небом казалось, что на вересковой пустоши преждевременно наступила ночь – гораздо раньше своего астрономического часа; мрак окутал пустошь полностью, а на небе еще белел день. Обратив взор свой вверх, крестьянин, собирающий дрок, нехотя решил бы продолжить работу; но, случись ему посмотреть вниз, он не колеблясь увязал бы последний сноп и отправился домой. Далекая кромка небосвода казалась отделенной не только расстоянием, но и временем: потемневший лик вересковой пустоши будто бы добавлял вечеру половину часа и точно так же мог отсрочить рассвет, омрачить полдень, сгустить редкие грозовые облака и непрозрачную тьму безлунной полуночи, внушающую трепет и ужас.
Но именно в этот переломный момент ежевечернего погружения во мрак Эгдонская пустошь представала перед наблюдателем во всей своей красе и величии, и лишь тот, кому довелось побывать на пустоши в этот час, смог бы по-настоящему постичь ее. Дух пустоши открывался человеку, лишь когда во тьме ее было почти не различить; во мраке и в последующие предрассветные часы она особенно сильно влияла на людей, и им раскрывалась ее сущность; тогда и лишь тогда могла она поведать свои сокровенные тайны. Пустошь, безо всякого сомнения, состояла с ночью в самом близком родстве и с приходом ночи открывала ей свои объятия; их явное сходство легко прослеживалось в тенях и рельефе. Мрачные бугристые просторы будто бы поднимались навстречу вечернему сумраку, радушно его приветствуя; небосвод проливал тьму на землю, а вересковая пустошь ее впитывала и испаряла в небеса. Шагнув друг другу навстречу, темный воздух и темная земля смыкались в чернильном объятии.
Во тьме пустошь замерла в тревожном ожидании; пока весь мир медленно засыпал, та пробуждалась и прислушивалась. По ночам ее титаническая громада словно ждала чего-то, но в этом неподвижном ожидании прошло столько веков и миновало столько катастроф, что нынче оставалось ждать лишь последней катастрофы – той, что станет концом всего сущего.
В следующем отрывке мы вместе с Джейн Эйр впервые попадаем в Торнфилд и обходим поместье. В комнатах есть люди, и экономка не молчит, но настоящая сила этого отрывка в описании мебели и обстановки, крыши и открывающейся со стены солнечной панорамы и последующем возвращении в темные коридоры третьего этажа, где Джейн впервые слышит смех, «странный, отчетливый, пустой и безрадостный». (Вот она, сила мастерски подобранных эпитетов!)
Шарлотта Бронте, отрывок из романа «Джейн Эйр»:
Мы вышли из столовой, и она предложила посмотреть дом; вслед за ней я поднималась и спускалась по лестницам, поражаясь увиденному, ибо все в доме отличалось красотой и вкусом. Особенно сильное впечатление произвели на меня просторные парадные покои и некоторые комнаты на третьем этаже – темные, с низкими потолками, пропитанные духом старины и тем интересные. Сюда, по видимости, переставили мебель, некогда стоявшую внизу, а теперь вышедшую из моды. Ущербный свет, проникавший сквозь узкие створки окон, падал на изголовья старинных кроватей, дубовые и ореховые сундуки, причудливой резьбой в виде пальмовых ветвей и головок херувимов напоминавшие ковчеги, описанные в Библии; ряды чопорных стульев с высокими узкими спинками; мягкие табуреты, принадлежащие времени еще более давнему, со следами полустершейся вышивки, выполненной руками вышивальщиц, чей прах уже два поколения покоился в склепе. Все эти древности придавали комнатам третьего этажа облик музея реликвий, места, где обитают лишь воспоминания. Днем мне нравились их старомодная обстановка и царившие в них тишина и полумрак, но я бы ни за что не согласилась провести ночь на одной из этих широких тяжелых кроватей, некоторые из которых закрывались дубовыми дверцами, а другие были затянуты старинными английскими балдахинами с многослойной вышивкой; изображенные на них причудливые цветы, еще более причудливые птицы и совсем причудливые человеческие существа в бледном свете луны определенно напугали бы меня до смерти.
– Это комнаты прислуги? – спросила я.
– Нет, слугам отведены комнаты поменьше, в глубине дома, а здесь никто никогда не спит; по правде говоря, если бы в Торнфилд-Холле водилось привидение, оно бы обосновалось именно здесь.
– Значит, привидений здесь нет?
– Нет, насколько мне известно, – улыбнулась миссис Фэйрфакс.
– И никогда не было? Не слыхали ли вы легенд или рассказов о водившихся здесь призраках?
– Кажется, нет. В роду Рочестеров было много буянов; вероятно, после смерти им хочется хорошенько отдохнуть в могиле.
– «Крепко спят в могиле после лихорадки жизни»[26], – пробормотала я в ответ. – Куда теперь, миссис Фэйрфакс? – спросила я экономку, направившуюся к двери.
– На крышу; ступайте со мной, полюбуйтесь видом. – Я послушалась, и мы поднялись по очень узкой лестнице на чердак, а затем взобрались по приставной лесенке и вышли на крышу через люк. Я очутилась нос к носу со стаей ворон и могла заглянуть в их гнезда. Перегнувшись через зубчатую стену и устремив взгляд вниз и вдаль, я обозрела окрестности, раскинувшиеся подо мной раскрытой картой: солнечная бархатистая лужайка, опоясывающая серый каменный особняк; широкое поле с редкими вековыми деревьями; сумрачный смешанный лес, разделенный заросшей тропой, и мох зеленее, чем листва деревьев. Часовня у ворот, тракт, безмятежные холмы, прилегшие отдохнуть под осенним полуденным солнцем; ласковое небо над горизонтом, лазурное, с мраморными прожилками жемчужно-белых облаков. Ничего примечательного не было в этом пейзаже, но как он радовал глаз! Спустившись в люк, я почти не видела перекладин лестницы под ногами; после радостной картины, увиденной мною с крыши, – голубой дуги неба и солнечной рощи, лугов и зеленых холмов, в центре которых стоял особняк, – на чердаке было темно, как в склепе.
Миссис Фэйрфакс задержалась ненадолго и затворила люк; я же на ощупь отыскала выход с чердака и спустилась по узкой башенной лестнице. Та вела в длинный коридор, отделяющий комнаты в передней части дома от тех, что находились в глубине третьего этажа. Узкий, мрачный, с низким потолком, двумя рядами маленьких черных запертых дверей и всего одним крошечным окошком в конце, он напоминал коридор в замке Синей Бороды.