− Эх, господа, боль сердечная! Речь-то ведь идет о цели России в Америке! Поймите, сие не только торговая кампания и промысел морской. Высочайшие привилегии, дарованные нам, содержат значение государственное! А совет компании, в коей все мы состоим, создан монаршим соизволением. Извольте еще раз взглянуть сюда! − Булдаков указку держал как шпагу. − Нам, господа, с Божьей помощью предстоит реализация грандиозного по своим устремлениям плана.
Эбеновая указка поползла на юг от Аляски, минуя остров Ванкувер20.
− Все западное побережье, включая Калифорнию, Сандвичевы острова21, южную часть Сахалина и устье Амура, − сии колонии вместе с Камчаткой, Алеутскими островами и собственно Аляской должны превратить северный бассейн Тихого океана во внутренние воды Российской Империи! Верхняя Калифорния22, господа, как вы знаете, наш самый южный форпост. Но, замечу, помимо ее стратегического назначения, она не должна, а обязана послужить еще и земледельческой житницей для россиян в Америке. Теперь − Сандвичевы острова, − Михаил Матвеевич азарт-но прищурил правый глаз, сладко затягиваясь французским табаком. − Они являются главным пристанищем для всех судов, оные совершают дерзновенные хождения между Азией и Америкой. Именно сии острова, господа, по моему глубочайшему убеждению, отдадут под контроль российской десницы всю морскую торговлю с Китаем. Это ли не велико? Я уж не считаю нужным здесь сыпать слова о том, что одновременно нами ведется планомерное наступление на Китай, а также на английские, испанские и голландские колонии в Азии. Вы способны на миг представить воплощение сего колоссального плана?
− Признаюсь, с трудом, Михаил Матвеевич, − осторожный Молчанов был само внимание, но его лицо с косо нависшими бровями восторгом не сияло. − Тем не менее, я способен и не на миг представить, что Калифорния, хотим мы того или нет, покуда незыблемая собственность Испании. И сей прожект, господа, опасен, ибо пуще возбудит противу Мадрида к России. Вспомните басню: осмотрительный опасался, да и был цел; опрометчивый − напротив, да и был съеден.
Булдаков зарделся пылающей головней, но молвил по обыкновению уверенным тоном:
− А ты − скептик, брат. Право, не замечал за вами сего греха. Но я возьмусь развеять ваши опасения, милостивый государь. Мадрид, − Михаил Матвеевич вонзил указку в самое сердце Испании, − был силен, да весь вышел. Судите сами: война с Наполеоном, кровопролитные восстания в колониях, темные интриги при дворе и, наконец, больной зуб в десне испанской короны − Кадисское регентство! О, нет, господа, Мадриду не до Калифорнии. Вспомните якобинский диктат: когда в доме пожар, о соседях не думают. А значит, лакомый кусок будет взят сильнейшим. Разумеется, всё решится миром. Кстати, Баранов23 и Кусков24 уведомляют: туземцы вельми как охотно ссуживают нам свои земли. И полно вам сомневаться, Фердинанд25 не рискнет ссориться с победителем Буонапарта из-за мелких недоразумений.
− Но Англия, черт возьми!
− Вот эта мозоль побольнее! − первенствующий директор скрипнул зубами и утерся платком. − Но насколько можно судить из верных уст, англичанам нынче не до России. Они по горло увязли в войне с американцами…
− Это уж точно! Монархи начинают вести себя разумно лишь после того, как исчерпают все другие возможности…
− Хватит ребячества! − Румянцев грохнул по столешнице. − Хватит гадать на кофейной гуще!
Господа притихли, с опаской глядя на графа Николая Петровича. Того лихорадило.
− Ужель не ясно, помыслы наши гроша не стоят, ежели сильный мира сего прислушивается к подлейшей клевете! Клевете бесстыдной, без меры и приличия!
Волевая, что порез кортика, ямочка на подбородке, воспаленные бессонницей глаза с красными ячменными веками и подвижные во гневе, словно порхающие крылья, темные брови испугали соратников. Многие повставали со стульев, болея душой: уж не приключился бы с канцлером новый удар. Все держали в памяти тот случай, когда Румянцев, сопровождая Императора в Вильну, был там разбит параличом.
− Будет, ваше сиятельство, − вкрадчиво вставил Булдаков, мягко отложил указку и подошел к тяжело дышавшему графу. − И на море случается чехарда: шторм, буря, шквал… Станем вместе поднимать паруса, командор, − он оглянулся на замерших офицеров, и его большая, теплая ладонь согрела холодные персты старика.
Николай Петрович взглянул на простое лицо Михаила Матвеевича, и грудь его заныла от щипательно-теплой волны благодарности. На глаза предательски навернулись слезы, но тут же пропали, точно пожалели седого канцлера.
Булдакова, младше его на 12 лет, граф знал еще с тех времен, когда пребывал в должности министра коммерции. Тот был талантливым самородком из сословия не громкого, но с крепкой жилкой, торгового. С зеленой юности он вел торговлю с китайцами. Пришелся по сердцу великому путешественнику Шелихову, да так, что после его кончины безутешная вдова выдала за Михаила дочь.
На дворе еще топтался девяносто девятый год, а Булдаков уменьем да рвением добился, чтобы Российско-Американская Компания была обласкана и принята под Высочайшее покровительство. Он же и возглавил совет директоров. За выслугу и жертвенность во благо Отечества ему был жалован чин коллежского асессора и серебряная шпага.
В третьем году он, ратуя за расширение торговых операций, влез по уши в долги, но снарядил кругосветную экспедицию. Его величество, лично знавший Булдакова, изволил после удачного завершения плавания наградить его орденом Святого Владимира IV степени.
Румянцев губ не разомкнул, но в сыром блеске его очей Михаил Матвеевич, равно как и весь совет, прочитали низкий поклон признательности и испытали душой крепкую боль за старика. Перед ними стоял тот же человек, некогда блестящий канцлер, с осанкой родовитого вельможи, сына екатерининского героя, но теперь, увы, не с гордо поднятой головой, а с погасшим взором, согбенный бременем царской опалы, сирый и одинокий в своем тускнеющем величии.
Все это знали и все молчали. Начиная с двенадцатого года, Императора во всех кампаниях сопровождал не старый канцлер, а граф Нессельроде, назначенный, кстати, временно заведовать Министерством иностранных дел.
Николай Петрович, обведя своих питомцев взглядом, спокойно сказал:
− Да, господа… вы правильно всё истолковали. Номинально я еще держу дипломатический штурвал нашего корабля, но управляют им чужие руки. А посему, − голос его звучал по-ратному твердо, − мне стоит поторопиться сделать прощальный залп. А вам, други, − он с надеждой посмотрел на свою смену и отечески улыбнулся, − помочь старику.
За спинами собравшихся послышались шаги. Господа обернулись: в дверях стоял подрумяненный морозцем князь Осоргин.
Глава 8
Унылая осень, объевшись туманами, колючими дождями, свинцовой ватой облаков, уступила место русской зиме: студеной, ворчливой, седой, − а леди Филлмор по-прежнему пребывала в Северной Пальмире.
«Боже, я всё еще здесь…» − кутаясь в черную пену кружев, склонив задумчиво голову, она стояла у высокого окна, устало наблюдая за падающим снегом. Изящные пальцы бессознательно гладили червонное золото подаренного распятия.
«Вот он и уехал… След его замело… Зачем? Зачем все это? Он такой славный… Красивые губы, глаза цвета сырой бирюзы… Похоже, я влюбилась сильно, но не умно…»
Она с грустью вспомнила их первую прогулку… Он, с бруммелевским узлом галстука при алмазной булавке, был неотразим и галантен… четверка цокала к дому, князь провожал ее, смущая тонкими комплиментами. Было прохладно, но весело. Внезапно она отпрянула, испугавшись, что он непременно обнимет ее, а она выдаст себя с головой от первого прикосновения.
Аманда улыбнулась печально, с губ слетело шекспировское: «Окончились турниры поцелуев, и в куклы стало некогда играть…» Она вспоминала что-то еще, когда приглушенный щелчок двери заставил ее вздрогнуть и повернуться.
− Леди Филлмор, − к ней подходил отнюдь не походкой слуги тот самый швейцар, что провожал князя. В шагах четырех он замер и склонился в небрежном поклоне. Затем с хозяйской непринужденностью опустился в кресло, и холодные глаза встретились с напряженным взглядом Аманды.
− Я слушаю вас, Пэрисон, − тихо, сквозь зубы сказала она, брезгливо дрогнув верхней губой. Голос звучал отрешенно, точно она говорила сама с собой.
− Вы удивляете меня, мисс. Это я вас слушаю, −Нилл Пэрисон застыл в кресле: голова величественно поднята, плечи отведены назад.
Леди молчала. Прошла минута, другая…
− Куда поехал русский? К старому болтуну? Пакет у него? Когда он собирается покинуть Петербург? Да не молчите же вы! − человек в кресле жестко стрелял вопросами, не отрывая колючих глаз от молодой женщины. − Или вы решили опустить занавес, не попрощавшись со старыми друзьями?
Он внезапно поднялся, пугая оскалом крупных, неровных зубов. Аманда крепче сжала крест Осоргина. Она давно прекрасно знала: такая улыбка не обещает ничего хорошего.
− Послушайте, мне всё надоело. Сколько можно? Сначала Рим, потом Брюссель, Париж, теперь Петербург! Я устала, устала, слышите?!
Ее серо-голубые со льдинкой глаза закрылись, но спокойствия и гордой уверенности как не бывало. Когда, после секундного раздумья, она вновь распахнула глаза, в них было лишь немое страдание и боль.
− Если вы хотите знать мое мнение о вас, − Пэрисон невозмутимо разглядывал свои холеные ногти, − то…
− Мне на него плевать… − не скрывая отвращения, отрезала леди и, отойдя прочь от окна, подобрав ноги, села на разобранную кровать.
− Вот как? − «швейцар» повернулся к ней, голос его отдаленно напоминал сопение линкольнширской волынки. − И так говорит благовоспитанная дама − дочь лорда Филлмора?