«Да, тобой. Василиса – Кэрол Бэннистер».
Кэрол рассмеялась: «Вы мне льстите! Я никогда не была актрисой, даже в начальной школе. Мама вечно изображала всякие страсти, и у меня пропало всякое желание этим заниматься».
«Но в фильме снималась именно ты».
«Этого не может быть!» – девушка улыбалась, но ее улыбка тревожно дрожала.
«Постановщиком фильма был Виктор Мартинон. Мартинон ошивается в больнице Кребиуса. Ты здесь живешь. Это не может быть совпадением. Здесь кроется что-то неладное».
Кэрол молчала. Она задумалась. На ее лице появилась усмешка.
«Вчера я видел еще один фильм, – продолжал Эйкен. – Эпизод из „Одиссеи“».
«„Одиссея“… Виктор читал мне „Одиссею“. И сказку про очарованную принцессу».
«Все это очень странно», – заметил Эйкен.
«Да. А в последнее время…» Девушка покраснела – буквально вспыхнула розово-пунцовым огнем.
«Что случилось в последнее время?»
«Он стал говорить довольно-таки ужасные вещи. Задает вопросы».
Эйкен почувствовал, как медленно натягивалась кожа у него под затылком. Кэрол повернула голову так, словно на самом деле могла его видеть, подняла руку, прикоснулась к лицу: «Вы злитесь!»
«Да, я разозлился».
«Но почему?» – Кэрол недоумевала.
Эйкен разразился потоком слов: «Может быть, ты не поймешь – или поймешь, не знаю. Вчера вечером я видел этот фильм. Я видел Василису и – тебе это может показаться очень странным – все, что она делала, каждый поворот ее головы, каждое движение – что-то значили для меня. Я понимаю, что это звучит, как признание школьника, но я влюбился в Василису. И поэтому пришел, чтобы с тобой увидеться».
«Но я не Василиса», – сказала девушка.
«Да, ты – Василиса. Заколдованная Василиса. Василиса, замороженная в куске льда. Я хочу тебе помочь, хочу освободить тебя, чтобы ты снова стала Василисой».
Кэрол рассмеялась: «А вы – Иван».
«В глубине души, – отозвался Эйкен, – я – Иван».
Она снова протянула руку и прикоснулась к его лицу, но в этот раз прикосновение было другим, не таким отстраненным: «Но вы не такой, как Иван».
«Я не выгляжу, как Иван из сказки».
Дверной проем загородила фигура в белом халате. Кэрол опустила руку и обернулась.
«Господин Эйкен! – сказал Кребиус. – Я был бы очень благодарен, если бы вы согласились поговорить со мной – у меня в кабинете».
Эйкен медленно поднялся на ноги: «Через несколько минут, доктор».
«Сию минуту, если вы не возражаете».
«Хорошо!» – Эйкен повернулся к Кэрол. Девушка тоже встала и взяла его за руку.
«Доктор, вы хотите говорить обо мне?» – спросила она.
«Да, дитя мое».
«Я не ребенок, доктор Кребиус. Если дело касается меня, я хочу присутствовать при этом разговоре».
Врач находился в явном замешательстве: «Но, Кэрол, это мужской разговор».
«Если этот разговор – обо мне, я хочу слышать все, что вы скажете».
Эйкен вмешался: «Вы хотите меня выгнать? Если так, не беспокойтесь – я уйду без разговоров».
«Следуйте за мной!» – рявкнул Кребиус. Развернувшись, он протопал через приемную к своему кабинету и распахнул дверь.
Эйкен и Кэрол, все еще державшая его за руку, направились туда же. Кребиус приподнял ладонь, загораживая дорогу девушке: «Вернись к себе в палату, дитя!»
«Вам придется говорить в ее присутствии, – тихо возразил Эйкен. – И вы расскажете нам всю правду – иначе я обращусь в городской отдел здравоохранения и потребую, чтобы провели расследование. Я предъявлю вам обвинение в недобросовестной практике!»
Рука Кребиуса упала, как мокрая тряпка: «Вы мне угрожаете? Мне нечего скрывать! Моя репутация – выше всякой критики!»
«В таком случае почему вы позволяете Мартинону эксплуатировать Кэрол в своих целях?»
Кребиус выпрямился, сурово и надменно: «Вы говорите о вещах, в которых ничего не понимаете!»
«Я в них тоже ничего не понимаю», – заметила Кэрол.
«Ладно, заходите! – уступил Кребиус. – Заходите, оба!» Повернувшись, врач замер, глядя на свой письменный стол. Там лежали, лицевой стороной вверх, четыре глянцевые фотографии, 8 на 10 дюймов каждая. Кребиус бросился к столу, схватил фотографии и попытался засунуть их под пресс-папье. У него дрожали руки; одна из фотографий упала на пол. Эйкен поднял ее и скептически рассмотрел, закуривая сигарету. Кребиус выхватил фотографию у него из пальцев, яростно засунул ее вместе с другими под пресс-папье и уселся за стол.
«Это не настоящие снимки! – хрипло произнес он. – Это подделки! Махинация!» Вскочив на ноги, он ударил кулаком по столу: «Вздор, бессмыслица, бред!»
«Ладно, – отозвался Эйкен. – Я вам верю».
Тяжело дыша, Кребиус снова присел.
«Мартинон шантажирует вас этими снимками?» – спросил Эйкен.
Кребиус непонимающе взглянул на него.
«В них нет ничего, из-за чего вам следовало бы беспокоиться. Если Мартинон кому-нибудь их покажет, у него будет больше неприятностей, чем у вас».
Кребиус покачал головой. «Я хочу, чтобы вы ушли из моей больницы, господин Эйкен, – прохрипел он. – Уходите и никогда не возвращайтесь!»
«Доктор, скажите правду. Как Мартинон изготовил эти снимки? Каким-то образом ему удается фотографировать мысли Кэрол».
«Мои мысли? – Кэрол глубоко вздохнула. – Он фотографирует мои мысли?» Девушка задумалась на несколько секунд. «Ой, боже мой!» – она закрыла лицо руками.
Кребиус облокотился на стол, сжимая волосы обеими руками. «Да, – пробормотал он. – Да простит меня Бог».
«Как же так, доктор?» – воскликнула Кэрол.
Кребиус махнул рукой: «Я обнаружил этот эффект, когда впервые попробовал применить „Оптикон“. Заметил изображения – бледные, размытые. Но я был потрясен».
«Мягко говоря, я тоже потрясена», – заметила Кэрол.
«Я изготовил аппарат только для тебя. Твоя слепота уникальна. Ни глаза, ни оптические нервы не повреждены, но ты ничего не видишь. „Оптикон“ должен был стимулировать оптические нервы. Аппарат позволял проецировать цветные вспышки света на сетчатку твоих глаз и наблюдать за результатами в микроскоп. И я изумился, обнаружив изображения на внутренней оболочке твоих глаз».
«Почему же вы мне об этом не сказали?» – возмутилась Кэрол.
«Это воспрепятствовало бы непосредственности твоего восприятия. Ограничило бы свободный поток твоих мыслей. И такое явление наблюдалось только у тебя, больше ни у кого на этой планете! Только ты позволяла мне видеть эти чудеса, – доктор Кребиус откинулся на спинку кресла. – Общеизвестно, что зрительная информация всегда поступает в одном направлении. Свет воздействует на сетчатку, палочки и колбочки – клетки сетчатки – генерируют электрические сигналы, а они уже передаются нервами в мозговой центр обработки визуальной информации. У тебя, Кэрол, этот канал односторонней передачи информации был пресечен разрядом молнии. Но при этом возник обратный процесс. Сигналы поступают по оптическим нервам из мозга и формируют изображения на сетчатке.
Я сделал несколько фотографий. Исключительно из любопытства, свойственного любому исследователю. Я обратился к твоей матери с просьбой о финансировании. Но она ничего мне не платит. Я не богат. Я встретился с Виктором, мы выпили виски, – Кребиус прищурился. – Я показал ему фотографии. Он хотел провести эксперимент. Я не увидел в этом никакого вреда. Его затея могла принести доход, и не только Виктору, но и мне, и тебе, Кэрол! Прежде всего тебе. Поэтому я согласился – с тем условием, что лечение продолжится. Никаких компромиссов в том, что касается лечения!»
«Но вы фактически не знаете, чем занимается Виктор?»
«Нет. Я считал, что в этом нет необходимости».
«Он не лечит Кэрол».
Кребиус молчал.
«Он не хочет, чтобы Кэрол прозрела, – продолжал Эйкен. – Для Виктора Кэрол – золотая жила».
«Да-да. Теперь я понимаю…»
«Кроме того, Кэрол предоставила ему возможность вас шантажировать, – Эйкен повернулся к девушке. – Виктор спрашивал у тебя что-нибудь про доктора Кребиуса?»
Лицо Кэрол порозовело от смущения: «Он задавал ужасные вопросы. И я не могла не думать о том, о чем он спрашивал».
«У Кэрол живое зрительное воображение, – скорбно заметил Кребиус. – Она в этом не виновата. Но эти снимки…»
«Их не примут к рассмотрению ни в каком суде».
«Да, но моя репутация!»
Эйкен промолчал.
Кребиус бормотал: «Я свалял дурака, я последний идиот! Как я могу искупить свою ошибку?» Он поднялся и сделал неуклюжий шаг к девушке: «Дорогая моя! – запинаясь, проговорил он. – Я тебя вылечу. Ты снова будешь видеть. У тебя здоровая сетчатка и здоровые оптические нервы. Стимуляция! Мы заставим тебя видеть!» И он униженно прибавил: «Если ты меня простишь».
Кэрол приглушенно произнесла нечто неразборчивое. Ее лицо сморщилось, напряглось. Казалось, она готова была упасть в обморок.
Эйкен сказал: «Я хотел бы, чтобы она проконсультировалась с кем-нибудь еще. С доктором Барнеттом, например».
«Нет! – отмахнулся Кребиус. – Я забыл об устройстве глаз больше, чем помнит любой врач в Калифорнии».
«Но что вы знаете об устройстве мозга?»
Кребиус ответил не сразу: «Нынче все одержимы психологией. Все верят в психологию, психология творит чудеса. А старую добрую хирургию выбросили на помойку».
«Но вы, конечно же, слышали об истерической слепоте», – возразил Эйкен.
«Я не истеричка, – еле слышно проговорила Кэрол. – Я просто сошла с ума».
«На войне, на фронте, – продолжал Эйкен, – когда происходит что-нибудь ужасное, люди иногда теряют способность ходить, слышать или видеть. Мне приходилось наблюдать такие случаи».
«Мне это известно, – отозвался Кребиус. – В Лейпциге я лечил нескольких таких пациентов. Что ж, можно попробовать». Он глубоко вздохнул и взял девушку за руки: «Дорогая моя, ты согласна подвергнуться эксперименту? Он может оказаться неприятным».
«Зачем?» – тихо спросила Кэрол.
«Чтобы помочь тебе видеть!»
«Что вы со мной сделаете?»
«Прежде всего нужно будет сделать небольшой укол, чтобы твой мозг успокоился. Чтобы тебе было легче говорить».