Это было давно, почти двадцать лет назад… Тогда по стране, как ныне, лилась в багряных сшибках кровь, и в зареве пожарищ пресидий149 храпели кони и звенела сталь.
В ту пору в лесу поспели орехи. Она была одна −крепкая девка, кровь с молоком, с индейской заплечной корзиной, при длиннющем шесте, которым сбивались плоды. Вечерело. Высокая плетенка была полна, когда Сильвилла, уставшая, прилегла отдохнуть. Вечнозеленые сосны-аракуарии что-то грустно роптали, неторопливо покачиваясь под дуновением южного ветра.
Откуда и как появился тот чертов гамбусино − Сильвилла не помнила. Помнила только, как под ее головой загудела земля, хрустнул орешник, мелькнула грива коня и сверкнуло оружие. Он был красив, как бог, и голоден, как зверь, и она… не сопротивлялась…
Домой Сильвилла вернулась за полночь: без орехов, со спутанными волосами, в изорванной юбке. И до утра прорыдала, стоя на коленях перед распятием, замаливая свой грех, свою страсть и потерянную невинность.
Прошло немного времени, и она поняла, что понесла. Пузан Антонио Муньос − гулена, пьяница и балагур, родом из далекой миссии Сан-Хуан-Батиста, стал ее законным мужем, а в положенный срок у них родилась девочка, которая стала счастливой обладательницей черных, как ночь, волос и ярких изумрудных глаз.
Эти глаза − влажные и светлые, что зеленые поляны после дождя, так замечательно шли к ее мексиканской красоте. По истинному отцу Тереза была славной испанской породы. С материнской стороны в ней текла четверть индейской воинственной крови.
От отца босоногая дикарка унаследовала тонкий изящный нос, высокий лоб, нежные, чуть припухшие губы. Руки − благородные, узкие, с длинными пальцами. Все остальное: и высокие бедра, и волосы, и грудь − материнское благословение да Божья милость.
− Тереза-а! − строго позвала мать, закончив работу. −Перенеси яйца в дом, слышишь?
Едва Сильвилла грузно поднялась с вороха бычьих шкур, как заслышался перестук копыт, скрип дверных петель, и во двор вошел дон Луис.
Сильвилла зарумянилась и расплылась в улыбке:
− Господь − пастырь мой! Это вы, сеньор де Аргуэлло?
− Дочь дома? − он с порога заткнул фонтан ее любезности.
Толстуха с плебейской готовностью кивнула, виновато вытирая о безразмерную бумазейную юбку грязные руки. Улыбка полиняла.
− Всё курам головы откручиваете, мамаша…− драгун ткнул дымящейся сигарой в забитую, еще неощипанную птицу и, не дожидаясь ответа, приказал: − Позовите Терезу. Я тороплюсь.
Сильвилла, прикусив язык, покорно заколыхалась в дом, приподнимая шатер юбки на ступенях крыльца.
Глава 9
Капитан нервно, почти до конца докурил сигару, прежде чем на пороге появилась Тереза. Луис видел: протяни он руку − она отпрянет, как дикая серна.
Он улыбнулся ей в глаза:
− Здравствуй, Тереза! Дорога знала лишь шпоры и кнут, честь имею.
Она молчала. Но волей-неволей ей приходилось смотреть на него, и это было самым тяжелым испытанием. Часами готовилась она к этому моменту, настраивала себя, напрягалась. Теперь она быстро подняла на него взгляд:
− Вы всё тот же, дон Луис… Вламываетесь, как конь, а я ведь не ждала вас.
Лицо девушки, наполовину скрытое тяжелой волной волос, застыло. Капитан недовольно повел бровью. Он с ревностью чувствовал: ей хочется, чтобы он поскорее сжег терпение и… упылил прочь.
− Тереза! − Луис приосанился, переходя в наступление. − Вот! − Он сорвал с плеча кавалерийский подсумок, выдернул из тренчиков упрямые языки ремней и, распахнув его настежь, швырнул к босым ногам девушки. Из него что-то вытряхнулось, отчасти похожее на слипшиеся краями шляпки грибов, перепачканные засохшей землей, вперемешку с раздавленной винной ягодой.
Приглядевшись, Тереза вскрикнула и отдернула ногу. Затаив дыхание, она с отвращением, сквозь дрожащие пальцы взирала на чудовищный, туго набитый подсумок.
− Господи! Зачем… это? − грудь ее высоко вздымалась.
− Это мой свадебный подарок, − дон Луис усмехался половиною рта. − Каждое ухо инсургента, мужское или женское, имеет свою цену, сеньорита. И, замечу, немалую. − Его взгляд откровенно жадно, как вещь, щупал невесту. Он с удовольствием единым чохом взял бы на память ее прелести прямо сейчас, немедля. Однако до поры держал чувства в узде. И теперь ловил себя на готовых брызнуть с языка шумных восторгах. − Так вот, −капитан небрежно кивнул на подсумок, − их здесь хватит, чтобы приодеть тебя.
Он поднялся по скрипучим ступеням, поднял подсумок и без видимого усилия закинул его себе на плечо.
− Надеюсь, Тереза, я доказал свою любовь?
Она отступила на шаг.
− Жестокость − да, но…
− Брось дурить! − щеку Луиса болезненно схватила судорога.
Девушка ответила, точно хлестнула:
− Берегитесь, дон-жених… Кровь пролита, готовьтесь к новой…
− Ну что ж… − ноздри драгуна трепетали, − пусть завтра это будет моя кровь! Зато сегодня! − он попытался приобнять точеную талию, но Тереза вспорхнула со ступеней во двор и расхохоталась:
− C ума сойти! Какая честь! Бедной танцовщице предлагают стать знатной сеньорой… Должно быть, это скучно, сеньор де Аргуэлло, а? Уж не споешь и не станцуешь босиком?
− Хватит кривляться, Тереза! Клянусь, я не дам скучать молодой жене.
− А вы самонадеянны, капитан, − она колко улыбнулась, чертя на песке линию босой ступней.
Ножка, темнеющая золотом загара, с шаловливыми пальчиками, бойким взъемом и изящной щиколоткой, приковала его внимание. Он весело сморщил нос и азартно покрутил любезный ус.
− Как, разве ты, дорогая, любишь робких?
Тереза вспыхнула, нежные щеки зарделись.
− Приберегите любезности для другой, дон Луис. А что люблю, − она презрительно смерила его взглядом, −пожалуй, отвечу: люблю Мехико и наши горы, струны кавакиньо150 люблю при луне, и чаек.
Она посмотрела из-под ладони туда, где у подножия Сан-Мартина горел слюдою канал. Стаи лебедей, гусей, уток и чаек с разноголосым гомоном кружились над сверкающей гладью; далече стонали вечерние песни рыбаков, и где-то высоко-высоко, под самым солнечным диском, гулял и таял орлиный клекот.
Капитан с сожалением наблюдал за возлюбленной, сокрушенно покачивая головой:
− Нет, не понимаю… Завидовать голодной птице?
Вместо ответа девушка совсем по-детски выбросила руку в небо и радостно воскликнула:
− Смотрите, смотрите, сеньор! Она свободна, как мечта.
Тут же Тереза крутнулась к драгуну, прищурила изумрудные глаза в сокровенном восторге и, глядя сквозь ажурную вязь ресниц, медленно, по-сказочному растягивая слова, сказала:
− Но больше всего я люблю… тайну. Ведь правда, она само очарование?
− О, Бог мой! Да ты сама для меня таинственна, как сельва151. Но уясни одно: вот эти пальцы, − Луис до хруста сжал кулаки, − цепко держат узду фортуны. И клянусь нашим родом, я черта с два выпущу птицу счастья из рук!
Он осторожно, как к необъезженной лошади, подошел к ней.
Схватил внезапно за плечи и крепко прижал к себе, горячо шепча:
− Любимая, за мной богатство и власть, а это, понимаешь ли ты, − свобода! Ее нет без власти, так уж устроен наш чертов мир. И эту свободу, мой рай, − его темно-карие, как зрелые каштаны, глаза горели страстью, − я хочу подарить только тебе. Тереза, слышишь? Только тебе…
Сеньорита молчала, потрясенная горячим признанием, борьбой с остатками мужской чести и мрачным нарастанием его страсти. Ею вдруг овладело какое-то доселе неведомое чувство истомы от порывистого, жаркого дыхания Луиса и сладкая боль от жестких объятий. Она затрепетала, когда его рука с жадно растопыренными пальцами поползла вниз по ее спине, а другая, с упорным нажимом, стиснула правую грудь.
− Пустите! − задыхаясь, Тереза попыталась оттолкнуть капитана, но он продолжал грубо тискать ее, крепче прижимая к себе. Жесткие, как проволока, усы больно царапали шею. Это обстоятельство словно встряхнуло и пробудило девушку от медоточивого полусна-полудурмана. Кое-как высвободив руку, она что было силы обожгла Луиса пощечиной.
− Вы обуздали свою страсть? − в глазах сверкала ярость, дыхание шумно вырывалось из сдавленной груди. −Ну! Отпустите!
Сын губернатора нехотя разжал объятия и, потирая густо заалевшую щеку, процедил:
− Дура, я же люблю тебя. Я потерял из-за тебя всё: благословение отца, сон и голову. Кто бы мог подумать, что дон де Аргуэлло так падет и будет у ног?! − ироничный хохот драгуна огласил патио, разогнав птицу. − Да как ты не поймешь, заноза? Я пытался всё сделать для тебя, чтобы оградить от ужасов этого мира!
− Но стал моим ужасом. Я боюсь тебя. Уходи!
− Видит Бог, Тереза, я долго терпел… Ненавижу кокеток, которые ломаются и строят из себя черт знает что! С такими козами у меня разговор один.
И не успела Тереза глазом моргнуть, как он тигриным движением подцепил ее волнистую прядь и, стремительно перехватив дважды все выше и выше, сжал волосы до боли у самого темени и властно рванул к себе. Девушка молчала, как камень, только сверкающая роса слез, дрожащая на ресницах, выдавала ее муку. Всепокрывающий запах прогорклого табака влажно и горячо поглотил Терезу.
Дон Луис целовал степную дикарку в свежие губы, долго целовал, покуда… не почувствовал, как ему в ребра уткнулся холодный ствол его собственного пистолета.
− Отпусти, или застрелю, − глухо, сбоисто дыша, что в душный грозовой день, сказала она.
Он горько улыбнулся, отступил на шаг, со смаком облизывая губы, точно после дорогого вина.
− Тереза…
− Заткнись! − хрипло оборвала она, дрожащей рукой тщетно пытаясь прикрыть оголенную грудь. Разорванная рубаха ни в какую не хотела подчиняться. Не спуская с Луиса напряженного взгляда, она держала его под прицелом, пока не подошла к коню. Капитан видел, как она с ловкостью кошки вскочила в седло и, умело подобрав поводья, развернула его храпящего жеребца.