Даже беглый рассказ об этом человеке скажет кое-что о новом в жизни флота.
Еще не так давно встречались мы с Труновым у воронежского памятника — Петр Великий опирается на якорь. Вот тогда-то и признался мне Трунов, что он замыслил, а теперь я увидел осуществление его замысла. Все это имеет прямое отношение к характеру человека. Тогда на берегах реки Воронеж было положено начало строительству русского флота и на зеленых берегах этой тихой реки по инициативе капитана 2-го ранга Трунова был создан лагерь для трудновоспитуемых детей — «Бригантина». Смелое начинание оправдало себя.
— А зачем вам нужно это? — помнится, удивлялся я тогда, видя сколько времени и труда тратит на это начинание и без того очень занятый Трунов. И я хорошо запомнил, что ответил мне тогда офицер-кибернетик:
— Вы же, вероятно, знаете опасения Норберта Винера. Это не только его опасения! Как бы не случилось так, как в старинной легенде: силой своего знания мы осуществим свои желания, но вдруг появится призрак, а у нас не хватит силы изгнать его. Это будет призрак страшной войны. Нет, мы не хотим этого, нам нужна формула вдохновения и победы. Как запрограммировать вдохновение? Кто это сделает? Кому довериться? Понять логику машины не так просто, с детских лет нужно воспитывать в человеке способность к пространственному мышлению, а главное — чувство небывалой ответственности за свои мысли. Программист должен быть человеком с чистой душой. Это должно быть первой заботой всякого кибернетика…
Я начал догадываться, что именно побуждает моего друга заниматься детьми, и я сказал:
— Но ведь это дети трудновоспитуемые.
— Чепуха! Не нужно быть Макаренкой или Янушем Корчаком, чтобы и среди «трудновоспитуемых» найти детей со светлой душой, с хорошими задатками. Я верю, что я здесь найду таких.
Для мальчиков и для девочек он добился того, что покоряет обычно детское честолюбие: дети получили флотскую форму, палатки, настоящие автоматы, шлюпки, а главное, заразились труновской верой и энтузиазмом. Более ста ребят с первого же лета всерьез увлеклись романтикой военно-морского дела, они овладели парусом, а их душами — мечта о больших походах.
Как это удалось?
— Да очень просто, — отвечал и на этот вопрос Трунов.
И в самом деле, если тобой руководит одна забота — поделиться с другими тем, что мило и дорого тебе самому, что может помешать сделать это? Возмужалый херсонский мальчик наполнился любовью к морю, к кораблям, к знанию и правде — и теперь взрослый человек, моряк со званием кандидата наук, обогащенный опытом жизни, больше всего хотел исполнения двух желаний: не утаить от других, как может быть прекрасна поэзия моря и как при том приятно трудиться и постигать науку в убеждении, что она может сделать жизнь еще прекрасней.
Наставники Трунова в прославленном ленинградском Высшем военно-морском училище имени Фрунзе научили его не ставить границ там, где их нет, искать истинный горизонт «научного видения», как однажды выразился Иван Павлов. И молодой человек доверчиво и пылко присоединился к тем, кто камень за камнем разбирал «Олимп априорности», по выражению другого великого ученого, Эйнштейна. И вскоре идея создания кибернетического лоцмана кораблевождения овладела всем существом молодого офицера.
Страна, в которой восторжествовали силы прогресса и справедливости, открыла дорогу и ему, и вот моряк-романтик, человек строгий, точный, справедливый, хочет и машину научить всему лучшему. Он хочет говорить с машиной так, как завещали ему его учителя, — на языке справедливости и вдохновения. Вот, что хочет внушить машине капитан 2-го ранга Трунов!
Еще не очень много учеников у самого Трунова. О, нет! Еще не на каждого юного «бригантинца» можно положиться, иногда еще мало понимания и много еще нужно трудов.
Своим питомцам из «Бригантины» Трунов говорит:
— Ребята, любите парус! Дух захватывает, когда идешь накренившись под ветром. Помните стихи: «Порою близок парус встречный, и зажигается мечта, и вот над ширыо бесконечной душа чудесным занята» — стихи Александра Блока, какие хорошие стихи! А как красиво, когда корабль медленно идет к причалу и на баке выстроилась боцманская команда… Любите авральный строй, ребята, но готовьтесь и к тому, что вскоре картина будет другая: всего лишь несколько человек экипажа у цифровых вычислительных машин уведут большой корабль в море и приведут его обратно. Вот так! И у этих машин будете нести вахту вы, вот ты, Корнеев, нли Коля Выставкип, или Саша Борисов, или Юра Орешков…
— Юрка Орешков уже подал заявление в Нахимовское училище.
— Вот и хорошо! А разве Корнеев не был сорванцом, а теперь, смотрите, — начальник штаба.
Конечно, имеется в виду, что сорванец Корнеев стал начальником штаба «Бригантины». За три года пребывания в лагере и дружбы с Труновым многие недавпие сорванцы действительно стали неузнаваемыми, многие из них теперь так же неразлучны с логарифмической линейкой, как прежде — с рогаткой.
— Вдохновение! Надо найти кибернетический шифр этого состояния. Будем думать об этом, — так твердит уже не один только Трунов.
Программа вдохновенной жизни, формула победы должны быть найдены. Это — важнейшая из забот всякого ученого, всякого кибернетика и электроника — в белоснежном ли он халате работника энергетического центра, во флотской ли тужурке недавнего «бригантинца».
Чудаки украшают жизнь, как сказал Максим Горький. И слава богу, их немало, они есть всюду. И тут, и там встречал я этих удивительных русских людей.
Естественно, что разные люди в жизни берут на себя разные роли. Рационализм рационализмом, но есть еще великая сила жизненного инстинкта, и рациональные мальчики и девочки знают, что им придется любить, растить людей, а может быть, совершать подвиг. Но вот что нужно: нужно уметь видеть добро и уметь помочь ему. Не последнее значение в этом деле имеет преемственность традиций воинских и народных, навыков народной жизни. Как всякий организм, народная жизнь стремится передать из поколения в поколение свои здоровые особенности.
Мы — современники могучего процесса преобразования знаний и умов, а может быть* и характеров. Вот почему неизбежны частые дискуссии на тему «Физики и лирики», «Рационализм и гуманизм», «Роль интеллектуальной поэзии в жизни общества» и т. п.
Все это неизбежно и так же прекрасно, как сама жизнь. Радостно чувствовать движение. Радостно приводить в действие силы добра,
Вечер на Кижах
Оставив за собой Михайловское с одиноким серым парусом на печальном Кучане, а затем и величаво скалистый Валаам на просторах самого большого в Европе озера, на просторах и в миражах Ладоги, иначе говоря, придерживаясь водных путей новгородских и варяжских гостей и разбойников — по Волхову, Ладоге, Свири и Онеге, — мы приблизились, наконец, к Кижским островам Заонежья с их уникальным историко-архитектурным музеем-заповедником.
Все шло благополучно. Путешествие было прекрасно и разнообразно. Выйдя на трассу обновленного Волго-Балта, мы ничем не пренебрегли, и весело пересаживались с элегантного теплохода на неповоротливый лихтер, с лихтера — на баржу — то в Новой Ладоге, то в Вознесенье на Свири, то в Петрозаводске, и тут попали на борт уютного беленького теплохода «Спутник». Суденышко выполняет благородное назначение — культработу среди речников и озерников на отдаленных шхерных фарватерах, в глухих затонах, в шлюзах Беломорского капала.
Нашей конечной целью оставались Соловецкие острова сих полузабытой полусказочной красотой, но «Спутник», оправдывая свое имя, сначала шел на Кижи, миновать которые и мы не собирались.
Плавание по великим русским озерам, к островам дальнего Севера было давней моей мечтой…
Странное дело — ведь я родился на юге, на берегу Черного моря, и таинственность греко-византийских (или скифско-тюркских) названный гор и городов Черноморья и его берегов вплеталась в музыку тех речей, с которых начиналась жизнь: Киммерия, Ольвия, Хаджибей, Пантикопей… Почему же сладко щемило душу, когда в раннем детстве впервые донеслись до меня слова: «Ладога», «Волхов», «Валдай»… Чему учили они, заимствованные из сказок и песен, из художественных картин, первые образы Русского Севера? А учили они, как я понял позже, прежде всего тому, что есть душа. Но это было еще не все. Я понимал: не сразу все уразуметь на этом пути, почувствовать с достаточной полнотой. Еще в Москве меня дружески предупреждала Ольга Дмитриевна Савицкая, руководитель тонких и поэтических реставрационных работ па северных островах.
— Не думайте, что сразу все увидите. Этому надо учиться. А понять еще труднее. Вам странно? Это всегда было странно, — убежденно говорила Ольга Дмитриевна. — Никто не рассчитывает сразу понять сложный химический процесс, но никого не смущает объем, тонкость, сложность дела, которым занимаются реставраторы. Нет, не может быть каждому доступно понимание, почему купола кижских главок в чешуйчатом лемехе (чем они и должны быть покрыты) в дереве прекрасней, чем в железе… А старые мастера понимали, — не без горечи строго заметила тогда Ольга Дмитриевна, сосредоточенно помолчала и снова зажглась милым смуглым румянцем. — Разве понятно, что именно так волнует нас в одних этих словах: «Кижи»… «Волхов»… «Ладога»… «Онега»?.. Прислушиваетесь? Ну, прислушивайтесь.
Этот разговор служил мне наставлением в дороге. И скажу откровенно, я не терял надежды иным появиться перед Ольгой Дмитриевной на Соловках, где теперь она руководит восстановлением в истинном облике грандиозных соловецких соборов — Успенского с его бесподобной трапезной и Спасо-Преображенского собора, в котором можно увидеть небывалое сочетание готической стройности со скупой, ясной и внушительной простотой новгородских соборов. Я хотел появиться с готовым ответом на то, что с давних лет волнует меня самого.
Я и сам не раз жадно слушал рассказы о тайнах камней, поросших ядовито-зеленым мхом лишайников, о сросшихся в течение веков громадах кирпичных кладок стен, которых теперь не расколоть никакими усилиями, о говорящих и поющих трещинах в серебристых бревнах, сложенных без единого гвоздя — «елочкой», как на Кижах, — в двадцать стен восьмерика с приделами, увенчанного двадцатью двумя куполами.