− Резонно. Считайте, что убедили меня, Андрей Сергеевич. «Горгона» сегодня же подвергнется самому нещадному осмотру, и если что… Заарестуем судно со всеми квартирантами, − не меняя позы и не отрывая глаз от доллара, молвил адмирал.
Затем шумно вздохнул и долго не выпускал воздух, будто удерживал себя от чего-то. И начал не сразу, с загадкой.
− Итак, господин капитан, вы уверены, что поджог дома, налет в корчме − дело рук одного человека?
Офицер согласно кивнул головой.
− Тэк-с, тэк-с, − рука Миницкого передвинула чернильницу из белого фарфора; взгляд задержался на серебряном канделябре: − Что ж, господин Преображенский, теперь пробил мой час удивлять. Человек, коего вы изволите подозревать, убит.
− Что-о? − ножны брякнули, Андрей даже привстал со стула.
− Сидите, сидите, капитан. Да, он убит, а точнее, задушен. Прошу взять в соображение: его труп был обнаружен сегодня казачьим разъездом неподалеку от смолокурни. Любопытно то обстоятельство, что рядом найдены тела и шести его дружков-каторжников, также убиенных… и, я вам замечу, гм, способом зверским. Знаете, на манер тунгусов, вот так… − Михаил Иванович легонько чиркнул себя пальцем по горлу, проведя траекторию от уха до уха. − Однако я сомневаюсь, что тунгусы либо ламуты имеют к сему причастность. Хотя близоруко исключать и такую версию. Насколько мне известно, подобные мотивы мести могли иметь место? А, Архип Петрович?
− Так точно. Мамонька-вор житья им не давал, зорил на «одиночках», девок ихних мордатых забижал, пузатил, значит…
− Вот, вот, − продолжал Миницкий, морщась от уточнений урядника, − следовательно, это мог быть почерк инородцев. Впрочем, гипотеза сия уже проверяется. Ну да ладно… Будет. Я, собственно, призвал вас для опознания трупа. Справитесь с этой задачей?
Преображенский с готовностью поднялся, придерживая качнувшийся серебряный темляк шпаги.
Михаил Иванович потянулся было к шелковому крученому шнуру валдайского колокольца, но приостановился:
− Ах, да! Совсем забыл, капитан. К делу это, право, не относится… Необходимо одно место на вашем фрегате, − он воздел указательный перст. И будто повинуясь его жесту, где-то высоко хватил колокол.
− Ваше… − Андрей Сергеевич осекся, вспомнив, что уже обнадежил своим «да» мисс Стоун и Карманова.
Не спуская глаз с лица Миницкого, он торопился найти какой-то выход и, увы, не находил. Оказаться же непорядочным по отношению к даме, к своему дворянскому слову… Нет, это было выше его сил. Но и презреть просьбу его высокопревосходительства, командира порта, было равносильно плахе. Более того, опаска брала капитана открыться и объяснить причину своей заминки: «Бог знает, как откликнется старик на мое самовольство?»
− Так есть или нет? − с нажимом повторил Миницкий, командирские усы грозно приподнялись.
− Так точно, имеется. И кто ж сия особа?
− Отец Аристарх, направленный Священным Синодом в Калифорнию. Приход намерен принять… Церковь Кусков заложил… вот, стало быть…
− Позвольте любопытствовать, их двое? − заходя с тыла, вопросил Андрей.
− Не понял?
− Святой отец с супругой?
− Нет, батюшка вдовец, господин Преображенский.
«Хвала Николе Заступнику! Избавил от лишнего седока», −с облегчением подумал Андрей, и тут же его осенило:
− Уж не тот ли это батюшка? − он красноречиво указал глазами на дверь, за которой располагалась приемная. Его нежданно взяло неудержимое веселье: вспомнились ретиво стригущие усами прусаки и одуревшие очи святого отца.
− Как, вы знакомы? − адмирал проворно убрал деловые бумаги, распустил веером по зеленому сукну белые пальцы.
− Было дело, бушпритами потерлись, − отшутился Андрей.
Глава 20
Малиновым звоном плеснул колоколец, и тут же в дверях ядреным груздем вырос казак, воинственно бряцнув шпорами.
− Любезный, распорядись, чтоб вывозили, и кликни отца Аристарха.
− Слушаюсь, ваше-с-высокбродь! − казак повернулся − ать-два − и исчез.
Громыхание стульев, возня и благой ор в приемной: «Прочь, окаянный! Уйдёт, чертыжное семя! Держи его!» −вверг всех в замешательство. И не успели господа переглянуться, как в кабинет вломился и покатился клубок сплетённых тел; замелькали змеями казачьи ремни, вороньим цветом взмахнул подол поповской рясы.
− Прекрати-ить!! − грянул окрик контр-адмирала.
Клубок треснул и развалился надвое; фыркая и отдуваясь, с полу поднялись незваные гости.
− Вашвысокбродь! − хлопая глазами, кудахтнул было в оправдание казак.
− Молчать, дур-р-рак! Вон! Ужо ты у меня пожалеешь, дуроумный, что на свет народился! − налился яризной Щукин.
Он уже примерился хряснуть в зубы бедного вестового, но шпоры звенькнули, и того ровно ветром сдуло.
Миницкий и Преображенский если и не смеялись над растрёпанным батюшкой, то лишь из сердечной уважительности к его сану.
− Господь с вами, святой отец. Эдак ведь и шею свернуть недолго. Негоже так о себе заявлять! − виноватил командир порта.
Но отец Аристарх, переведя дух, только махнул с горечью рукой:
− Ой, мати, грех-то какой взял! Утечи шишу дал. Уж не ведаю, о чём тут вы, господа, глаголили, да токмо под оконцем сим ухо взросло.
Преображенский перемахнул через стул урядника, раму −настежь, прострелял улицу взглядом и сплюнул с досады.
На дворе желтизною растекался полдень. Вокруг была тишь да гладь: четверо служивых бойко катали напиленные чурбаны к казарме мимо соляного амбара, бабы лениво гнали скотину.
− Опять ушел, зверь! Почуял − и исчез! − Андрей стиснул от злости зубы.
Командир порта был непривычно бледен, румянец исчез, пальцы в растерянности теребили золоченую пуговицу мундира. Щукин с азиатским прищуром напоминал языческого идола.
− Вот вам и плевое дело! Обштопали, как птенцов! −в сердцах фыркнул в сторону урядника капитан. Рука его твердо легла на гарду шпаги.
* * *
В бесцветии увядающего дня они вышли на хорошо утрамбованный крепостной двор. Мягок и пахуч был залежавшийся, местами ноздрястый, снег, а весенний воздух −свеж и ломок. Шалый ветер лохматил лужи. И где-то за провиантской лавкой жалобно взревывала заблудившаяся корова, одиноко звякая боталом.
Щукин подвел господ офицеров к невысоким воротам, грубо, но ладисто сколоченным из толстого горбыля с пахучим духом сосны, пригретой солнцем.
− Осторожней, ваше высокопревосходительство, − подсуетившийся казак скрипуче отворял ворота.
Три армейские фуры, густо заляпанные весенней грязью, были укрыты мешковиной. Угадывающиеся страшные очертания бугрили холстину, пропитанную местами бурыми пятнами. Седой казак не спеша сдёрнул один крапчатый саван и отошел.
Преображенский содрогнулся. С неестественно вытянутой шеей, с набрякшим фиолетовым языком, куском мяса вывалившимся изо рта, на него таращился Мамон.
Нет, он не признал его. И только серебряное кольцо, блестевшее в ухе, да рыжие патлы подсказывали, что перед ним тот самый человек.
− Ну-с, Андрей Сергеевич, он? − глухо поинтересовался Миницкий.
Капитан подавленно кивнул.
− Эх, господин Преображенский, вот ежели б еще острым умом да проткнуть сию завесу тайны… Увы, не в силах мы переменить черед событий, − командир, заложив руки за спину, пошел прочь, повторяя: − «Нет тайны, иже не явлена будет».
− Позвольте, ваше благородие, тела парусиной прикрыть?.. Стало быть, прежде, чем в могилу спущать, −седой казак вопросительно глядел на урядника.
− Экий ты сердобольный, Семен. Земля прикроет. Поди ж, не взмерзнут, окаяхи. А парусина нам и самим сгодится.
Хмурые казаки по щелчку Щукина принялись возжать лошадей, фуры глухо и дико застучали колесами, поволокли мертвецов к неосвященным яминам, вырытым далече, за крепостной стеной.
− С дороги! Прочь, прочь! − щукинцы с молодецким посвистом подстрекали коней шпорами и неслись, будто с цепи сорвались, к закрытой дюнами бухте.
Сам урядник, ястребом сидючи на своем ражем97 жеребце, летел во главе отряда. «Только б не съехали! Я им покажу коку с соком − удавлю гнид!»
Спины лошадей знатно подопрели под седлами, когда засинела впрозелень глубокая бухта. Точено прочертились корабельные мачты, пристань вязко дыхнула дегтем, пенькой, сырым такелажем98. Водяная пыль захолодила красные лица.
Верткий ялик99, словно принюхиваясь к следу, ныряя на волнах, быстро бежал по рейду к намеченной цели. Впереди красовалась «Горгона». Изящная и грозная, как уснувшая на волнах фурия.
− Живей, живей, злыдни! − рычал Щукин. − Уйдет мериканец − с живых шкуру спущу!
И потные гребцы щерились от натуги, бугря под армяками мышцы. Однако на бриге умели не только в кости играть − приметили таможню. «Горгона» в два счета засушила якорь и вспыхнула парусами. Их снежная белизна окрасилась червонным золотом заката. С выдохшегося ялика щукинцы дружно хлестнули ружейным залпом. Но бриг ответил лишь развязным гоготом да дерзким пушечным выстрелом, коего с предостатком хватило охладить пыл урядника. Ядро со страшным гулом пролетело над головами таможенников и разбило тяжелую волну в нескольких саженях за кормой.
Выстрел этот был произведен более для острастки, тем не менее щукинцы видели, как пираты крутнули на вертлюге100 девятифунтовую пушку и умело заколотили пробойником еще одно ядро.
Влажно заблистали лопасти весел; в сердцах матерясь, казаки спешно затабанили ход и хмуро стали разворачивать ялик. Больно и горько было смотреть на Архипа Петровича. Он в кровь искусал губы, с великой надёжей взирая на крепостную батарею. Но молчали пушки русские, сраму не ведая. Видно, млели их сторожа-дозорные, обливаясь потом у трехведерного самовара.
Покуда гром не грянет − мужик не перекрестится. Стена цитадели осенила себя пороховыми дымами, будто крестом, но поздно − пиратский бриг, срывая форштевнем