Ну вот, примерно, лет этак с десять отработал, медаль за открытие Останкино получил, за вклад в наше телевидение и кинематограф. И вот после десяти лет пошли новые веянья. Я, по-моему, единственный такой на всем советском телевидении был – еврей, да еще и беспартийный. А телевидение это, дорогой мой, все равно что филиал КГБ. В общем, смотрю, этого уволили, того сократили. Настоящая чистка идет. И никто, понятно, не возникает, слова не говорит, все боятся… Ну и в нашей студии начальника сменили. Настоящий дядя ушел, который смыслил в профессии, телевизионный человек, а посадили полковника кагэбэшного. Вот он меня через неделю вызывает к себе и говорит: «Вам надо уволиться». Я спрашиваю: «А почему? Я вроде не собирался, меня, собственно, все пока устраивает. Так чего же это мне увольняться?» Он говорит: «Такие, как вы, нам больше не требуются». Я говорю: «Интересно, я тут работаю десять лет, а вы только неделю, и вы уже берете на себя наглость судить, кто требуется, а кто не требуется». Ну он тут орать начал чуть не матом, кулаками по столу стучать, мордой краснеть, в общем, такой стиль руководства преобладал тогда, если аргументы кончились, то ором, хамством и жлобством брать. Под конец спрашивает: «Будете писать заявление?» – «Не буду». – «Как хотите. Не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Я вас все равно уволю, так или иначе». Я говорю: «Попробуйте». Ну и уволил, конечно. Сначала нашу редакцию сократили, а меня на понижение помрежем. Я жалобы, ну и пока не хожу на работу. А он быстро приказ подготовил и уволил за прогул. Прихожу, а меня уж уволили. Только промашка у него вышла. Уволил он меня задним числом, по ведомости я еще два дня после увольнения зарплату получал, а это прокол. Я в суд со всеми бумагами. Два суда было. Первый суд с требованием восстановления я проиграл, а второй, где меня неправомерно уволили, выиграл. Шум поднялся, человека задним числом уволили, по вражескому радио сюжет прошел даже, это ж пропаганда, и дошло аж до начальства над моим полковником, а там уж генерал. И вот однажды мне звонят и приглашают для беседы. Прихожу. А там замечательный дядя сидит, он по таким ситуациям мастак, он их разруливает, если где что, он решает, как кому быть, и никто уж тогда не пикнет, как скажет, так и будет. Вот сидим с ним, он улыбается, смотрит на меня приветливо и спрашивает: «Ну что вы так разволновались? Такой шум из-за чего поднялся? Давайте вместе разберемся, что и как, кто прав, кто не прав, чем вы не довольны?» Я говорю: «Вот этим вот человеком не доволен, новым начальником». А у меня уж решение суда в кармане, где все указано и что меня увольнять задним числом никто права не имел. Это ж бумага, это документ. Я ж его могу обнародовать. Дядя все это знает и понимает, и, видно, им лишний шум сейчас ни к чему. Он говорит: «Ну давайте, может, как-нибудь найдем точки соприкосновения, как-нибудь уладим эту ситуацию, и, знаете, – говорит, – я, в общем, на вашей стороне, нельзя так относиться к людям, к специалистам, столько лет отдавшим организации и… – в общем, говорит, – в следующий раз приходите, я его тоже вызову, и мы поговорим».
Через неделю прихожу, тот, полковник, тоже пришел, сидит тихий, пришибленный, словно его отругали и отшлепали. И вот генерал говорит ему при мне, распекает, что же вы, говорит, дорогой мой, опытного сотрудника с многолетним стажем, награжденного медалью в честь открытия нашего прославленного телецентра, и так неуважительно, некрасиво и незаконно уволили. Поступили с ним недостойно нашей системы советской, обращенной прежде всего на человека, на его чаянья, независимо от национальности, религиозных и прочих взглядов… Тот сидит, молча в пол глядит, словно там его совесть и ответы на все вопросы прописаны. Ну, видно, у них возражать не принято или они уж заранее обо всем договорились, не знаю. Только он вдруг такой ласковый сделался, прямо нежный. «Извините, – говорит мне, и по имени-отчеству, и, – я, – говорит, – был неправ». Словом, дурака из меня делают. Генерал мне: «К сожалению, восстановить в прежней должности мы вас не можем, увольнение есть увольнение, но исправить ошибку обязаны». И приказывает тому: «Обеспечьте нашему специалисту на выбор несколько мест работы на свободные вакансии соответственно его профессии и окладу. И пусть он сам выберет».
И на следующий день мне звонит полковник, и мы с ним начинаем выбирать. Несколько мест на выбор с ходу предложили, одно другого почетнее. Например, главным режиссером Парка Горького. Я говорю: «Нет, ездить далеко». Еще два места, одно совсем рядом с домом, директором Дома культуры. Словом, если б я хотел работать, старик… А я все отказываюсь… Месяц прошел, а места мне так и не нашли. Чего только ни предлагали. Все не годится. Опять меня приглашают на беседу к генералу. Он такой же приветливый, но усталый, смотрит уже не так нежно, как в прошлый раз. Спрашивает: «Что же вам, ничего не подошло?» Я говорю: «Нет, не подходит… Ничего не годится. Не лежит душа». Он чувствует, что дело здесь совсем в другом, и напрямую спрашивает, наклоняется ко мне и говорит: «Скажите, чего вы добиваетесь?.. Вы же видите, мы готовы идти вам навстречу, но вы должны сказать, в каком направлении нам двигаться… Неужели вы его не можете простить? Так сильно обижены?» Тут я понял, что надо говорить прямо, и выдаю ему: «Я хочу, – говорю, – чтобы его уволили!» – «И вы тогда будете удовлетворены?» – «Да». – «И никаких претензий к нам иметь не будете?» – «Нет». Он головой покачал. «Хорошо, – говорит, – идите». И что ты думаешь, старик? Уволили полковника с телевидения, отправили куда-то в глушь, секретные бумаги разбирать, в какой-то далекий архив, он там и сгнил, наверное… Вот так вот…
Ну хоть в том моя заслуга, что я эту гниду убрал, скольким людям здоровье и жизнь, можно сказать, по сути спас. Это ж не все, такие как я, крепкие. Некоторые так просто умирают, когда им грубостей наговорят и с работы вышвырнут ни за что. Сердце прихватит, и привет… А люди полжизни отдали профессии, а их как шваль какую – пшел прочь, не нужен больше… Так ведь тоже нельзя…
Прошел еще год. Поставили и отыграли «Ревизора», безжалостно отредактированного стариком. Первые спектакли играли рекордным составом: с Почтмейстером, Земляникой и даже чуть ли не с Бобчинским и Добчинским, правда, в одном лице. Городничего играл сам старик. Но как водится, по злому року, актеры стали куда-то пропадать, разъезжаться, разбегаться, так что вскоре остались четыре главных персонажа. Когда же испарилась Анна Андреевна, старик придумал «Ревизора» на троих.
– На троих будем играть! – не унывал он. – Подумаешь! Там ведь главных трое: папа, жених и дочка! История любви! У них ведь любовь, старик! Понимаешь? Они ж влюбились!.. Дело молодое…
Но, как выяснилось вскоре, о любви мечтала и Марья Антоновна. Она вдруг укатила в Питер к неведомому жениху, где кипела страстью, не собираясь возвращаться. Играть «Ревизора» вдвоем казалось совсем трудновато.
И еще пролетел год. Однажды юноша заглянул в подвал навестить старика.
– А-а, заходи, заходи, дорогой. Дай я тебя обниму. – Старик поднялся навстречу. – Ну, проходи, проходи, присаживайся… чай-кофе наливай, печенье вот…
Юноша вынул из пакета бутылку коньяка, закуску.
– У-у! Пируем! – обрадовался старик. – Двойной праздник сегодня… – Старик вынул рюмки из ящика письменного стола. – На вот, сполосни, если нетрудно.
Пригубили коньяк.
– А у нас новости… – сообщил старик, ставя рюмку на стол. – Важные новости… Новый этап в жизни, так сказать… Слушай, расскажу тебе все по порядку… Вчера Варвара звонит мне и к себе вызывает… А я ей уже говорил, что меня в тот же день, в который звонишь, вызвать нельзя, меня можно вызвать только на следующий… Думаю: «Чего этой падле от меня понадобилось? Все отчеты я ей еще на той неделе сдал, планы составил. Чего ж ей, подлюке, еще надо?» Пробую разведать по телефону, спрашиваю вкрадчиво: «Что случилось? Что за срочность такая?» Она говорит: «По телефону нельзя, приедете, тогда и расскажу». Голос грустный. Думаю: «Ужель стряслось что? Или еще чего похуже?» Ну, в общем, приезжаю к ней на следующий день. Она сидит вся серая, глаза грустные, не орет как обычно. Бывало зайдешь к ней, так сразу ор, а тут притихла… Уж сколько раз я ее удавить мечтал, казалось, вот еще раз она гавкнет, пасть свою раскроет, и удавлю прямо тут, в кабинете, не посмотрю ни на что… и меня оправдают. Но она, правда, всегда как чувствовала, чутье у нее бешеное, она ж, как и я, тигр по гороскопу… всякий раз вовремя останавливалась. А тут глянул на нее, даже жалко стало. «Что случилось, – спрашиваю, – Варенька? Какие напасти? Может, помощь какая нужна?» Она говорит: «Все уж, ничем не поможешь…» – «Да что стряслось? Рассказали бы… Вместе что-нибудь придумаем». Она вздыхает: «Не придумаешь тут ничего… За нас уже все придумали. Закрывают нас…» И тут она произносит это страшное слово. Знаешь, какое? Не знаешь… А-а, то-то же. – Старик торжество откинулся на спинку кресла. – Оптимизация!.. Ты и не слыхал такого, небось? Ну да, счастливец… Я говорю: «Как так закрывают? Не может быть!» А сам думаю: «Чего-то она хитрит. Чтоб Варю и закрыли! Да она к любым начальникам двери ногами открывала! Да у нее кругом кум и сват. Она ж всех знает, со всеми пила, если чего не больше. Эге, – думаю, – видно, тут какой-то хитрый маневр, чтоб дедушку надуть, документы у него стребовать и подвал захапать». Она ж на него давно зуб точит, чтоб тут платные студии устроить, танцы-шманцы завесть, чтоб те, кто ходют, все сами оплачивали… Но оказалось, нет, не угадал. Промахнулся… Бумагу мне протягивает. «Нате, – говорит, – читайте…» Читаю, действительно закрывается клуб, вообще упраздняется, а помещения, все какие есть, велено передать Дому моды. Это где эта, как ее, ну не припомню сейчас, по ящику частенько мелькает… Спрашивается, зачем ей наш подвал? Какую с него можно пользу поиметь? Выставку здесь открыть? Так много не вывесишь, две стены всего по десять метров, потолки низкие, свет не выставишь… Чего они тут собираются устраивать? Склад разве что? Подсобку… Будто у них места мало!.. А в клубе, на Пречистенке, там сцена, там зрительный зал, это им зачем? Показы устраивать? Это, как его, фэшн-шоу? Дефиле? Да?.. Ну да пес с ними!.. Одним словом, оптимизация!.. Слово какое хорошее нашли. Просто музыка и смыслу в нем уйма!.. Варя говорит мне: «Вот вам уведомление…», – и листок мне протягивает. А там все четко прописано. «В связи с ликвидацией государственного клуба…» и все такое прочее… Ну, давай по глоточку… за встречу…