Шмидт прищелкнул языком: «Ничего не получается, Абель?»
Абель Руан пожал плечами: «Пара микровольт. Ничего существенного. Сила сигнала недостаточна для формирования изображений. И – вероятнее всего – как мы и предполагали, мозг способен автоматически компенсировать разницу восприятий».
Шмидт покачал головой: «Жаль!»
«Тем не менее, – продолжал Руан, – я обнаружил несколько не менее любопытных явлений».
Шмидт недовольно покосился на Золтана Веча, наклонившего бычью голову – генерал напряженно прислушивался.
«В самом деле?»
«В процессе соединения возникло затруднение, – Руан ухмыльнулся, демонстрируя длинные белые зубы. – Каждый мозг стремился генерировать свой управляющий цикл сигналов, консонанс отсутствовал. В поиске способов преодоления этого конфликта я соединил мозг Джина с мозгом канарейки».
«И?»
Абель Руан пожал тощими плечами: «Ничего не произошло до тех пор, пока… – внимание, господа! – пока что-то не вызвало испуг или возбуждение у одной из других птиц, после чего Джин стал демонстрировать симптомы беспокойства».
Морщинистое лицо Шмидта внезапно стало страстным и целеустремленным, на нем исчезли все признаки усталости: «Телепатия?»
Абель Руан кивнул: «Безошибочно. Результаты воспроизводятся».
Золтан Веч погладил подбородок. Вспомнив о присутствии генерала, Шмидт поник – его энтузиазм тут же иссяк, директор снова стал унылым стариком.
Веч язвительно поинтересовался: «Значит, ваше правительство финансирует спиритические сеансы?»
Шмидт втянул голову в плечи; Абель Руан всплеснул руками и отвернулся.
Шмидт сказал: «Вашими устами глаголет невежество, генерал. Здесь, в Институте, мы считаем, что любые средства, способные обеспечить взаимопонимание между двумя враждующими сторонами, заслуживают самого сосредоточенного внимания. Если люди смогут беспрепятственно понимать друг друга, между ними исчезнет напряжение, не будет ни взаимной враждебности, ни войны… Телепатия стала бы идеальным средством взаимопонимания».
Очки Абеля Руана блеснули – он откинул продолговатую голову и встретил глазами мрачно сосредоточенный взгляд Золтана Веча: «Как вы могли заметить, генерал, доктор Шмидт – неисправимый идеалист. Он верит в то, что все люди, в сущности, изначально порядочны».
Золтан Веч сухо кивнул. Заметив поблизости стул, генерал подтащил его к себе и уселся, подогнув одну облаченную в сапог ногу и вытянув вперед другую: «Насколько продвинулись ваши телепатические эксперименты?»
Абель Руан прислонился к стене и постучал по зубам карандашом: «Удалось сделать несколько эмпирических наблюдений и несколько предположительных теоретических заключений».
«Каких именно?»
«Мы считаем, что птицы, в общем и в целом, чувствительнее людей к телепатическим воздействиям. Возможно, вам привелось наблюдать за стаей дроздов, например – за тем, как они летят и вдруг все одновременно поворачивают в одну и ту же сторону, как по команде».
Золтан Веч кивнул: «Я родился на ферме в долине Керхаза».
«Мы пытались определить, на какой частоте становится возможной телепатическая связь – фигурально выражаясь, разумеется, потому что нам все еще неизвестна фундаментальная природа телепатии. Но представьте себе телепатию как высокочастотное излучение. Представьте себе человеческий мозг как приемопередатчик, работающий лишь в полосе низких частот – при том, что птичий мозг способен передавать и принимать сигналы в надлежащей телепатической полосе частот. Соединяя птичий мозг с человеческим, мы используем птичий мозг как усилитель телепатического сигнала».
Директор Шмидт прокашлялся: «Дело идет к вечеру, генерал. Возможно, вы хотели бы посетить нашу обсерваторию?»
Золтан Веч бесцеремонно отмахнулся, даже не обернувшись: «Что, если вы сможете соединить мозги двух человек при посредстве птичьего мозга? Что тогда?»
Абель Руан усмехнулся: «Мы провели такой эксперимент. Результаты ограничиваются только возможностями птиц. Сигналы голода, страха, любопытства, восприятия цветов и счета от одного до пяти – все это можно передавать птице и, через нее, другому человеку. Более сложные идеи не поддаются телепатической коммуникации».
«Можно ли размещать птичьи мозги в переносных контейнерах? – продолжал интересоваться Золтан Веч. – И необходимо ли приводить в беспомощное состояние людей, участвующих в сеансе связи?»
Абеля Руана мало интересовали практические приложения: «Требуется вживление тонкого нервного волокна, ведущего от птичьего мозга к своего рода штепсельному разъему на шее человека. После этого переносной контейнер, содержащий птичий мозг, можно подсоединять и отсоединять по мере необходимости… Тем не менее, генерал, – прибавил Руан, сардонически поблескивая очками, – радиосвязь, конечно же, гораздо эффективнее любой другой, когда речь идет об армии и боевых действиях».
Золтан Веч поднялся на ноги. «Методы ведения войны, – сухо заметил он, – меняются так же, как передовые рубежи науки. Любая будущая победа будет одержана в первый час войны той стороной, которая сможет сосредоточить достаточный разрушительный потенциал над территорией противника. Если одна из сторон сможет беспрепятственно опустошать территорию другой, в то же время обеспечивая неприкосновенность своих собственных границ, другая сторона будет вынуждена незамедлительно капитулировать».
«Кошелек или жизнь!» – прокомментировал Абель Руан.
Золтан Веч расхаживал взад и вперед, не обратив внимания на насмешку: «Все наши планы направлены на быструю победу в неизбежной войне. Такая победа позволит нам перестроить мир по образу и подобию Молтроя, навести порядок, поддерживать дисциплину, придать жизни всех людей назначение, заменяющее бесцельное существование… – с этими словами генерал сделал широкий жест, явно подразумевая территорию Института. – Мы искореним дилетантизм и безответственность!»
Шмидт обмяк и попытался робко возразить: «Зачем война? Почему она необходима? На Гренадской конференции Молтрой и Всемирная Федерация заключили соглашение…» Директор боязливо замолчал.
Веч бросил на него пронзительный взгляд, но тут же сосредоточился на какой-то точке далеко за спиной и над головой директора. Абель Руан обнажил зубы в ухмылке, которая, казалось, была скорее своего рода нервным тиком, а не выражением внутреннего удовлетворения, и делала его похожим на дантиста или бухгалтера, стремящегося снискать расположение клиента.
Директор Шмидт тоже созерцал далекую пустоту: «Тем не менее, – пробормотал он, – Суаре, несомненно, сохранит нейтралитет. Такова традиция». Эта мысль, по-видимому, успокоила директора, теперь его голос звучал увереннее: «Суаре не будет участвовать в боевых действиях, каков бы ни был их исход».
Золтан Веч внес в записную книжку последнюю заметку. «Продолжайте работать, – сказал он Абелю Руану. – Вполне возможно, что вас щедро вознаградят». Генерал повернулся к директору Шмидту: «Пойдемте, осмотр еще не закончен».
III
Эдвард Шмидт брел, поникнув головой, по гравийной дороге из своего маленького коттеджа у подножия горы Хелленбраун к воротам Института.
Охранник отдал ему честь.
«Доброе утро, Леон», – автоматически, без всякого выражения отозвался Шмидт.
«Доброе утро, директор! – Леон протянул ему газету. – Вы видели новости? Лесмонд и Кауч сбежали в Варли. Власть получила партия „Народное право“, они уже посадили Реннера в тюрьму».
Шмидт уныло кивнул: «Я только что слушал радио… Это просто ужасно, Леон. Не знаю… Надеюсь, все это не повлияет на Институт».
Леон указал на небо – приближались несколько самолетов: «Смотрите-ка! Они не теряют времени! Наглецы, мерзавцы! Ведь это „Блатчаты“ – молтройские истребители!»
Шмидт отвернулся: «Надо полагать, теперь нам часто придется их видеть. Это новый способ вторжения, Леон. Армии больше не штурмуют границы, но коварные подлецы размножаются в организме государства, как раковая опухоль».
В будке охранника зазвонил телефон. Леон снял трубку: «Алло!» Он повернулся к Шмидту: «Вас вызывают, директор».
Шмидт зашел в будку и взял трубку: «Алло? Да… Как вы сказали? Вступает в силу безотлагательно? Понятно…»
Директор Института вышел под открытое небо: «Приказ нового министра внутренних дел. Никому, ни в каких обстоятельствах, не позволяется покидать территорию Института до прибытия нового директора».
«Нового директора? – переспросил Леон. – Но…»
Шмидт развел руками: «Вот такие дела. Ты получил приказ: никого не выпускай».
* * *
Бэйз Розó, новый директор, оказался низеньким толстяком с дребезжащим тонким голосом и маленькими, широко расставленными глазами, которые постоянно убегали куда-то в сторону. По прибытии он немедленно созвал персонал Института на совещание и, без предварительных церемоний, выступил с речью. При этом он сразу перешел к делу и выражался без обиняков.
«Друзья мои! Как вам известно, отныне Суаре находится под контролем прогрессивной партии, и наше общество становится новым, динамичным социальным образованием. Отныне мы обязаны оседлать волну грядущего, повернуться лицом к свету, выступить в поход против сил реакции и угнетения. С этой целью центральный комитет партии „Народное право“ сформулировал новую программу работы Института, способствующую успеху общего дела. Уверен, что все вы ощущали неудовлетворенность бесцельной, нерешительной политикой прежнего руководства – теперь все будет по-другому. Теперь перед каждым из нас поставлена цель: мы будем трудиться все, как один, работать с энтузиазмом, движимые преданностью идеалам новой жизни. Я предусмотрел ряд изменений, подлежащих немедленному внедрению; позволю себе во всеуслышание провозгласить перечень этих изменений. Такова новая политика Института, у нас больше не будет коварной межведомственной конкуренции и закулисных интриг. Все мы будем работать над достижением общей цели – и, если среди нас найдутся любители отлынивать или выражать недовольство, я буду рад узнать их имена… Итак: в чем заключается новая программа?»