Этот вариант упражнения я придумала для мемуаристов. Поскольку в мемуарах мы описываем реальные события, я не могу дать вам примерный материал. Вспомните какое-либо действие, состоящее из сложной последовательности конкретных шагов: выпечка хлеба, изготовление украшений, строительство сарая, создание костюма, игра в блек-джек или поло, управление яхтой, ремонт мотора, организация конференции, наложение шины при переломе, ручной набор шрифта. Это должно быть что-то, что вы умеете делать хорошо, но не каждый человек может; большинству читателей понадобится объяснить, как это делается.
Если ничего не приходит в голову, откройте энциклопедию и прочтите статью о каком-нибудь процессе – возможно, о том, чему вам всегда хотелось научиться: изготовление бумаги, книжный переплет, подковка лошадей и т. д. Призовите на помощь воображение и дополните описание сенсорными деталями. (Индустриальные процессы, как правило, слишком сложны для этого упражнения, но если вы хорошо владеете тем или иным процессом, попробуйте его описать – это отличная практика.)
Опишите сцену с участием минимум двух персонажей и выбранного процесса; процесс может быть фоном для разговора или центральным действием. Описывайте точные, конкретные действия. Избегайте профессионального жаргона, но если без него не обойтись, так и быть. Постарайтесь четко объяснить все шаги процесса читателю. При этом у него не должно возникнуть ощущение, что отрывок посвящен объяснению процесса.
Глава 10. Концентрация и перепрыгивание
Стоит лишь сбросить балласт,
И мы вмиг доберемся до цели.
Когда я проводила мастер-классы с упражнениями, собранными в этой книге, то задумалась об одном аспекте техники повествования, который прежде оставляла без внимания. Он касается того, что стоит включать в повествование, а что лучше опустить. Этот прием связан с деталями и имеет отношение к фокусу предложения, абзаца, произведения в целом. Я называю это концентрацией и перепрыгиванием, потому что эти слова описывают процесс в физическом смысле, что мне нравится.
Под концентрацией я подразумеваю то же, что и Китс, некогда призывавший Шелли «заполнить каждую расселину золотой рудой»: когда мы, авторы, стремимся избегать дряблой болтовни, не использовать клише или десять слов с туманным смыслом, если достаточно двух подходящих по смыслу. Концентрация – это стремление найти самую яркую фразу и точное слово, насыщенность повествования, в котором постоянно должно что-то происходить. Повествование призвано двигаться вперед, не провисать, не блуждать, углубляясь в дебри незначительных сюжетных ответвлений; все в нем должно быть взаимосвязано и полно отголосков и намеков, предвосхищающих дальнейшие события. Яркая, точная, конкретная, четкая, насыщенная, богатая: эти эпитеты описывают прозу, полную ощущений, смыслов и подтекстов.
Не менее важным является перепрыгивание. То, что ты перепрыгиваешь, это то, что ты пропускаешь. И то, что ты пропускаешь, бесконечно важнее, чем то, что ты оставляешь. Должно быть белое пространство вокруг слова, тишина вокруг голоса. Перечисление – не описание. Нужно только то, что относится к делу. Некоторые говорят, что Бог в деталях; другие говорят, что дьявол в деталях. Оба утверждения верны.
Если вы попытаетесь включить в описание все, вас ждет участь Фунеса памятливого из одноименного рассказа Борхеса (если вы его не читали, от всего сердца рекомендую прочитать). Перегруженное деталями описание тормозит нарратив и вызывает у читателя ощущение нехватки воздуха. Пример романа, насмерть задавленного обилием слов, – «Саламбо» Гюстава Флобера. Флобера обычно приводят в пример как мастера литературного языка, его тексты считают образцом mot juste* – верно подобранных слов, но «Саламбо» – свидетельство того, что и в верно подобранных словах можно увязнуть, как в болоте.
Хорошая тактика для писателя – в черновой рукописи болтать без умолку, вставить все, что хочется, рассказать обо всем и обо всех. Затем, пересматривая, убрать все повторы и детали, не несущие смысловой нагрузки, все, что тормозит или мешает повествованию. Оставить лишь самое важное, необходимое для повествования, а остальное вырезать или скомпоновать иначе. Прыгайте смело.
Писатели экшена часто прибегают к концентрации действия, но при этом обычно не знают, в какой момент нужно перепрыгнуть – пропустить ненужные подробности. Мы все читали описания драк, битв, спортивных состязаний, в которых описывается буквально каждый удар, приводя читателя в замешательство и нагоняя скуку. В описании подобных сцен одно и то же действие нередко повторяется многократно: герой рубит голову сначала одному рыцарю, потом второму, третьему и т. д. Но простое перечисление насильственных действий не делает книгу интересной.
Если вы хотите узнать, как нужно писать экшен-сцены, прочитайте описания морских сражений в цикле романов о капитане Джеке Обри и докторе Стивене Мэтьюрине Патрика О’Брайена. В них есть все, что нужно знать читателю, и ничего больше. Читатель ни на секунду не теряет нить повествования и точно знает, что происходит в данный момент. Каждая деталь обогащает повествование и движет его вперед. Язык прозрачен. Сенсорные ощущения переданы кратко, точно, ярко. И невозможно оторваться, пока не дочитаешь до конца.
Талантливому писателю достаточно нескольких слов, чтобы рассказать очень долгую историю. Иногда мастерство авторов по этой части просто ошеломляет. Возьмем пример 18: жизнеописание мистера Флойда в изложении Вирджинии Вулф. Мистер Флойд, школьный учитель, сделал предложение миссис Фландерс, которая старше него на восемь лет. Арчер, Джейкоб и Джон – ее сыновья; она вдова.
Вирджиния Вулф, отрывок из романа «Комната Джейкоба»:
«Разве можно мне думать о браке?» – горько размышляла она, заматывая калитку проволокой. В тот вечер, когда мальчики легли спать, она вспомнила мистера Флойда и поняла, что ей никогда не нравились рыжие. Оттолкнув коробку с шитьем, она придвинула к себе промокашку и снова перечитала его письмо; когда ее взгляд остановился на слове «любовь», грудь ее стала вздыматься, но не так быстро, как в первый раз, потому что в тот же момент перед ее глазами возникла картина – Джонни, гоняющий гусей, – и она поняла, что не сможет снова выйти замуж, тем более за мистера Флойда, который намного моложе нее; но какой все же милый человек – и какой образованный!
«Дорогой мистер Флойд», – написала она. «А не забыла ли я про сыр?» – тут же пришло ей в голову, и она отложила перо. Нет, она сказала Ребекке, что оставила сыр в коридоре.
«Я чрезвычайно удивлена…» – продолжила писать она.
Но письмо, что мистер Флойд обнаружил на столе, проснувшись следующим утром, не начиналось со слов «я чрезвычайно удивлена». Это письмо оказалось таким теплым, уважительным, непоследовательным и полным сожалений, что он хранил его много лет, даже после женитьбы на мисс Уимбуш и отъезда из деревни. Он попросил дать ему приход в Шеффилде, и его прошение удовлетворили; он послал за Арчером, Джейкобом и Джоном и разрешил им взять на память любую вещицу из своего кабинета.
Стесняясь брать дорогую вещь, Арчер взял перочинный нож, Джейкоб – томик Байрона. У маленького Джона разбегались глаза, и он взял котенка мистера Флойда; братья сочли его выбор глупостью, но мистер Флойд поддержал его: «У него шерстка того же цвета, что и твои волосы». Потом мистер Флойд сказал что-то о Королевском флоте, куда собирался Арчер, и о сборной по регби, куда собирался Джейкоб; на следующий день ему вручили памятную серебряную тарелку, и он уехал – сперва в Шеффилд, где познакомился с мисс Уимбуш, навещавшей дядюшку; потом в Хэкни и, наконец, в Мэрсфилд-хаус, где дослужился до директора, а впоследствии стал редактором популярной серии биографий британских священнослужителей и удалился на покой в Хэмпстед с женой и дочерью. Ныне он частенько кормит уток в пруду Лег-оф-Маттон. На днях он вспомнил о письме миссис Фландерс, стал искать его и не нашел, а спрашивать жену, не убрала ли та его куда-нибудь, ему не хотелось. Недавно он увидел Джейкоба на Пикадилли и сразу его узнал. Но тот вырос таким импозантным юношей, что мистер Флойд постеснялся останавливать его на улице.
– Батюшки-светы, – промолвила миссис Фландерс, прочитав в «Вестнике Скарборо и Харрогейта» заметку о назначении преподобного Эндрю Флойда директором Мэрсфилд-хауса, – никак это наш мистер Флойд!
Сидевшие за столом помрачнели. Джейкоб тянулся к банке с вареньем; Ребекка на кухне говорила с почтальоном; в чашке желтого цветка, кивающего головкой у раскрытого окна, жужжала пчела. Они жили и были живы, пока бедолага мистер Флойд директорствовал в Мэрсфилд-хаусе.
Миссис Фландерс поднялась из-за стола, подошла к камину и погладила Топаза за ушком.
– Бедный Топаз, – сказала она. Кот мистера Флойда давно состарился, даже шерсть за ушами у него поредела, и со дня на день его собирались усыпить.
– Бедный старый Топаз, – повторила миссис Фландерс, а кот потянулся на солнце, и миссис Фландерс, улыбнувшись, вспомнила, как возила его к ветеринару кастрировать и как ей никогда не нравились рыжие. По-прежнему улыбаясь, она пошла в кухню.
Джейкоб вытер глаза грязным платком, встал и поднялся в свою спальню.
Самое удивительное и важное в этой стремительной биографии, рассказанной буквально в одном абзаце, – что мистер Флойд тут совсем ни при чем. Его биография попала в книгу лишь потому, что помогает раскрыть персонаж Джейкоба, основную тему романа, и лучше понять его мир, а также охарактеризовать мать Джейкоба, чей голос звучит в начале и конце книги. Биография мистера Флойда написана в шутливом ключе и кажется всего лишь лирическим отступлением, не имеющим отношения к основному нарративу. В «Комнате Джейкоба» много таких «отступлений». Но ни одно из них не случайно. Вулф ничего не объясняет напрямую и ждет, пока картинка сама сложится у читателя в голове. Ее роман – выдающийся и блистательный пример