– Давайте попробуем, – пожал плечами юноша.
Старик раскрыл пухлую обшарпанную папку, достал исписанные листы, нервно кашлянул и протянул один листок юноше.
– На вот тебе экземпляр.
Юноша взял несколько аккордов на гитаре.
– По-моему, хорошо, – заключил он. – И мелодия есть. Представьте нищего с шарманкой.
Он заиграл, поглядывая в бумажку и напевая слова.
– Класс! – восторженно зарычал старик. – Просто класс! У меня стихов много! Создадим ансамбль! Пойдем на телевидение! Прославимся!..
Выбрали день и пошли.
Случилось это в феврале, когда снег на Гоголевском бульваре лежал высокими темными сугробами.
В телецентре было многолюдно. Толчею усугубляла невероятная теснота помещения, в котором волновались, ожидая своей очереди, все желающие сниматься. Здесь были дети и взрослые, таинственные личности, целители и колдуны, бизнесмены и политики, собаки и кошки со своими хозяевами, бродячие поэты, певцы, танцоры, музыканты и бог еще ведает кто, словом, такое пестрое общество, какое может встретиться только в цирке, и более нигде.
– У вас что? – спросил их шустрый блондин, вынырнув неизвестно откуда.
– Здравствуйте, – широко улыбнулся старик.
– Ну здравствуйте, – равнодушно ответил блондин и скрылся за дверью.
Его место заняла густо накрашенная девица, на лице которой косметика лежала такими плотными слоями, что соскоблить ее казалось столь же проблематично, как откопать Трою.
– Мы хотели вам песенку спеть, – объяснил старик. – Можно?
– Вы записывались? – строго спросила девица. – У нас только по записи.
– Нет. Вы понимаете, мы с концерта, и вот зашли, по дороге, – ласково соврал старик, поправляя бабочку.
– Ну, ладно, пойте, – холодно позволила девица.
Прождав два с лишним часа, томясь бездельем и волнуясь, старик и юноша попали в студию, где на них направили свет, прикрепили к одежде микрофоны и, наведя жерло телекамеры, разрешили петь.
Студия размещалась в небольшом вытянутом помещении с низким потолком и узкими стенами. В глубине, у дальней стены, стоял широкий кожаный диван. Ближе к съемочной площадке размещался оператор и усталыми, покрасневшими глазами безразлично взирал на происходящее вокруг. Слева от него, перед небольшим монитором, располагалась редакторша, а еще левее, окруженный нагромождением пультов и стоек, находился звукооператор – тот самый блондин, который первым встретился старику.
– У вас одна минута, – строго предупредила их девица-редактор. – Репетируем.
Старик и юноша переглянулись, юноша дрожащими пальцами дернул струны и, с трудом шевеля одеревеневшими губами, пропел первую строчку. Старик зычно подхватил со второй. Первый раз спели без ошибок.
– Лишних десять секунд, – недовольно нахмурилась девица.
– Да ладно, пускай, – неожиданно заступился блондин. – Ну, пусть поют.
– Ничего не «ладно»! – разозлилась девица. – Тебе все равно, а мне отвечать!
Но тут дверь распахнулась, и в студию стремительно влетел высокий брюнет в клетчатом пиджаке.
– Привет, – развязно поздоровался он со всеми. – Как дела?
Не дожидаясь ответа, он направился к накрашенной девице и, обняв ее за талию, увлек на диван. Девица не сопротивлялась.
– Ну что, пишем? – спросил блондин, повернувшись к дивану.
– Пиши, – сдалась девица, игриво забыв о принципах.
– Подождите! – Молодец в клетчатом пиджаке вдруг вскинул голову, хитро прищурился и, поглядев на старика и юношу, заявил: – Я тоже снимусь!
Вскочив с дивана, он принялся рыться в куче пыльного реквизита, сваленного в углу.
– О! То, что надо! – воскликнул он, выудив из груды тряпья белокурый женский парик.
Водрузив его на голову, он улегся на авансцене в ногах у старика и, подперев рукой голову, скомандовал:
– Давайте!
Молчаливый оператор ткнул пальцем в объектив.
– Зритель здесь. Когда поете, смотреть в камеру. И не разбегайтесь. Ближе друг к другу.
Старик заметно помрачнел.
– Скажите, – вежливо поинтересовался он, поглядывая то на девицу, то на растянувшегося у его ног длинного молодца в женском парике, – а зачем здесь лежит этот молодой человек? Какой в этом может быть смысл?
Девица удивленно вскинула брови и взглянула на старика так, словно обнаружила в нем какую-то новую, несвойственную людям деталь.
– Картинка хорошая, – коротко объяснила она.
– Ну, пусть лежит. Что он вам, мешает, что ли? – вступился миролюбивый блондин, имевший, видимо, природную склонность к компромиссам. – Все. Тишина. Пишем, – он плавно взмахнул рукой. – Начали.
На втором куплете перепутали слова и сбились. Третий раз спели как надо.
– Снято, – устало объявила девица. – Ваши фамилии.
Назвав фамилии, старик и юноша попрощались и вышли за дверь.
– Приходите еще, – отозвался блондин.
– Следующий! – громко крикнула девица, не вставая со стула.
В подвал возвращались в хорошем настроении. По дороге купили коньяку.
– Мы обречены на успех! – воодушевленно кричал старик. – Соберем программу, запишемся и пустим в прокат! Да что говорить, я сам пойду на рынок кассетами торговать! – разошелся он. – А что ты думаешь? Силы уж не те, чтоб вкалывать.
Спустились в подвал, достали рюмки, разложили закуску и, налив сразу по полной, выпили стоя.
– За успешный дебют! – торжественно объявил старик.
Выпили по две рюмки, закусили нарезанным тонкими ломтиками и посыпанным сверху сахаром лимончиком, поддели вилочками маринованных грибочков с чесноком и луком, на свежий, пышущий сдобою хлеб намазали паштета и, расположившись поудобнее, закурили.
Струился сизый дымок, на сковороде шипел в масле картофель, а в небольшой электрической печке пеклась свежая рыба.
Неожиданно дверь распахнулась и, впуская городской шум и морозный воздух, в подвал спустилась Томочка.
– Здравствуй, солнышко! – поднялся навстречу ей старик, раскрывая объятия.
Они расцеловались.
– Пьете? – спросила она, улыбаясь. – Я тоже хочу! Наливайте! – и, скинув шубу, подошла к столу.
Ее желание незамедлительно исполнили.
Старик рассказал о том, как прошла запись; Томочка и юноша весело смеялись; незаметно бутылка опустела.
От выпитого коньяка голова юноши кружилась.
– Вы прекрасны! – сказал он актрисе, преданно и влюбленно глядя на нее. – Будьте моею.
– Вот еще, – презрительно скривив рот, отвечала Томочка. – С какой это стати? – И отодвинувшись от захмелевшего юноши, спросила строго: – Что это за глупости?
– Ах, так?! Соперник?! – взвился юноша. – Дуэль! Немедленно!
Старик сидел, опустив голову, и тихо посмеивался.
– Где уж мне на дуэль, что ты? – ковыряя вилкой недоеденную рыбу, спросил он. – Да и оружия у нас подходящего нет.
– К барьеру! – крикнул юноша, стукнув кулаком по столу. – Наливайте.
Старик налил. Дальнейшее юноше помнилось смутно и вспоминать не хотелось. В памяти всплывали фрагменты какого-то бесконечного забора, глубокие мутные лужи с ледяной коркой по краям, турникет и загаженный пол метровагона. Путь домой тонул в непроглядном мраке. Это был тот уникальный, но нередкий случай, когда тело путешествовало само по себе и, как это ни странно, пришло именно туда, куда ему и следовало прийти.
Этой же ночью со стариком приключилась скверная история.
Он долго ворочался на кровати, терзаясь предчувствием, что непременно этой ночью студию должны ограбить и, надругавшись над портретами великих писателей, оставить следы вандализма и бескультурья. Он еще раз мысленно проверил замки и все же, не выдержав, вскочил с постели и принялся торопливо одеваться. Мысль о том, что его детище, его второй дом может подвергнуться осквернению и грабежу, приводила его в ужас.
Старик всегда опасался воров. В этом не было бы ничего странного, если бы его переживания не носили болезненный характер. Проявлялось это в том, что все комнаты в его квартире запирались на ключ. Бронированная входная дверь была снабжена могучим стальным засовом, а снаружи запиралась на пару огромных висячих замков. По соображениям чисто практическим, каждый раз, уходя из дома, он тщательно прятал все ценные вещи в самые недоступные для человеческого представления места, а деньги хранил, конечно же, в вентиляционной трубе.
Невзирая на поздний час и стужу, он устремился через весь город на помощь своему старому другу-подвалу. Минуя пустынные ночные улицы, старик вскоре достиг цели, и еще издали сумел разглядеть, что дверь подвала была распахнута настежь. Подойдя ближе, он увидел, что все три замка варварским способом сорваны и валяются на снегу.
– Ограбили, – с горечью подумал старик, осторожно заходя внутрь и спускаясь по лестнице. В глубине подвала звучали чьи-то голоса. Старик приник к стене и прислушался.
– Он совсем выжил из ума, – говорил ехидный женский голос. – У него маразм.
– Старый дуралей. Ха-ха. Песенки поет, – ядовито смеялся второй, тоже женский и до боли знакомый ему голосок.
Старик не верил своим ушам. Без сомнения, это были голоса его любимых учениц.
– Вот стервы, – подумал он, стараясь не дышать и решив слушать до конца.
– Скорее, не поет, а ревет, словно глухой медведь, – насмешливо проговорил еще один голос, в котором старик узнал бы голос юноши, не имей он интонаций махрового уголовника.
Старик крадучись спустился по лестнице и заглянул внутрь.
Самые худшие его опасения сбылись. В студии царил адский беспорядок. Все было перевернуто вверх дном. Среди обломков мебели, подобно воронью на пепелище, восседали две его лучшие ученицы, неизвестно зачем вырядившиеся в широкие черные плащи, карнавальные маски и остроконечные колпаки, наподобие тех, что носили древние звездочеты, а юноша, коротко стриженный и в кепке, грубо поругиваясь, с дымящейся папиросой в зубах, остервенело рвал костюмы из театрального гардероба.
– А хочешь, мы к тебе сейчас приставать начнем? – лукаво взглянув на юношу, спросила одна из девиц.
– Конечно, хочу! – нагло ответил притворщик-юноша, от которого старик ничего подобного не ожидал.