Загадка действительно казалась серьезной, главное, непонятна была роль юноши. Он-то какой должен был выкинуть фортель?
Старик наливал и пил. Думал и сопоставлял. Опять наливал и пил, почти не закусывая.
«Ну, хорошо. Если даже они и сговорились, тогда следующий ход должен сделать этот режиссер новоявленный, так как Варвара свой ход уже сделала… А уж не спит ли он с ней?! Положим, что так: он с ней переспал, а она ему пообещала режиссерство! Что она могла еще ему пообещать? Хотя зачем же она мне сказала, что хочет отправить его учиться? Если б они были заодно, то она б молчала… Нет. Не такой она простой человек. Она двойную игру ведет! Ему она тоже не верит… Он ей нужен только для того, чтоб со мной бороться… И больше ни для чего. Вот черт в юбке! Дьявольски хитра! И хитрость-то в ней нечеловеческая, животная, нутряная… Она и его сожрет моментально, как только не нужен станет, – бутылка опустела почти наполовину. – И чего он вдруг начал ходить в студию? Раньше не ходил, а теперь вдруг стал ходить? Раньше-то и ребята были, хошь играй с ними, веселись, так нет, он не ходил. А тут вдруг зачастил! Кто его звал? И человек-то он вроде не театральный вовсе, не наш, и не поймешь его, ходит и ходит… Зачем? Зачем же ты, падла, ходишь? – словно различив в окне силуэт юноши, спросил старик. – А? Я тебя спраш-шиваю. Й-ой… Фу ты… Ладно. Я тебя все равно на чистую воду выведу! Ты у меня не спрячешься…»
Прошло не больше часа, старик сильно захмелел. Он сидел за кухонным столом и, обхватив ладонью лоб, мрачно бормотал себе под нос:
– Зачем же ты, па-адла, ходишь… Отвечай! …Не отвечает… Еще этот Юра со своим юб-билеем… Чтоб его вместе с его юбилеем, с его этой толстой коровой и ублюдочными детками… Ладно… Сочинять ведь надо! …Идея нужна!.. Значит, что мы имеем? Его все уважают. О! Это идея?… Нет… Чем он там занимается? Ага! Вот! Снабжением… Снабжает, значит, всех… Всех? Хм… Ну, кого хочет, того и снабжает… что за дело! Одним словом, уважаемый человек! Идем дальше. Мастерить любит? Любит… Машины любит? Любит… Женщин любит? Неизвестно… Хотя рыбак… Рыбаки вообще женщин любят или не любят? Или они рыб предпочитают? Вот я не рыбак, а люблю ли я женщин? Или любил? Нет – люблю? Черт его знает! Раньше знал, а сейчас… забыл… Не то чтобы и нет, а как-то безразличен… Не греет… Что-то раньше волновало… ручки, шейка, губки, ля-ля там всякое… гарцевал, помнится… А сейчас? Не то все… Память одна… Еще вчера в школу ходил, карапет в рваном пальтишке, огурцы воровал по огородам, на льдинах по реке плавал… Вдруг раз – уже большой, раз – уже седой, раз и… вот вам профиль, вот анфас…
В прихожей открылась дверь и вошла Томочка.
– Здравствуй, птенчик, – взмахнул руками старик.
Томочка скользнула взглядом по столу, сразу оценила ситуацию, но не произнесла ни слова.
– А я тут, понимаешь, пью… – сообщил старик.
– Да я уж вижу, что не песни поете, – ехидно проговорила Томочка. – С чего это вдруг?
– Понимаешь ты, какая штука! Не живется людям спокойно… не хотят, – туманно объяснил старик. – Думаешь, он – человек, а он – дерьмо собачье… Обидно как-то… Всю мою жизнь все, кому я делал добро, платили мне всегда только злом, плевали в душу, гадили на все, что мне было дорого, словно… Им от этого кайф какой, что ли?
– Что опять случилось? – Томочка прикинула масштабы пьянства и достала еще одну рюмку. – Что-то кушать хочется… Кашки, что ль, поесть? – она заглянула в кастрюльку. – Или супчика? Не знаю даже…
– Поешь, птенчик, поешь, – ласково предложил старик. – Разогреть тебе? Или сама?
– Да ладно, сидите уж.
– А хочешь, рюмочку выпей.
– Чего тут пить-то? – Томочка схватила бутылку и потрясла ею над столом. – Вы уж все выпили.
– А я еще схожу. – Старик решительно поднялся на ноги, его качнуло. – Подожди, птенчик, я быстро. Тебе чего: пива иль водочки?
– Да ну это пиво. Не хочу я. Купите водки.
– Сейчас. Будет исполнено. – Старик похлопал себя по груди, нащупал бумажник и, достав его, заглянул внутрь. – Чего у нас там?
– Есть у вас деньги-то? – спросила Томочка, наблюдая за стариком.
– Были, – старик ковырял бумажник. – Сейчас не знаю… Нет, были точно… А! Вот! Нашел. – Он поковырял еще, затем сложил бумажник и запихал его обратно в карман. – Нашел и, как говорится, пошел…
– Вы осторожней там… через дорогу… и в милицию не попадите. И дешевую не берите… а то купите какую-нибудь дрянь! Я пить не стану.
– Не волнуйся, птенчик. – Старик натянул ботинки и распахнул дверь. – Может, чего из закусочки взять? Шпротиков там, аль еще чего?
– Колбаски что-то хочется, – призналась Томочка. – Варененькой… Купите грамм двести-триста…
– Еще чего? – покачивался старик. – Может ветчинки, рулетику, конфеток каких-нибудь, водички?
– Так у вас, небось, денег не хватит! Чего вы разошлись? – усмехнулась Томочка. – Или у вас где припрятаны?
– Как не хва-атит?! – удивился старик. – Й-ой… Не может быть… Должно хватить… – Он опять полез в карман за бумажником, развернул его и принялся ковырять внутри. – Вот бутылка, вот… колбаска, вот… вот… да… действительно, птенчик, на конфетки не хватит… да и на колбаску, может… того, не совсем хватить, хм… – Он широко зевнул. – Беда прямо… Куда все деньги подевались?
Томочка молча открыла свою сумочку и достала кошелек.
– Вот, – отсчитала она, – на колбаску и на водичку.
Старик взял деньги, переложил их в свой бумажник и направился к двери.
– Может… еще чего? – спросил он на пороге.
– Да все! Идите уж…
– Птенчик, не волнуйся. – С этими словами старик захлопнул дверь. Магазин был в соседнем доме.
«Вот еще! Буду я волноваться! – подумала Томочка. – Да хоть бы ты совсем не пришел – мне только лучше…»
Пятнадцать лет назад, совсем еще девчонкой придя с подружками в театральную студию старика (да и не старика вовсе, тогда ему было всего сорок семь), открывшуюся недалеко от одного из московских вокзалов, могла ли она думать, что вскоре станет его любовницей, будет жить вместе с ним в его квартире и впоследствии станет мучительно долго дожидаться его смерти…
В то время многие болели театром. Театром не ради денег, а ради творчества, ради самого театра! Любительские студии вырастали, словно опята по осени. При каждом доме культуры, клубе, да и, пожалуй, при каждом домоуправлении почти всегда находилась театральная студия или кружок. Почему так? Отчего ныне все изменилось? Увлечение театром стало считаться чем-то смешным и даже постыдным! Конечно! Ведь оно не приносит денег… А если и приносит, то весьма неприглядным и грубым способом. Очень часто, да что говорить, почти всегда актеры нищие! А что не приносит денег – пустая трата времени, никчемная вещь? Видимо, так?..
В студию ходили тогда до ста человек. Не хватало ролей, спектакли шли один за другим, конкуренция бешеная, соперничество, детская влюбленность, слезы и восторги. Старик был счастлив…
…Заняться театром ему посоветовал знакомый доктор, которому старик пожаловался на подозрительные шелушащиеся язвы, которые, словно лишай или проказа, покрыли все его тело. Старик мазался кремами и маслами, тер себя пемзой и мочалкой, плескался в дорогих шампунях и соляных ваннах, но ничего не помогало. Проклятая сухость донимала его все больше и больше. Вдобавок на коже появились весьма болезненные трещины, которые подолгу не заживали и оставляли бледные рубцы.
– Здравствуйте, – протянул руку доктор – очень подвижный, энергичный человек, ровесник старика, – проходите.
– Здравствуйте, доктор. – Переступая порог, старик показал свои руки. – Только, знаете… может это не безопасно?
Доктор скользнул взглядом.
– Ерунда. Я уж вижу.
– Ерунда? – обрадовался старик, предполагавший ранее у себя наличие чуть ли не всех самых страшных смертельных болезней. – Доктор, вы вернули мне жизнь! А что же это?
– Так, пустяки… стрессы, нервы, экология, питание… все в комплекте. Проходите… – Доктор любезно пригласил старика в комнаты. – Вы чем сейчас занимаетесь? Помнится, были актером? – спросил он, едва они расположились в креслах и закурили.
– Ну, это когда было, – махнул рукой старик.
– А на телевидении больше не работаете?
– Нет, уж лет пять как… Я теперь на вольных хлебах … Фотография, заказы, съемка…
– Ага… ну вот что, голубчик, я устрою вас в санаторий, вы там поживете месячишко, попьете травки, шиповника, подышите воздухом, отдохнете, и все у вас пройдет, вот увидите…
– Это что, психушка, что ль? – испугался старик.
– Зачем же? – улыбнулся доктор, растянув тонкие губы. – Это клиника неврозов. Туда очередь на год вперед, но я постараюсь уладить. – Он испытывающе глянул на старика. – Пьете много?
– Дк… м-м… ну, так, в общем, бывает, – признался старик.
– Пока не пейте. Особенно водку. Не нужно. – Он поднялся, открыл небольшой бар и достал пузатую темно-коричневую бутылку с бежевой этикеткой. – Вот мы сейчас с вами выпьем немного настоящего напитка, и больше извольте не пить. Пока не восстановитесь. Если уж будет совсем невтерпеж – выпейте немного коньяку. Водку не пейте.
В клинике неврозов, куда попал старик, частенько гостили известные писатели и режиссеры, кинозвезды, художники, скульпторы, прославленные поэты и прочая знаменитая братия. В основном это были люди профессий творческих и что называется те, кто на хорошем счету. Неумеренное потребление икры и сопутствующих ей горячительных напитков плюс несоблюдение режима, бессонные ночи, проводимые в шумных пирах и застольях, утренний кофе с неотъемлемой, черт знает какой по счету выкуренной сигаретой и, наконец, сама работа рано или поздно приводили их в уютные тихие палаты клиники, где, попивая настой шиповника и заедая его манной кашкой, они принимали оздоровительные процедуры и готовились к новым схваткам с неутомимым Бахусом. Кто-то действительно был на грани, кто-то просто отдыхал, сбежав от рутины и скуки.
Здесь старик встретил тех, с кем когда-то начинал на Бронной, ныне заслуженных артистов, театральных педагогов, сыгравших массу ролей и строящих не менее грандиозные планы. Встретил оператора, с которым вместе исколесил полстраны. Он тоже перешел на какую-то службу, о которой предпочитал не распространяться, называя ее просто «контора». «Знаешь, – говорил он, достав из тумбочки бутылку коньяка, что, конечно, возбранялось, но не каралось строго, – кем мы были, старик? Я это только сейчас понял… Мы – телевизионщики – переносчики культуры!» Старик соглашался и пил коньяк.