108. Драгун по-хозяйски прошелся через патио. Повертев головой, он сплюнул в сердцах и гаркнул:
− Тереза, где ты? Тереза!.. Опять улизнула… − гремя саблей и шпорами, распинывая зазевавшуюся птицу, он еще раз пропылил двор. «Всю душу истерзала! − Капитан Луис де Аргуэлло с хрустом, зло откусил макушку сигары. − Неужели всё зря? Неужели я противен?! − задрав голову, он пристально посмотрел в бездонную синь небес и перекрестился: − Иисус, услышь и помоги мне!»
Но небо молчало, отвечая лишь издевательским криком озерной чайки.
Луис рванул из кобуры пистолет и навскид выстрелил. По золотистому воздуху двора поплыл грязный дым. В двух ярдах от его ботфорт грудью стукнулась птица с неестественно широко разинутым клювом, из которого толчками вытекала кровь. Капитан подошел к ней, подцепил за конец крыла еще живую, с наливающимися смертью глазами:
− Вот и весь твой век… − Он плотно сжал узкие губы.
Посмотрев, как остекленел и затянулся снизу пленкой глаз, он нахмурился. У его ног, где в пыль изрядно накапало крови, толклись куры и жадно расклевывали ее. Де Аргуэлло разжал пальцы: мертвая чайка упала в середину перепуганно закудахтавших птиц.
Послышались торопливые шаги и на пороге с кремневым ружьем в руках показался колченогий старик. Приподняв свободную руку, защищаясь от бьющего в лицо яркого света, он озадачил вопросом:
− В кого стреляли, сеньор? − круглые карие глаза испуганно таращились на драгуна и казались отчего-то фальшивыми, взятыми в долг с другого лица.
− Так… от скуки… − офицер бросил пистолет в кобуру.
− А я подумал, − Антонио почесал затылок, − что вы палили в Степного Дьявола.
«Тебе, дураку, только и думать», − сказал сам себе капитан и прикрикнул:
− Брось шутить, Муньос! Вы все рехнулись.
Руки в кавалерийских перчатках с широкими крагами сгребли старика и встряхнули.
− Ты лучше ответь, Початок, куда припрятал золотой пиастр?109 Ну?!
− Пиастр? Золотой?.. − Муньос на миг пыхнул бессильной досадой, но… глаза лукаво блеснули, язык пролепетал: − Значит, золотой?.. И пиастр?
− Который лежал на столе в моей спальне, сволочь! −тиски пальцев де Аргуэлло сдавили пуще.
− Ах, тот… − просипел Антонио и понимающе закивал головой. Тиски разжались.
Толстые грязные пальцы нырнули в рот и выудили из-за кармана щеки пузырящуюся слюной золотую монету. Ничуть не смутившись, Муньос шеркнул пиастр раз-два о расшитый пестрым шелком жилет и, подмигнув капитану, заявил, по-торгашески растягивая слова:
− Я его хранил, чтобы другие не стырили, дон.
Де Аргуэлло хмуро сунул пиастр в кошелек.
− Смотри… еще раз − шкуру спущу! С дерьмом привык дело иметь! Я тебе покажу, как водить за нос благородных людей. Понял?!
− Меняйте седло, сеньор! − наглые беспокойные глаза Антонио превратились в мстительные щелки. − Вам черта с два без Муньоса удастся оседлать мою дочь. Так и знайте, разрази меня гром, не видать вам Терезы, как собственных потрохов!
Трактирщик безбоязненно тыкнул кукишем чуть ли не под нос капитану и, бойко прихватив упавшее ружье, развернул свой необъятный живот по направлению к двери.
«Ах, Боже мой, дон Луис − сын губернатора Калифорнии де Аргуэлло! Ах, знатный гранд из старинного рода!.. −вспомнил он махровую лесть завистливых соседей. − Жеребец! Сучий хвост! Да в гробу я видывал такого зятька, который за какой-то плюгавый, вонючий… хм, пусть даже и золотой пиастр готов будущему тестю выдавить глаза!»
Початок собирался уже как следует садануть дверью, когда его чуткий, как у койота110, слух уловил перемену в голосе капитана.
− Постойте, папаша! Сейчас не время демонстрировать свою гордость и глупость, − Луис решительно ухватил его за рукав. − Забудьте, у меня просто короткий фитиль…
Белые зубы примирительно блестели из-под черной щетки усов.
− Мы оба, сеньор, хватили через край! − с готовностью просвиристел повеселевший толстяк, но Луис уже опять был суров.
− Не забывайте, амиго111, я не из тех шаркунов, кто вертится подолгу возле юбки.
Антонио понимающе хмыкнул:
− Что, манит под подол?!
Крепкая рука вновь притянула его к себе:
− Да пойми ты, я до отчаяния люблю твою дочь!
− Будьте покойны, чайка станет вашей, сеньор.
− Когда же, черт возьми?! − оттолкнув Муньоса, Луис расстегнул ворот мундира и осторожно извлек хранившуюся на груди ювелирную коробочку. − Вот. Я таскаю эти обручальные кольца уже битых три недели, как осел репей на брюхе. Ты не знаешь, что стоило мне выбить разрешение отца и на свой страх и риск припылить из Калифорнии в Мехико! Я загнал не одну лошадь… был дважды обстрелян, потерял солдата, а ты!!!
− Лучше успокойтесь, кабальеро! Примите отвар от нервов. Моя жена всегда так делала, когда…
«…слушала тебя, идиота!» − подумал капитан.
− Довольно. Мне нужны гарантии!
− Болтаться мне на суку всю жизнь, дон Луис, если я вру! Через месяцок-другой… вы обвенчаетесь.
− Бог с тобой! Но только два месяца.
Де Аргуэлло бережно спрятал на груди кольца, выстроил по петлицам пуговицы. Мгновение они постояли молча, не глядя друг на друга, затем Початок, шлепая разбитыми башмаками по рыжей пыли, обежал драгуна и застрекотал в самое ухо:
− Вы − истый идальго, сеньор, с головы до ног! Рыцарь − с вашего позволения!!!
− В тебе я тоже, похоже, не ошибся, − капитан одобряюще хлопнул старика по плечу. − Выпить не прочь?
− Малость позвольте, сеньор, но… − Антонио жалобно закатил глаза, − только за ваш счет!
Глава 2
Кособокая дверь скрипнула за спинами де Аргуэлло и папаши Муньоса. Частый стук кружек не заставил ждать, и вскоре из глубины харчевни понеслась громкая болтовня Початка.
Муньос гремел тирадами о своей собачьей доле, о глупости дочери и вообще всех баб Новой Испании; шипел о войне с инсургентами112, о пользе и выгоде повышения цен… Но более «долбил из пушки» по отсутствующей жене.
Соленостей шуток отца Тереза, укрывшись от дона Луиса в фургоне, разобрать не могла. Она знала, что перцем острот папаши были грубость и неприличие. «Слушать его… − так лучше на бойне побывать», − думала она, лежа на душистом сене. Девушка грызла соломинку и, закинув руки за голову, смотрела в дырку на выгоревшей добела парусине фургона. Через нее Терезе был виден обтрепанный по краям осколок пронзительной лазури, искрящийся под снопами лучей солнца. Редко в него на краткий миг вплывало величавое распятие орла или мятежное облако лебедей, спешащих к тростниковому покою.
Тереза всегда была сорванцом. Она не только получала затрещины, но и без проволочки давала сдачи. У нее не было старших братьев, не было и сестер, кто мог защитить либо утешить, однако соседские мальчуганы, а позже и все в округе Сан-Мартин, крепко усвоили: с этой «ведьмой» лучше не связываться. Уж прошло немало времени, а память людей хранила случаи, как она продырявила серпом ляжку королевскому стрелку, позарившемуся на ее честь. Нет-нет, да шутили в «Золотом початке»: случись солдатам прознать о прелестях дочки Муньоса, девка в два счета подрежет всё войско, как хвост у кобылы.
Юная Тереза мечтала… Ей грезились неведомые волны, алмазы брызг за кормой, крылатые паруса, уносящие ее в волшебную страну любви…
Нет, она не любила этого самоуверенного, в черных густых кудрях красавца Луиса. «Почему?» − Тереза и сама не понимала, просто не могла принять сердцем. «Не могу и не хочу!» − упрямо выстукивало оно.
«Неужели всё? Удел моей воли и надежд?..» − ей захотелось поплакать. Тереза повернулась на правый бок. День не клеился с самого утра. Еще до завтрака, когда она относила разбитой параличом тетке Руфо тортилью113, ее облаял и чуть не покусал бешеный соседский пес. Дюжий пастуший волкодав зарычал и прыгнул, когда она втиснулась в узехонький проулок. Слава Богу, тянувшаяся к столбу через патио цепь с лязгом отшвырнула его назад. Тереза по обыкновению показала собаке язык, но настроение было уже как скисшее молоко… А когда она, запыхавшаяся, наконец возвратилась домой, ее разгоряченное тело остудил не ветер, а голос внезапно нагрянувшего из Монтерея жениха − дона Луиса де Аргуэлло.
Счастливой Тереза чувствовала себя лишь отдавшись снам, когда душа, превратившись в свет, становилась воздушной, что пух на ветру. Славно было парить в синеве грез, быть окутанной ее потоками, подниматься в королевство покоя, где нет хлопот и печали, где повсюду чистый полог неба, а за спиной крылья свободы…
В фургоне было душно. И она, гибкая и высокая, с налипшим утиным пером и соломой в волосах, соскочила на землю. Казалось, застывшая нефть прикипела к ее черным кудрям, сверкающим на солнце. Тереза сладко зевнула, поправила бретельку лифа и принялась веером сеять зерно облепившей ее птице. Бросив очередную щепоть, девушка прикрылась козырьком ладони от солнца и посмотрела за ограду. Белые хижины спали в зарослях алых роз. Их убаюкивал мерный гул тучных стад, бредущих на водопой, и грустный голос тростниковой свирели vaceros114.
«Нет, не верю! − смуглое, цвета меда, лицо Терезы потемнело. Лоб прорезала негодующая морщинка. − Так всё обычно… и вдруг какой-то Степной Дьявол!» − она вслух рассмеялась, но смех получился каким-то сухим и сдавленным. Девушка откинула мешавшую прядь, нервно облизала губы и бросила взгляд на родную харчевню, источавшую тепло и знакомые запахи.
Из окна то и дело катился заливистый до хрипоты хохот отца и вплетающийся в него кавалерийский смех капитана, пившего много и платившего щедро.
Тереза опять сдвинула черные брови. Влажные глаза пыхнули презрением: