…Театр начинается с вешалки! Если так, то в подвале он заканчивался там же, возле двух рядов неглубоко вбитых гвоздей, тянущихся от входа до небольшого закутка, где стояло ведро, предназначенное… впрочем, водопровода тоже не было.
– А что вы так далеко сели? – приветливо улыбаясь, спросил старик. – Идите сюда, к нам. Чайку попейте. Поговорим.
– Спасибо, – обрадовался юноша.
– Вы про нас как узнали? – поинтересовался старик. – Или пригласил кто?
– Нет. Я случайно зашел, – честно признался юноша, застенчиво поглядывая на разгоряченных игрою актрис.
– А, ну-ну, – одобрил старик, посмотрев на него внимательно, так, что юноше сделалось неловко, и он отвел глаза.
И действительно, он зашел случайно.
В сквере, возле моста, неподалеку от летнего кафе, его привлекла странная надпись. На проржавевшем металлическом щите, рядом с шашлычным и пивным меню, кривыми буквами было выведено слово «Театр». Ничего похожего на театр поблизости не оказалось, однако, пройдя чуть дальше, юноша увидел такую же надпись на шатком заборе – косо намалеванная стрелка указывала на низкую ржавую дверь, ведущую в подвал жилого дома. Рядом была пришпилена бумажная афиша, а под крохотным бетонным козырьком тускло мерцала электрическая лампочка.
Обойдя огромную лужу, которая каким-то чудом не высохла, несмотря на несносную жару, юноша потянул тяжелую дверь и вошел внутрь.
Ему сразу не понравился старик. В его облике было что-то неприятное и даже отталкивающее. Казалось, в глазах его не хватало чего-то необходимого – они были холодны и безжизненны, как у человека, потерявшего последнюю веру в человечество, знающего все обо всем и не надеющегося встретить в этом мире ничего нового и интересного.
Всего актеров было семь человек: трое мужчин, включая старика, и четыре девицы. Они тихо переговаривались, курили и пили чай.
– Простите, – вежливо спросил юноша, – а почему нет зрителей?
– Хе-хе. Почему, – невесело засмеялся старик. – Мы тоже хотели бы знать: почему?
– Но ведь можно пригласить знакомых.
– Так уж все знакомые этот спектакль видели, – старик обреченно махнул рукой. – Никто не придет.
– И не раз! – добавила игравшая злодейку томная красавица и улыбнулась юноше.
– Даже если придет всего один человек, мы будем играть так же, как для ста! – решительно заявил старик. – Для настоящего актера важна сцена, а не количество поклонников или поклонниц!
От этих слов актеры загрустили, и взоры красавиц затуманились.
Тогда старик запустил руку под стол и выудил оттуда бутылку вина.
– Ну, по маленькой! Для отдохновения…
Разговор сразу оживился. Хотя говорил преимущественно старик, а все остальные пили и слушали.
– Актер во время игры должен видеть картины, – педагогично изрек старик, осушая рюмку. – Что вижу? Вот главный вопрос! Играю и смотрю, как в кино. А иначе это будет простое кривляние, не имеющее никакого отношения к искусству, когда артист выходит на сцену не для того, чтобы проживать роль, а для того, чтобы демонстрировать себя и свои достоинства, у кого что есть… А если видит актер, то и зритель тоже будет видеть.
Старик допил рюмку, поглядел на юношу и ласково улыбнулся.
– Хочешь играть?
– Не знаю, – смутился юноша. – Может быть, потом.
Но старик схватил со стола какую-то толстенную книгу, быстро раскрыл ее и протянул юноше.
– На! Иди, читай вслух.
– На сцену?
– На сцену.
Юноша неуверенно взял книгу, покорно вышел на сцену и, волнуясь, прочел небольшой отрывок из какой-то пьесы.
– Теперь играй! – потребовал старик.
Юноша растерялся. Он недоуменно взглянул на старика, надеясь, что тот шутит, но старик был серьезен, а красавицы актрисы внимательно и оценивающе следили за ним.
– Я так не могу, – робко извинился юноша.
– Попробуй. Не бойся, – уговаривал старик. – Тебе понравится.
Что значит «играть» и как это делается, юноша не представлял. Оставалось либо отказаться, либо попробовать изобразить хоть что-нибудь в присутствии этих молодых красивых женщин, которые, признаться, сильно его волновали. Еще во время спектакля юноша влюбился в одну из них, в ее жгучие, слегка раскосые черные глаза, в которых кипела такая необузданная страсть, что каждый ее взгляд пронзал его точно молния.
– Играй, что помнишь, – напутствовал старик, – своими словами! Начинай!
Бедный юноша попытался начать.
С первых же слов он почувствовал, что его собственный голос вдруг сделался чужим, непривычно и странно зазвучав среди возникшей тишины; все вокруг отвлекало его; не зная, куда деть глаза, он наконец уставил их в пол; сердце бешено стучало, а тело охватила предательская нервная дрожь.
Мучительно вспоминая текст, он разболтанно заходил по сцене, нелепо размахивая руками и декламируя то, что помнил из роли. Догадываясь, что со стороны, вероятно, выглядит чудовищно, и от этого еще сильнее смущаясь, юноша заспешил, скомкал концовку и, судорожно вздохнув, остановился.
– Ну, ладно, молодец, – похвалил старик. – Садись, отдыхай. Не все сразу.
Тем временем сбегали за второй.
– Хотим танцевать! – капризно заявили девицы и устремились на сцену.
После третьей плясали все, и даже старик, не желая отставать, пустился в пляс.
Актриса с колдовскими глазами подошла к юноше и, обвив руками его шею, увлекла за собой. Едва их лица приблизились, она прижалась к нему, охватив его губы пьянящим поцелуем.
– Твои глаза, как голубые брызги! – жарко прошептала она.
Все это видели, а старик, лихо отплясывая, завопил:
– Сейчас нас всех изнасилуют!
– Хорошо бы! – поддержала одна из девиц.
В голове юноши стоял сладкий туман. Все произошло так неожиданно и замечательно, что он не мог в это поверить. Едва вновь зазвучала музыка, он устремился к актрисе, но она коварно отвернулась от него и, повиснув на шее кудрявого гитариста, прильнула к его губам с той же неистовой страстью, с которой мгновение назад целовала отвергнутого теперь юношу.
«Вот это да!» – подумал юноша, застыв на месте.
– Не грусти. Она со всеми так, – услышал он над ухом чей-то участливый баритон, – со стариком тоже. Она у него живет.
На мгновение юноша утратил дар речи. Кто-то бережно взял его под руки и, отведя в сторону, усадил на лавку.
– Уж я-то знаю, – заверил его баритон, принадлежавший толстяку с бакенбардами. – Они тут все друг с другом перетрахались, а старик к тому ж еще и голубой.
Юноша недоверчиво покосился на толстяка, но глаза у того были пьяные и честные.
– Слушай, парень, – обнял его за плечи баритон, – ты мне чем-то симпатичен, и поэтому я хочу дать тебе один совет. – Он сделал паузу и пожевал губами. – Беги отсюда, пока они тебя не сожрали!
– В каком смысле? – не понял юноша.
– В таком. Сам думай, в каком, – таинственно заключил баритон и погрузился в молчаливую задумчивость.
Безудержная пляска угасала. Близилась полночь; гасили свет, убирали со стола пустые рюмки и чашки, прятали недоеденную колбасу. Утомленные девицы разом закурили.
Юноша почувствовал страшную усталость; виски ныли, словно кто-то невидимый пытался просверлить их насквозь.
– Устал? – услышал он голос старика и, подняв голову, мучительно улыбнулся.
Старик весело глядел на него и, казалось, был очень доволен.
– Приходи завтра. Придешь?
– Не знаю, – замялся юноша, – может быть.
– Ну, гляди сам, – позволил старик. – У нас посещение свободное.
Юноша вышел за дверь, на ночном небе ярко горела луна; в сквере было тихо, лишь за деревьями шумел город.
Тем временем в подвале старик обнимал смеющуюся актрису.
– Что, Томочка, птенчик, думаешь, придет? – спросил он ее.
– Придет. Я чувствую, – ответила она и улыбнулась той зловещей улыбкой, какой улыбалась на сцене во время спектакля.
Но на следующий день юноша не пришел. Не пришел он и через неделю, и через месяц.
Иногда, по вечерам, он вспоминал свое приключение и поглядывал в сторону театра. Идти туда вновь ему не хотелось. Во-первых, из-за старика, а во-вторых, из-за той обидной истории с поцелуем.
Прошло полгода, прежде чем юноша вновь пришел в подвал и обнаружил там одиноко склонившегося над столом печального старика.
– Здравствуйте, – сказал он, спускаясь по лестнице.
Старик чуть качнулся на высоком табурете и поднял седую голову.
– Здравствуй, дорогой. Хе-хе, – улыбнулся он. – Заходи, пожалуйста. Чайку хочешь?
– Спасибо. А где все? – спросил юноша.
– А кто его знает? – погрустнел старик. – Разбежались…
Юноша осторожно присел. Чашки на столе сверкали малахитовой плесенью.
– Понимаешь, нет? – встрепенулся старик. – Каждый думает, что без него студия погибнет, и поэтому начинает вести себя соответствующим образом. Но это не так! Это глупость, произошедшая от недомыслия! – Он полез в пиджак, вытащил из кармана пачку сигарет и, достав оттуда одну, бросил пачку на стол. – Им всем кажется, что они теряли здесь время, что все это нужно одному только мне! А ведь это я научил их всему, что они теперь знают и умеют: правильно ходить, говорить, думать и чувствовать! – Он закурил, резко поднялся и нервно прошелся по залу. – Но они хотят только брать, хапать, а актер должен в первую очередь уметь отдавать, дарить людям то, что он накопил в своей душе, и если он этого не умеет или не хочет, то рано или поздно он бросает сцену!
Старик налил себе чаю и отхлебнул.
– Да что говорить. Твари. Самые хорошие вещи из гардероба утащили, – он успокоился и сел за стол. – Ну, да ладно. Дурачье. Обидно. Дело-то интересное.
Юноше стало жаль студию, жаль тот вечер с танцами, вином и поцелуями. Он взял в руки гитару и, перебирая аккорды, решил, что пришел зря.
– Послушай, – оживился старик, и глаза его потеплели. – Так ты на гитаре играешь?
– Чуть-чуть играю.
– Вот хорошо-то! А я тут, знаешь, хе-хе, стихи пишу. Может, их как-нибудь на музыку положить?