Вождь отдал указания. Явился гончар с полным лотком керамической плитки. Вождь подошел к верстаку, нацарапал на первой чашке номер, погрузил плитку в глазурь и пометил плитку тем же номером. Он повторил эту операцию с пятью другими плитками и лотками.
Вождь отступил от верстака; один из гончаров загрузил шесть плиток в небольшую кирпичную печь, закрыл дверцу и разжег огонь в топке.
«Теперь, – произнес главный гончар, – у тебя осталось двадцать часов. Поразмысли о том, что тебе сулит этот обжиг – жизнь или смерть. Можешь заняться этим в компании своих друзей. Сбежать вам не удастся – мастерская строго охраняется». Он развернулся на месте и удалился размашистыми шагами вдоль центрального прохода.
Фомм повернулся к соседнему помещению – Су-Зен стояла в боковом проходе. Она с радостью, самым естественным движением бросилась к нему в объятия.
Тянулись часы. В топке ревело пламя, кирпичи раскалились сначала докрасна – потом до желтовато-красного оттенка и, наконец, почти добела, после чего огонь постепенно притушили. Теперь керамические плитки остывали. Там, за дверцей печи, прикрытой теплоизолирующим слоем кирпичей, глазурь уже приобрела окончательные оттенки. Фомм с трудом удерживался от того, чтобы разобрать кирпичи и распахнуть дверцу. В конце концов он задремал, сидя на скамье – Су-Зен опустила голову ему на плечо.
Его разбудили тяжелые шаги – Фомм встал и подошел к проходу. Главный гончар отодвигал кирпичи, загородившие дверцу печи. Фомм приблизился и напряженно наблюдал за происходящим. В печи было темно – можно было заметить только отблески стекловидной глазури, покрывавшей плитки. Главный гончар протянул руку внутрь и достал первую плитку. Она была покрыта коркой грязновато-горчичного цвета. Фомм нервно сглотнул. Вождь язвительно усмехнулся и достал вторую плитку. На ней образовалась масса коричневатых лопнувших пузырей. Вождь снова улыбнулся и достал еще один образец: не более чем спекшийся комок грязи.
Ухмылка вождя стала широкой: «Подручный начальника, твоя глазурь хуже первых опытов несмышленого ребенка!»
Он достал четвертую плитку. Плитка сверкнула сияющей желтой глазурью, настолько яркой, что, казалось, озарилась вся полутемная мастерская.
Главный гончар ахнул; другие гончары столпились вокруг, наклонившись над плиткой, а Фомм облегченно прислонился к стене: «Она желтая…»
Когда Фомм вернулся, наконец, в Бюро, Ковилл был в ярости: «Где вас черти носят? Я дал вам поручение, на выполнение которого хватило бы двух часов, а вы отсутствовали два дня!»
Фомм сказал: «Я вернулся с четырьмя похищенными ми-туунами и заключил договор с гончарами. Больше никаких набегов не будет».
У Ковилла отвисла челюсть: «Что вы сделали?»
Фомм повторил.
«И вы не выполнили мои распоряжения?»
«Нет, – отозвался Фомм. – Мне пришло в голову лучшее решение проблемы – как оказалось, я был прав».
Глаза Ковилла горели холодным голубым огнем: «Фомм, вы уволены из Бюро на Фирске, уволены из департамента межпланетных дел! Если вам нельзя доверить выполнение недвусмысленных указаний, вам нечего делать в Бюро. Соберите свои вещи и улетайте на первом пассажирском корабле!»
«Как вам будет угодно», – сказал Фомм и отвернулся.
«Вы все еще здесь работаете до четырех часов пополудни, – холодно прибавил Ковилл. – До тех пор вам придется выполнять мои распоряжения. Поставьте вертолет в ангар и верните бомбу в арсенал».
«Бомбы у меня больше нет, – объяснил Фомм. – Я отдал уран гончарам. Таково одно из условий нашего договора».
«Что? – Ковилл выпучил глаза. – Как вы сказали?»
«Вы меня слышали, – ответил Фомм. – И если вы думаете, что бомба нашла бы лучшее применение в качестве средства уничтожения индустрии целого племени, снабжающего город незаменимой утварью, вы не в своем уме».
«Фомм, возьмите вертолет, вернитесь в деревню гончаров и отнимите у них уран. Не возвращайтесь без урана! Несчастный идиот! Неужели вы не понимаете, что этим ураном гончары могут разнести в щепки весь Пенолпан, смести его с лица планеты?»
«Если вам так нужен этот уран, – парировал Фомм, – слетайте туда сами и попробуйте его привезти обратно. Вы меня уволили, мне тут больше нечего делать».
Ковилл уставился на него, раздувшись, как испуганная жаба. Слова застревали у него в горле.
Фомм прибавил: «На вашем месте я оставил бы всё, как есть. Думаю, что пытаться отнять у гончаров уран было бы опасно».
Ковилл повернулся, пристегнул к поясу пару гамма-лучеметов и промаршировал к выходу. Фомм услышал свист лопастей ротора.
«Храбрец! – пробормотал Фомм. – И дурак в придачу».
Через три недели Су-Зен взволнованно сообщила о приходе посетителей. Фомм поднял голову и, к своему изумлению, увидел, что к нему явился вождь гончаров в сопровождении двух соплеменников. Суровые, они неподвижно стояли в серых бурнусах.
Фомм вежливо приветствовал их и предложил им присесть, но те продолжали стоять.
«Я спустился в город, – произнес главный гончар, – чтобы удостовериться в том, что наш договор остается в силе».
«Насколько мне известно, это так», – подтвердил Фомм.
«В нашу деревню прилетел безумец, – сказал вождь гончаров. – Он утверждал, что у тебя не было полномочий на заключение сделки, и что наше соглашение его устраивает, но он не может позволить гончарам хранить тяжелый металл, позволяющий делать стекло цвета вечерней зари».
Фомм просил: «И что случилось?»
«Твой начальник стал стрелять, – без всякого выражения продолжал вождь. – Он убил шестерых здоровых, умелых гончаров. Но это не имеет значения. Я пришел, чтобы узнать, остался ли в силе наш договор».
«Да, – кивнул Фомм. – Он скреплен моим обещанием и обещанием моего главного начальника на Земле. Я говорил с ним, и он подтвердил действительность договора».
Главный гончар кивнул: «В таком случае я должен вручить тебе дар». Он подал знак, и один из его спутников передал Фомму большую чашу, отливавшую чудесным желтым блеском.
«Твоему сумасшедшему начальнику повезло, – заметил вождь гончаров. – Его дух живет в ярчайшем стекле, когда-либо порожденном Великим Пламенем».
Брови Фомма взметнулись: «Вы имеете в виду, что кости Ковилла…»
«Огненный дух безумца придал дополнительный глянец этой великолепной глазури, – сказал главный гончар. – Он будет вечно жить в ее волшебных переливах…»
ПОСЕТИТЕЛИ
Эйвери, старший помощник капитана, поднялся в рубку управления по трубе подъемника, прихлебывая кофе из колбы. Второй помощник Дарт с усилием поднялся с сиденья, на котором провел всю вахту: «Твоя очередь».
У худощавого, горбоносого Эйвери были редкие гладкие волосы и желтоватая кожа землистого оттенка. Черные, слегка раскосые глаза с узкими веками придавали ему некоторое сходство с печальным клоуном. Коренастый курносый Дарт, рыжий и курчавый, как эрдельтерьер, двигался порывисто и решительно. Потянувшись, чтобы размять короткие руки, он присоединился к Эйвери под передним смотровым куполом.
Эйвери наклонился, приглядываясь вверх и вниз, направо и налево, прослеживая розовые и ярко-голубые прожилки на черном фоне макроидного пространства. Обернувшись, он сказал через плечо: «Тускло. Прибавь яркости. Ничего не вижу дальше шести-семи метров».
Полусонно моргая, Дарт отрегулировал реостат, чтобы стали ярче потоки света, исходящие из двух носовых прожекторов, и напоминающие сухожилия силовые линии макроидного пространства стали блестящими и отчетливыми.
Эйвери крякнул: «Так-то оно лучше. Приближается очаг – там, где сходятся два пропластка».
Дарт тоже наклонился, наблюдая за тем, как линии задрожали, расширяясь навстречу одна другой. Этот участок начинал брезжить полупрозрачными завесами бледно-желтого, розового и зеленого оттенков. Внезапно появилась ярко-красная точка.
«Очаг! – угрюмо пробормотал Эйвери. – Прямо у нас под носом – центр звезды».
Дарт мрачно поглаживал подбородок, благодарный судьбе за то, что Эйвери, а не капитан Бадт, застал его спящим на посту.
«Да, надо полагать».
«Небольшой или средней величины, судя по изгибу внутренней голубой линии, – сказал Эйвери. – Что ж, давай проверим планеты – для чего еще мы тут торчим?»
Они обыскивали купол пядь за падью – сверху, снизу, справа и слева. Дарт воскликнул: «Смотри-ка, вот она! Совсем как на картинке в учебнике. Может быть, нам еще дадут премиальные».
Ярко-красная точка поблекла, пожелтела. Сплетение цветных прожилок, отмечавшее планету, начинало распускаться. Эйвери отскочил назад и шлепнул ладонью по выключателю дрейфа: силовые линии застыли.
Некоторое время они изучали закономерности изображения на полусферическом куполе. «Звезда примерно здесь, – Эйвери указал на точку между собой и Дартом. – А планета – над самым краем купола».
«Мы прославимся!» – сказал Дарт.
Рот Эйвери язвительно покривился: «Может быть. А может быть, мы попали пальцем в небо».
«И зачем все эти спецы, считающие себя гениями? – задал риторический вопрос Дарт. – Забавно, что ни один из них все еще не разобрался, что к чему».
Эйвери рассматривал купол в поиске других изгибов силовых линий: «Не разобрался в чем?»
«В том, что случается, когда мы переходим в макроидное пространство».
«Ты слишком много думаешь, – заявил Эйвери. – Вселенная сжимается – или мы, вместе с кораблем, становимся больше космоса. Так или иначе, мы прибываем в пункт назначения, а это главное. Спроси Баскома, он даст тебе десять разных ответов. Тоже мне гений». Баском, корабельный биолог, приобрел репутацию неистощимого спорщика, выдвигавшего всевозможные теории.
Эйвери снова взглянул на крутой изгиб силовой линии: «Позови капитана и предупреди команду. Мы переходим в нормальное пространство».
* * *
Униген был разумным организмом, хотя ни форма, ни материальная структура не входили в число его характеристик. Он состоял из подвижных узлов светящейся субстанции, не являвшейся ни материей, ни энергией. В нем были миллионы узлов, и каждый соединялся с каждым другим узлом волокнами, сходными с силовыми линиями макроидного пространства.