Зазвенели шпоры, к его преосвященству, придерживая саблю, подскочил сухолядый сержант и горячо зашептал что-то на ухо. Тот ответил недовольной гримасой. И сделал вялый знак рукой. Сержант рявкнул металлически ясным звоном:
− Пошли-и!!!
Крупная дрожь сотрясла плечи осужденных; затравленные, слезящиеся взгляды заметались, в последний раз судорожно хватая густую лазурь неба и душную зелень платанов.
И вновь Диего испытал растущее беспокойство. И не было оно спаяно с происходившей казнью, отнюдь, это дело обычное: и Мадрид не гнушался воскресным утром умываться кровью… Другое принудило ёрзнуть в седле. Внутренний голос заставил майора внимчиво прислушаться к речи человека в сутане. Полускрытый капюшоном горбоносый профиль и вялый взмах руки почудились ему необъяснимо знакомыми, будто яркий, но крепко забвенный сон.
Дон нервно привстал в стременах, чтобы лучше ухватить лик падре, но поздно… Складки мантии расправились, и сутулая фигура, скользнув по ступеням, растворилась в пестрой ряби горожан.
Первая пятерка, изжаленная штыками, вогналась на эшафот. Смертникам раздали свечи зеленого воска. Запалили. Пламя дрожало в руках, покуда ожидали святейшего указа о помиловании. Надежды рухнули, начался обряд смертной казни. Рябой пресвитер129, сменивший его преосвященство, отпускал грехи, страстно обращаясь к Господу. Жандармы содрали лохмотья с несчастных; полуголые тела с дроковой веревкой на шее, лихорадочный блеск воспаленных глаз, стон падающих на колени, взлетающая над головами зеркальная полоса стали…
Площадь тяжело ахала всякий раз, точно волна, разбивавшаяся о берег… Палач рубил красиво: хэкнув, что дровосек, он опускал меч. После такого удара голова не катилась, не прыгала кочаном. Не шелохнувшись, она оставалась на помосте, а бритоголовый кат130 подхватывал ее за волосы и, показав ревущей толпе, швырял в большую корзину. Кровь фыркала из рассеченной плоти, и зеленый каскад мух звенел над ней.
Конвой щелкнул ключами, сбрасывая железа − следующая пятерка с тупой обреченностью проскрипела на эшафот. Два негра, беглых раба в замызганных штанах из парусины, краснокожий старик с волосами белее снега, что неровными концами касались морщинистого живота, и два мексиканца, один из которых походил на спелую грушу, −оба в расшитых шелком цветастых жилетах, дырявых сомбреро и кожаных сапогах. Тихо было, тяжисто дышали, покуда пресвитер торжественно подносил распятие к губам. На кончике его носа восседало пенсне в серебряной оправе с выгоревшими разноцветными шнурками, которое, судя по всему, доставляло владельцу большое неудобство.
Крест коснулся замыкающего, когда грянуло зверино-бунтарское: «Режь испанских собак!»
Один из гамбусино131, что повыше, стремительно скакнул вперед и без размаха, снизу, насадил на кулак живот пресвитера; другим ударом он подцепил подбородок. Голова священника кукольно болтнулась в сторону, зубы ляскнули, камилавка132 закружилась опавшим листом, по-девичьи стыдливо обнажив розовую тонзуру. Осиротевший крест ловко подхватила рука краснокожего. Индеец махом всадил его в череп ошеломленного сержанта. Тот стоял еще мгновение с торчащим, как рог во лбу, крестом. Агат зрачков взорвался ядрами в его глазах; не издав и стона, он рухнул, сшибая с ног краснокожего старика, молодой и смазливый, разбросанный и немой.
Конвой не хотел верить глазам. Секунду казалось − время замерло; противостояние задрожало на незримых весах, когда отчаянным ором взвихрился клич повстанцев, ринувшихся на смерть. Громадный негр, путаясь в цепях, разом вскочил на помост. Вырванный из рук палача меч вспорол ослепительным вензелем небо − толпа откликнулась истошью…
Бритая голова слетела с окутанных в багряную епанчу плеч и кувыркнулась с разверстым ртом. А на ее месте торчало что-то пугающее, жуткое… И в этом хлещущем, сыром и алом гремел повстанческий вызов. Был он и в корчащихся в агонии изрубленных телах, и в ужасе несметной толпы, и в небесах, и в солнце; верилось, что вызову этому суждено вскоре затопить всё и всюду.
Запоздалый залп конвоиров охлестнул кандальников, но безумства пресечь не смог, резня взялась сцепная. Хлынул народ кто куда. Затрещали фургоны и кости упавших…
Вспугнутый жеребец майора взвился на дыбы.
− Мигель! Фернандо! К черту из этого ада!
Умело справляясь с иноходцем, Диего указал перчаткой в сторону одной из улиц, отходящих от площади. Хлысты телохранителей жгуче защелкали, загуляли по спинам бегущих, расчищая дорогу своему господину. А от католического собора, где некогда в небо устремлялись ступени зиккурата ацтеков Теокальи, уже бежали солдаты. Двести королевских стрелков с подсумками, набитыми свинцом.
Четверть часа спустя подсумки были пусты. Желтые кивера испанской короны встали бивуаком под бронзовым навесом копыт боевого коня Карла IV. В ту ночь не слышалось перезвона гитар, не слышалось плясок и смеха. Угрюмая, она не ласкала взор алмазной россыпью звезд.
Глава 5
Стремнина людского водоворота отнесла отряд андалузца на два квартала от цели − дворца вице-королей. Из толчеи они вырвались, как гончие после лютой травли. Затекшие в стременах ноги корежила судорожь −сказывалась недельная скачка от Веракруса133. Стомленные кони пряли ушами, то и дело с вялой рысцы переходя на тяжелую ступь. Голодные и изнуканные, они раз за разом упрямо тянулись к цветникам, скусывая на ходу изумрудную зелень.
Четверка всадников нырнула в узь проулка. Глухие, без окон стены, обитые пышным покровом вездесущего хмеля, дышали хладом. Прихотливая улочка сделала очередной поворот, когда на путников сломя голову наскочил запыхавшийся малый. Пестрая жилетка на миг замерла, дрогнув плечами; черные сливы глаз забегали по молчаливой преграде.
− Эй, у тебя знакомая рожа, толстяк. Похоже, я тебя знаю? − великан Фернандо подмигнул взъерошенному гамбусино.
− Возможно. Меня здесь всякая собака знает, − беглец пырнул недоверчивым взглядом испанцев.
− Чтоб мне провалиться, дон! Кто перед нами! Это же та потная груша, что звенела цепями на эшафоте, −привстав в стременах, воскликнул Алонсо Гонсалес, младший из братьев. Его широкая, в грубых мозолях ладонь легла на реату134. − Прикажете стреножить его, сеньор?
Майор скупым жестом осек слугу.
− Кто ты, как твое имя? − строгость и глубина карих глаз парализовали мексиканца. Он что-то беспомощно промычал, робко вытирая пухлые щеки и лоб.
− Этот чикано молчит, ваша светлость. И молчание говорит против него.
Терпение Алонсо сгорало быстрее пороха. Толстяк, колыхнув грузным животом, напрягся и выпалил:
− Ну, ну! Прошу без оскорблений! Ведь я могу и ответить.
− Ну, так ответь. − Глаза майора улыбались.
Незадачливый пузан шворкнул носом, похожим на баклажан, глаза его хитро блеснули.
− Я вижу, вы добрые, благородные люди, сеньоры… −с оглядкой начал он.
− Стараемся… Дальше! − невозмутимо отрезал де Уэльва.
− Меня зовут Антонио, ваша светлость. Антонио Муньос… или просто Початок. Я содержу постоялый двор на окраине города… У Сан-Мартина. Да-да, клянусь, это можно проверить, − короткие волосатые руки мексиканца нервно мазнули по грязному жилету. Он постоянно плыл в улыбке, отчаянно жаждая понравиться, спотыкаясь и захлебываясь собственными словами. − Я заклинаю вас, высокочтимые сеньоры, пощадите, пощадите отца семерых детей! Клянусь Девой Марией, я несчастная жертва интриг… Без вины виноват! О небо! Я умоляю!..
Диего спрыгнул с седла, разминая ноги, не спеша подошел к толстяку и поднял его за шиворот с колен:
− Вспоминая детей и небо, ты думаешь о виселице, мерзавец? Не так ли?
− Откуда вы знаете? − вопросом на вопрос нагло пальнул Антонио.
− В твоих бесстыжих глазах я ее вижу лучше, чем в зеркале.
− О нет! Только не это, только не это, сеньоры! −голос торгаша дрожал. − Я знаю, вы хотите убить меня или сдать солдатам.
− А он башковитый! − не удержался Мигель.
− Так что же, вы не спасете меня? − толстяк пронзительно глянул в глаза майора. Мясистый нос от напряжения взялся мелкой росой пота.
Диего нарочито сдвинул крылья бровей, лукаво подмигнул слугам:
− Боюсь, это будет весьма сложно.
Этот ответ подкинул дров в топку злости Антонио на весь мир, заставляя его проклинать небеса и винить во всем Фатум.
− О небо! Значит, у меня нет никакой надежды?
Майор положил на его плечо облаченную в бархат и кружева руку и через паузу, с суровой задумчивостью молвил:
− Пожалуй… есть.
− Что? Что я должен делать? Убить человека?!
− А ты готов? − дон едва сдерживал смех.
− О Боже! Готов ли я? И вы, вы еще спрашиваете?! Да я готов прикончить тысячу человек, черт возьми, если меня… попросите вы, сеньор. Клянусь своей несравненной Сильвиллой! О, это моя жена!.. − пузан мечтательно закатил глаза, сочно причмокнув губами. − Время от времени я общаюсь с этой стервой и довольно долго, чтобы успеть сказать всё, что я о ней думаю!
− Не сори словами. Так ты готов? − Эти слова де Уэльва тихо сказал Антонио в лицо с расстояния пяти дюймов135, и ко времени, когда майор закончил вопрос, покрытое густым загаром лицо толстяка отдавало меловой бледностью.
− Еще бы! − прохрипел он. − И за это, скажу по совести, сеньор, мне от вас не надо и сенса136. Моя цена − дружба. − Он горячо припал к замшевой перчатке господина.
− Дон Диего! − старший Гонсалес спрыгнул с седла и, оказавшись рядом с де Уэльва, схватил болтуна за плечо.
− Но, но! Не толкайтесь, сеньоры! Меня уже сегодня толкали.