Но Томочка уже прониклась идеей мщения. Почувствовав себя уверенней и поняв, что никто не собирается ее выгонять, она стала приводить в квартиру старика кавалеров. При этом нарочно старалась подгадать время, когда старик был дома… Кто бы мог подумать, что из милой пухленькой девочки с жесткими косичками вырастет такое… Но что выросло, то выросло… Старик при этом жутко мрачнел, но ограничился лишь тем, что вставил повсюду замки, включая кухню и уборную. Так что когда к Томочке приходил очередной ухажер, он черной тучей проносился по квартире и моментально запирал все двери.
– Кто это? – спрашивали кавалеры.
– Это? Сосед, – безразлично кивала Томочка.
– А чего это он?
– Сумасшедший, – объясняла Томочка и пожимала плечами.
Наутро, когда кавалеры уходили, Томочка закатывала старику шумные истерики. Она требовала оставлять двери открытыми, угрожала отравиться ядом, обещала задушить его спящим, взорвать газ, выброситься из окна, но всякий раз сталкивалась с угрюмым молчаливым отказом. Видя непреклонность старика, она попыталась испортить замки, забив личины ржавыми гвоздями, но на следующий день обнаружила, что к дверям приделаны петли, и догадалась, что все замки заменены на висячие. Старик был непреклонен. Он был готов простить все самой Томочке, но его мужская гордость не могла вынести такого циничного издевательства со стороны посторонних самцов. Одним своим нагло-цветущим видом они больно ранили его самолюбие и отравляли ему жизнь больше, чем все без исключения «невинные» шалости Томочки. И где? В его же собственном доме!
А чего стоили эти жаркие звериные стоны, доносящиеся из Томочкиной комнаты, эти диванные скрипы, эти ночные шлепанья босых ног по коридору и проклятия в адрес «старого дуралея»?
Такими ночами старик не спал, много курил, бродил по комнате, пробовал читать, но возня за стенкой отвлекала его. «Выгнать обоих! Немедленно! На улицу!» – Он гневно захлопывал книгу, вскакивал с кровати, подлетал к двери, но решительность в этот момент оставляла его, старик замирал, топтался на месте, затем обводил унылым взглядом комнату и возвращался обратно в постель. Самое большее, во что выплескивалось его негодование – мстительное включение на полную громкость видео с самым отъявленным порно. В ответ из-за стены доносился смех…
Когда по утрам не случалось истерик, старик пробовал сам заговаривать с Томочкой.
– Птенчик, ну пожалей ты меня… – хныкал он. – Ну что же это?.. Ну, хоть бы на ночь их не оставляй… Иль к ним ходи… А уж если к нам приводишь, то уж так, чтоб когда меня нет…
Томочка в ответ оскорбленно молчала, поджимала губки и в совершенно голом виде дефилировала по квартире.
Тогда старик решил призвать на помощь искусство. В театре начали репетировать новую пьесу. По сюжету, старый знаменитый лекарь при дворе испанского короля женится на пятнадцатилетней девушке, но в первую же брачную ночь понимает, что, кроме бесед и поцелуев, ничего больше не может… Спустя много лет смертельно больная Мария, так звали девушку, дабы облегчить свою душу, признается супругу в трех изменах. Везалий (так звали лекаря) молча берет ее за руку и ведет в свою лабораторию. Там он показывает ей останки тех самых трех ее любовников, отчего, придя в ужас, несчастная Мария немедленно умирает, а ученый муж тотчас кладет ее на операционный стол и препарирует для торжества науки.
Эта леденящая душу история должна была, по замыслу старика, навеять легкомысленной Томочке некоторые аналогии с действительностью, чтобы посредством искусства, в чью сокрушительную силу он свято верил, смирить ее необузданный нрав. Дабы усилить сходство, старик сам взялся играть Везалия, а роль Марии поручил Томочке, которая хоть и стала реже бывать в студии, но все же любила прийти и иногда что-нибудь поиграть.
С годами ему все чаще снилось детство: то он видел себя маленьким мальчиком, таскающим огурцы с лужниковских огородов, то резвился со сверстниками на берегу Москвы-реки, то лез за яблоками на высокое раскидистое дерево с шершавой корой… но вдруг черные тени выступали из внезапно сгущавшейся темноты – грозные великаны в черных балахонах окружали его со всех сторон и принимались нещадно молотить невидимыми дубинками. Старик кричал во сне, уворачивался, бежал, но тщетно – тени неминуемо настигали его и наносили страшные бесшумные удары. «Убейте! Убейте же меня!!» – умолял старик и, падая на землю, рыдая и зарываясь в мягкую и теплую на ощупь траву, корчился, словно придавленный палкой уж. «Убейте!!!» Но его не убивали… Всякий раз он просыпался в своей постели, чувствуя жуткую слабость и ломоту во всем теле. Он списывал такие сны на возраст и надвигающийся ревматизм.
Старик по-прежнему приходил в студию и просиживал целые вечера в одиночестве, пока не появился юноша и не начались песни. Но передачу закрыли, и петь стало незачем.
Касательно юноши старика раздирали противоречивые чувства. С одной стороны были песни, застолья и даже какое-то подобие – старик всегда боялся этого слова – дружбы, хотя какая могла быть дружба, когда разница в возрасте тридцать лет? «Но ведь и Томочка моложе на тридцать… – находил оправдание старик, – хотя что же он… а с Варварой-то они чего удумали? Значит, он уж переспал, может, с ней? Так, что ли? Или нет… Черт его разберет! Я-то думал, подобреет девушка, а оно вон как вышло…»
– Послушай, птенчик, – решил поделиться с Томочкой старик, – как ты думаешь: голубок-то наш с Варварой мог сойтись, али как?
– Варвара эта – просто с…! – коротко отрезала Томочка. – Вот же неймется бабе. Она за этот подвал удавиться готова. Стерва!.. Ее никто не трахает, вот она и бесится.
– Вот я тебя и спрашиваю, птенчик, – усмехнулся старик, – трахает он ее или не трахает? Как ты думаешь?
Томочка показалась из ванны.
– Он ее?
– Ну да.
– Судя по тому, что вы рассказываете… либо плохо трахает, либо совсем не трахает… – рассудила Томочка.
– Ты понимаешь, – поморщился старик, – как-то все сходится не так: она его на режиссера отправляет учиться. Спрашивается: зачем ей это надо? Ведь она ничего просто так не делает. Говорит, он ее просил… Может, и так… Значит, вроде бы трахает… А зачем она мне об этом сказала? А? Значит, он ее трахать не стал, а она, знаешь, таких вещей не прощает… И его она никуда не направит, а мне как бы говорит: если ты его, старый хрен, не прогонишь, то я его режиссером сделаю… Чтоб заодно и мне нагадить… Ведь чует, небось, чутьем своим звериным, что я б ее удавил с радостью… Чутье у нее бешеное… Так выходит?..
– А если она ему рассказала, для чего вы его к ней привели – представляете? – показалась из ванны Томочка. – Она вас давно съесть хочет. А тут его руками душить будет. Да, зная ее, я уверена – все выложила. Иначе и быть не может.
– Может, и так, птенчик… может, и так, – проговорил старик. – Если она ему сказала, тогда конечно… В любом случае – режиссером он хочет быть… хе-хе… ну-ну – это уже показатель. Значит, решил уж и голос подать свой. Ведь не вечно же у них там ремонт будет, ведь сделают же и сцену, и зал, и спектакли играть можно будет… Вот он и хочет там режиссерствовать.
– Вместо вас, – вставила Томочка.
– Что ему этот подвал – тьфу! А там уже другой будет расклад, покруче… Но, видно, он с ней не поладил – не поспал как полагается, и она его мне сдала… Я так думаю… Что ж… – старик вздохнул, – посмотрим… Они еще не знают, с кем дело имеют… Есть в мире одна болезнь, птенчик, которая не лечится… Знаешь, какая?
– Какая?
– Глупость…
Старик теперь собирался ставить детскую сказку.
– Да нас в любую школу пустят играть! – шумел он. – Это ж сейчас всем надо!
И выбрал для постановки совсем недетскую историю «Кузнечик-музыкант», вырезал из старого картона гигантских жуков, бабочек и стрекоз, обклеил их разноцветной бумагой и прибил к подвальному потолку – в старую потрескавшуюся штукатурку гвозди входили, как в труху. Вскоре подвал превратился в сцену из «Гулливера в стране великанов». Главную роль музыканта, по замыслу старика, должен был играть скрипач. Скрипача стали разыскивать, но оказалось, что он как в воду канул, отчего старик хмурился еще больше.
– Послушай, – как-то сказал он юноше по дороге домой, – надо бы тебе девушку искать, что ли… Хочешь, я тебя женю?
– Не надо… Зачем? – испугался юноша.
– Ну, как зачем… хе-хе… Томочка про тебя тут спрашивала. Говорит, что это он к нам в гости не заходит. Пригласите, говорит, его непременно. Я его хочу…хе-хе… Уж мокрая вся… Хочу, говорит, и все тут! Она, знаешь, девушка с характером. Если чего в голову взяла, то уж не выбьешь… Я сам ее боюсь, порой… хотя конечно… ну, да что говорить…
– Чего это она? – Юноша был шокирован откровенностью старика, вспомнился и вечер с поцелуями. – Может, успокоится?
– Она-то? Может, и так, – вздохнул старик. – Знаешь, я шестьдесят лет прожил и дам тебе один совет, который, ежели ты, конечно, послушаешь, поможет тебе избежать многих бед, – старик лукаво посмотрел на юношу, – бойся женщин, старик… Это самое страшное, что есть на свете. Уж не одного человека, не один талант они сгубили… Бойся женщин… Что у них в голове – один черт знает.
Юноша покраснел.
– Хорошо, спасибо. Я и так боюсь, честное слово…
В вагон, где ехали старик и юноша, зашла эффектная длинноногая блондинка. Вся она была словно обернута в изящный деловой костюмчик.
Старик и юноша невольно оглянулись.
– Нравится? – кивнул старик. – Забирай!
Юноша растерялся.
– Зачем же так сразу? – смущенно проговорил он. – Может, мы характерами не подходим. Может, еще чего… Зачем же сразу забирать? Этак наберешь, потом не будешь знать, куда бежать…
– Да чего ты, забирай, говорю тебе. Потом разберешься, как и что.
Молодость старика протекала бурно, и он в таких случаях не колебался ни минуты.
– Ну ладно, коли нравится – можно так полюбоваться, – усмехнулся он. – Я вот теперь тоже, знаешь, любуюсь все больше. Вчера еду в метро, ну такая дива вошла – глаз не оторвать. Подошел, смотрю на нее. Тоже блондинка, волосы длинные, глазища, фигура, словом – все! Вылитая эта, как ее… ну, самая красивая… Ну, ты знаешь… Клаудиа…