− А ты не подумала, в чем ты возвращаешься, пташка? − Пыхтя от возмущения, он наклонился и демонстративно, так, чтобы разглядели обе женщины, пошуршал подолом. − Гляди-ка, мать, юбка-то у нашей егозы… никак из маркизета… Ты-то, небось, в такой и в гроб не мечтаешь лечь, о, чтоб мне сдохнуть! − он разогнул колени и уставился на маленькие персиковые мочки. − Ну, вот и серьги золотые! Ай-яй-яй! А на грудях-то − ишь, какие отрастила на родительских харчах! − похоже, нитка жемчуга? О, лопните мои глаза! Кстати, ты чего их оголила? Кобелей в дом завлекать?! − старик яростно ткнул пальцем в глубокий вырез блузки. − Это чего же теперь ждать? Завтра ты, может, совсем голяком пойдешь, а? Стыд-то у тебя есть?
− Не ори! То вы не знаете? Все нынче так… Мода такая…
− Ах, мо-да-а! Дубасить тебя некому! А кто завел такую моду, ты знаешь? Может, дурак какой, который в постели насмотреться на сиськи не может? Вот мы с матерью, −Початок топнул ногой, − всю жизнь по своей, а не по чужой моде жили. Гляди, девка, не дай Бог, узнаю − загуляешь… башку вот этими руками оторву!
Слезы катились по горячим щекам девушки, когда она срывала сережки и так полюбившиеся ей бусы. Но слезы были пролиты не по дорогим подаркам капитана. Ей было невыносимо предательство двух самых близких и родных людей.
− Вот, пусть возьмет! − золотые сережки запрыгали по стойке.
Пухлые руки Сильвиллы забарабанили им вослед, точно ловили разбегающихся золотых тараканов.
− Что? Мало? − Тереза шмыгнула носом. − Может, и юбку снять?
− Снимай! Снимай! Тебе давно пора задницу выпороть, вертихвостка чертова! Ты со своей гордостью у нас, как кость в горле!
Толстые пальцы Муньоса вцепились когтями. Извиваясь змеей, девушка вырвалась из его «объятий». Вконец озверевший от непослушания дочери, Антонио бросился следом и, опрокидывая столы и стулья, нагнал ее. Пары вина еще пуще разожгли его оскорбленные родительские чувства.
Сцепившись псами, они загремели на пол и покатились. Мамаша Сильвилла что-то кричала, ожидая повиновения, пытаясь разнять, − пустое. Дерущимися овладело животное исступление. Тереза, ломая ногти, впилась в красную рожу папаши, а тот нещадно взбивал ее кулаками, точно перину, куда ни попадя. Она и сама не помнила, как это получилось, но отец вдруг заорал и, схватившись за плечо, откатился прочь. Девушка ощутила во рту солоноватый привкус крови, перепугалась, вскочила на ноги.
− Убью, стерва! − каблукастые башмаки Початка застучали вразброс по полу, пальцы судорожно сжимали ореховую рукоять цирюльной бритвы.
Тереза почувствовала, что ей нечем дышать: ужас и отчаяние душили ее. Так она узнала, как пахнет смерть.
Страх имеет свой запах. Именно он заставляет живых либо драться насмерть, либо бежать.
Девушка схватила с камина трехгранный, заточенный как стилет, шампур. В изумрудных глазах больше не было места игре; в них Муньос прочитал… свой приговор. Он щелкнул бритвой и сунул ее в жилетный карман.
− Ну, пошутили, дочка, и хватит. Ты уж прости меня, Терези, так вышло. Клянусь, это любя… − папаша цокнул языком и почесал с хрустом синюю щетину. − Ты ведь ни черта не смыслишь в жизни… Что видели я и твоя мать? − Початок пырнул взглядом стоящую рядом жену.
− Полжизни в городе − людское дно и еще полжизни − дно стакана, это уж точно, Терези, поверь нам! −Сильвилла мрачно вздохнула. − Слаще канжики мы с отцом ничего не пробовали на зуб.
− Но лучше всю жизнь давиться маисовой похлебкой, чем за кусок пирога лежать под нелюбимым. − Она отбросила шампур, шагнула к отцу и, взяв его большую ладонь, приложила к своей груди. − Убей! Там нет любви!
Губы старика дрогнули, на глаза набежала слеза.
− Подумай, что тебя ждет, дочь?
Она тряхнула черногривым водопадом волос и точно плюнула:
− Не беспокойтесь, шлюхой не стану!
− Не станешь! − мать зло стиснула зубы. − А деньги-то, что? Думаешь, с неба посыпятся?
− Вот-вот! − Муньос беспокойно стрелял глазами то на жену, то на дочь.
Тереза хмыкнула:
− А ты забыл, кто тебе зарабатывал танцем на кружку? Так что сумею, не обесчестив, и себя как-нибудь прокормить.
С проворством ящерицы она выскользнула из родительского кольца и, стремглав прошлепав босыми ногами по лестнице, ведущей на второй этаж, скрылась в своей комнатушке. Трактирщик только покачал головой: «С этой баламуткой толковать о свадьбе, что от собственной задницы ответа ждать!»
Зато Сильвилла и бровью не повела.
− Не бери в голову, Антонио. Перебесится и согласится… Некуда ей деться. Давай-ка, натаскай воды −скоро открываться будем.
Но толстяк не сдвинулся с места. Тревожно глядя в глаза жены, он перешел на шепот:
− Так что думаешь, мать? Неужто Луис и вправду не нужен ей?
Сильвилла в растерянности почесала шею.
− Черт ее разберет! То, что есть у него, есть у каждого кобеля о двух ногах, и даже лучше… Но у дона Луиса есть и то, что делает его жеребцом среди меринов.
− Деньги! − простонал Антонио.
− Да. А они, звонкие, любую девку в кровать уложат… Ладно, − она нахмурила брови, − лучше не зли меня. Иди за водой!
Глава 15
Дверь Малого кабинета отворилась с величественной леностью. Диего перешагнул порог. Шпоры его зазвенели под высокими сводами в гулком полумраке чертогов. По обеим сторонам за шеренгами черно-мраморных колонн ввысь устремлялись стрельчатые окна. Капители красило фантастическое разнотравье и оскаленные пасти зверья, свод отливал черненым золотом, и от всего веяло бесконечным торжественным трауром.
Дон миновал безмолвную стражу, похожую на застывшие изваяния, и, поглядывая на высокие своды, размышлял:
«Да, здесь следовало бы держать язык на привязи. Дворец вице-короля не место для прибауток. А вы, сударь, уже позволили себе… немало. Нет, Кальеха дель Рэй − не заурядное степенство. Он человек иного склада: гордый −не докричишься, кремнистый, а главное, могущественный, хотя его величеством и не именуется. Хм, похоже, в этом городе я обнаружил всех: от короля до жестоких убийц. Всех, кроме судий».
Майор свернул на сияющую, точно водой облитую, мраморную лестницу, которая вела к парадному входу, когда остро ощутил наполнившее его, как пустой сосуд, дурное предчувствие. Перед глазами пронеслось все виденное и слышанное за день… Но не это завладело его умом. С фатальной неотвратимостью, просачиваясь в сознание, в него вторглось, казалось бы, беспричинное беспокойство. Диего не способен был толком ни объяснить, ни понять его природу.
Он приостановился; рука, закованная в кожу перчатки, тронула золоченый эфес шпаги. Оглянулся: спокойный и равнодушный мрамор колонн, и никого. Однако все чувства теперь покрывало ощущение крадущейся следом угрозы.
«Монтуа! − де Уэльва лихорадочно прощупывал взглядом каждую пядь. − Или его призрак?..» Теперь стало ясно: ключом тревоги было какое-то близкое, таинственно скрытое дыхание иль пульс, чье многократное эхо колотилось в его уставшем мозгу. Андалузцу почудилось, что этот приглушенный ритм исходил из самого пространства: из стен, ступеней и окон.
Желая скорее освободиться от сего ощущения, он ускорил шаг. Выйдя из дворца, Диего обратил внимание на небо. Оно было гранатовое, с прожилками гнили тающих облаков, у самой кромки горизонта стервятниками зависли черные тучи.
Мигель, в коричневом нантском камзоле, явно давно скучал вместе с лошадьми. Он сидел на прогретом солнцем гранитном бордюре, намотав на кулак поводья, и дремал на тычке, опираясь ладонями и подбородком на гарду сабли.
Приметив слугу, его широкополую шляпу с иссеченным в сшибках петушиным пером, которое задиристым обрубком торчало из-за ремня тульи, душа Диего отчасти успокоилась. На долю Мигеля, в неполные двадцать, схваток и опасностей выпало на зависть иному солдату, и не всякий был равен доблестью и мужеством этому широкогрудому юноше с открытым, без затей лицом.
− Эй, амиго, ты так всё на свете проспишь!
Мигель быстро поднялся и придержал под уздцы заартачившихся коней:
− Алонсо и Фернандо еще не появлялись, сеньор.
− Раз так, значит, их застрелили, старина, − с нарочитым драматизмом в голосе пошутил Диего, а у самого ёкнуло: «Черт, не похоже это на братьев…» − и уже без шуток заметил: − Но если с ними что-то и сталось, уж они умудрились бы дать знать?
− Оттого и волнение, дон, − ни слуху, ни духу! − Мигель заботливо придержал господину золоченое стремя.
Майор закусил губу: «Да, Старый Свет − привычный мир − кончился… А Новый Свет?.. Здесь и ночи-то другие, кажется, что и луна тоже воет. Варварская страна…»
− Сеньор! Мы что же, не дождемся Гонсалесов? Куда едем? − Мигель, сидя в седле с огрызком сигары во рту, беспокойно болтал своим пыльным сапогом со звонкой шпорой.
− Расслабься, ты со мной.
Сухощавый и статный, майор уверенно восседал в седле, цепко хватая взором дворцовую площадь и прилегающие к ней улицы, точно это было поле сражения. И звенящие из пастей бронзовых львов и единорогов фонтаны, и журчащий алмазный каскад над мраморной сыростью бассейнов, где заламывали руки нереиды в объятиях тритонов, − всё ему показалось чужим и дышащим враждебностью.
Слуга начал нервничать, язык чесался, но Мигель следовал примеру дона − молчал. Он ценил свое положение, будучи, как и братья Гонсалес, скорее другом Диего де Уэльва, чем его слугой.
− Наконец-то… бесовы головы, − с облегчением выдохнул майор. Слуга крутнул головой.
Кони мчались бойким наметом, морда в морду, сверкая жирным маслом вспотевших шкур. Подковы искрили брусчатку, взбрызгивая бенгальским огнем.
− Какого черта вы заставляете ждать? − Диего не шутил, перчатка зло хрустнула кожей.
− Солдаты, много солдат! − глаза старшего, Фернандо, горели тревогой.
− Пришлось покружиться, сеньор, прежде чем миновали заставы, − Алонсо обжег плетью промеж ушей насторожившегося жеребца. − А толстяка довезли, как велели. Старик не врал, он и взаправду хозяин таверны… насчет детей только погорячился. У него одна дочь.