Герцог наморщил лоб:
− Однако, я думаю… Вы совершаете ошибку, майор, что бы вы ни думали и ни говорили. Знайте, вы ступаете на опасную почву…
Тем не менее рука взяла перо. Кальеха колебался еще секунду. Несколько нервных росчерков, и размашисто-генеральская подпись легла затейливой виньеткой на белый лист.
Верительная грамота скрылась на груди Диего. Прощально звякнули шпоры.
− Имею честь откланяться, ваша светлость. Желаю удачи.
Вице-король не повернул головы.
− Это вам понадобится удача, майор. Да еще какая…
Глава 13
Когда дверь затворилась за широкой спиной капитана и папаша Муньос остался совсем один, он издал вопль ликующего vaсero, стяжавшего приз на дьявольски трудных скачках.
− Пять тысяч чертей! Нет, сто тысяч чертей! Не сплю, не умер, жив!!! − теряя голову прыгал боком толстяк Антонио, выколачивая облачка пыли из штанов, осыпая свои окорока-бедра и задницу звонкими шлепками.
− Тррр-яя-а-хо-хооо! Теперь-то уж у меня будет всё! Ха, тысяча реалов, да я богат, лопни мое брюхо, почти король! И чист перед Богом и законом. Ну, держитесь за гривы все! Я с бухты-барахты врать не люблю! У дона Антонио будут и ботфорты, в какие можно будет сунуть королевского стрелка с ружьем и кивером; будет и сомбреро − за лигу увидишь!
Теперь-то уж ему не была страшна мамаша Сильвилла со сворой своих ругательств. Плевать, что солдаты отобрали его мулов, лошадь и фургон с фуражом. Один черт − гнилье там было. Да и лошадь − грифа своротит… Менять ее надо было, подлюгу, еще год назад, пока была прыть и не все зубы смолочены. На тысячу реалов он купит себе всё в лучшем виде. Главное − на радостях башку не разбить! Вот, влез он наконец в этой жизни на бочку. Видно его будет издалека. Палка, опять же, о двух концах. Могут и легко плюнуть, а кто изловчится, тот и струей польет.
Початок метнулся к стойке, выстрелил пробкой бутылки и в пять бульков замужичил ее до дна, крякнул ядрено и прикинул, что б сладить еще такого: неуемная душа его так и жаждала великих деяний, шири и воли. Он соскочил с унылого стула, похрустел сухарем и с удовольствием отметил:
− В таверне штиль, а под ногами качка! Но клянусь, я еще крепко стою на ногах… меня не зашибить с одной бутылки. А сердце, черт, оно просит песни! − Он шаловливо погрозил себе пальцем в зеркало. − Какая ж это старость, Антонио?! Давай лучше споем, дружище, нашу… ту, старую, а? Да так, чтоб вся округа прослезилась от смеха!
Старик бережно снял гитару со стены и погладил как любимую женщину. По струнам он шарил лихо, как вор по карманам.
Настало время признаться свету:
Я больше матери любил монету!
При ней и нищий ходит, что король,
А без нее и сам король, как ноль!
Теперь полслова скажу о роме,
Пока Сильвиллы нет в притоне.
Когда б не пил я крепкий ром,
Давно б скучал на свете том!
В пылу куража он не заметил, как в дверях появилась его монументальная вторая половина. Муньос успел с упоением, закатив глаза, вытянуть лишь две новые строки:
Я не потомок конкистадора,
Мне галерея предков не ласкала взора…
и крепчайшая затрещина смахнула его со стойки:
− Ах ты, бесстыжий индюк! Как тебя, дуроумного, земля носит! Уж лучше бы я осталась старой девой, чем иметь такого мужа-осла, как ты! Проку-то от тебя ни на сенс! С паршивой овцы − хоть шерсти клок! А с тебя, башка незаплатанная… как от хрена уши! Ты только объедаешь нас! − мамаша Сильвилла колыхнулась и пошла грудью.
− Я!.. − в отчаянии пискнул было Початок, но медный глас жены согнул его в три погибели.
− Цыц! Иначе это будет самый плохой день в твоей жизни! Наглые твои шары! Жизнь потрошит карман, Господь забыл благодатью наш дом, и ты еще где-то шландаешься! О, Иисус Мария! За что мне такая доля?! Ты, чума тебя разрази, не спешил! − ядовито зашипела Сильвилла. −Если бы наш дом горел, я бы сейчас топталась на пепелище!
− Молча-а-ать!!! Кабы дом горел! А то… − глаза толстяка, казалось, вот-вот выскочат из орбит. − Выколите мне глаза! Облейте мое мужское достоинство кипящим соусом! Да что же это такое?! − топал ногами папаша Муньос. − Ну почему, почему мне всегда приходится расхлебывать всякое дерьмо?! − его клокочущий гневом взгляд готов был испепелить Сильвиллу.
Но она, засучив рукава и перенеся тяжеленную торбу со снедью за стойку, спокойно сказала:
− Да потому, что у тебя талант к этому. Ты незаменимый мастер обосрать дело. Ну-ка, отвечай, где фургон и скотина? Пропил?
− Да знаешь ли ты, что меня обжужжал град пуль?! −Антонио браво пошел на жену, как солдат на редут, и… занял позицию, не дойдя два-три шага.
Рука Сильвиллы грозно сжимала скалку.
− Ладно, убедила, давай по-хорошему. Все-таки мы муж и жена, верно? Эх, давненько мы не решали наши противоречия в постели…
− Она давно поросла мохом. Не крути, выкладывай!
− Так вот, − Початок засиял праздничным пирогом, −приготовься, только не падай.
Толстуха хмыкнула, отложила скалку, правда, недалеко и, уткнув руки в бока, с недоумением уставилась на раздувшегося от важности супруга.
− Ты меня знаешь… Я ведь сразу беру быка за рога. Ты не возражаешь?
− Ну возьми, возьми… − она пуще нахмурила брови.
− Так вот! Благодаря только мне, слышишь, а не кому-нибудь там, черт побери! Мы стали… Тьфу! − Муньос лизнул взглядом подсумок. − Нет, я стал обладателем тысячи реалов!
Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как по зале таверны жужжали наперегонки мухи. Эта новость потрясла саму мамашу Сильвиллу куда более, чем если бы ее мужу отрубили голову. Она стояла, опустив изработанные, большие, совсем не женские руки, и тупо смотрела на Антонио, который под шумок уже откупорил бутылку вина и жадно посасывал ее, точно младенец рожок.
Эту картину и застала Тереза, с грацией провинившейся кошки перешагнувшая порог. Вся в золотистой пыли, она принесла с собой ощущение опустошенной усталости. К ее тонким пальцам прилипли остатки травы, которой она обтирала упененного скачкой коня Луиса де Аргуэлло.
Глава 14
− Ну! Нагулялась, девка-ветер? − зычно гаркнул Початок, памятуя о наставленных ему капитаном шишках.
− А ты всё пьешь? − Тереза бросила на него недружелюбный взгляд и, гордо откинув голову, прошла через зал к матери за стойку, где сполоснула в кадушке лицо и руки.
Муньос в ответ чмокнул губами и выдал:
− Ух ты, свистушка сопливая! Да знаешь ли ты, что вино благодатно действует мне на кровь?
− Ты это скажешь, когда она прольется под топором палача.
− А ну стой, лахудра! Ты как это с родителем разговариваешь? Ну, я пью. И что? И буду, кстати, отныне пить столько, сколько влезет в мою глотку. Теперь я при деньгах, и надолго.
Он сверху вниз глянул на притихших женщин. Тереза бросила удивленный взгляд на странно молчаливую мать. Та, не поднимая глаз, с покорностью протирала пузатые пивные кружки и выстраивала их, как солдат, в предлинную шеренгу.
Девушка застыла. Глаза ее мстительно сузились, в них сверкнул злой огонек, губы сжались в плотную узкую линию. Она резко обернулась к отцу и выстрелила вопросом в лоб:
− Это он дал деньги?
− Он, чайка! Он, твой беркут. Ну, что уставилась, глупая? − бросил Муньос вызов. − У меня что, банан на лбу вырос? О-о! Ты не знаешь, как он меня, будущего тестя, умолял в знак уважения принять должный подарок. Бедняга! Стоял на коленях битый час. Нет, вру, как сейчас помню, два! Эй, юбки, слышите, на ко-ле-нях! Три часа! −Початок торжественно воздел к небу бутылку. − А почему, я вас спрашиваю? Да потому, что Антонио Муньос целый мир пропьет, но королевскую кавалерию не опозор-р-рит!
− Когда кончишь врать − иди и проспись! − Тереза была вне себя: опять за нее всё решили. «Что ж я, безмозглая кукла?!»
Она опять посмотрела на мать, точно искала опору, и… не нашла. Мамаша Сильвилла с упорным молчанием, как заведенная, продолжала греметь кружками. И девушка вдруг с ужасом ощутила дикое желание вцепиться ногтями в ее толстое, без ресниц, лицо. Гоня прочь страшный позыв, она подскочила к отцу.
− Весело получается! Сначала этот дон Хам купил с потрохами вас с матушкой, а теперь сгорает страстью купить и мое сердце?
− Да он же любит тебя, задрыгу безродную, без памяти и боится потерять!
− Он всё равно уже потерял.
− Терези!.. − взволнованно прозвучал голос Сильвиллы, но осекся под слезами гнева дочери.
− Передайте ему еще раз: я не продаюсь! И если он не усвоит, то я сдержу данное ему обещание!
− Выйти замуж? − Антонио пьяно оскалился, облизывая горлышко пустой бутылки.
− Убить его!
Бутылка грохнула об пол.
− Ты что ж это балясничаешь?! Прикуси свой язык, пока я его не подрезал! − карие глаза Муньоса налились кровью. − Да наша семья обязана дону Луису вторым рождением.
− О! Лучше б я вообще не рождалась! − Тереза нервно расхохоталась, отбросив упавшие на грудь волосы.
− Не богохульствуй! − голос матери не обещал ничего хорошего.
«Одна против двоих…» − девушка прикидывала силы, а впрочем, ей было не привыкать. Она с неизбывной тоской посмотрела в распахнутые окна. «Боже! Как там было покойно».
Запад разгорался. Над головой седого Сан-Мартина клубился голубой туман.
Тереза вздрогнула: клешня папаши окольцевала ее запястье, в лицо шибанул винный перегар.
− Ну, ну, не дергайся! − толстяк грубо подтянул дочь ближе. − Ответь, разве не ты по утрам любуешься восходом и возвращаешься в дом окрыленной чайкой?
− В клетку! − точно ножом отрезала она.
Антонио Муньос в упор смотрел на свою родную кровь. Сложное чувство овладевало им: гордость и любовь вперемешку с раздражением и ненавистью. Уже в который раз он угадывал дьявольский гонор и искус в этих изумрудных глазах, так не похожих на его собственные и жены…
Отец первый не выдержал взгляда, уцепился клещом за ответ Терезы.