«Он хочет проникнуть в корабль, – отозвался Кэтлин. – Стучится в наружный люк воздушного шлюза…»
* * *
Вилбур Мерфи сидел в капитанской каюте, осторожно вдыхая и выдыхая воздух.
«Как ты себя чувствуешь?» – поинтересовался Фрэйберг.
«Неплохо. Побаливают легкие».
«Неудивительно! – проворчал корабельный врач. – Никогда не видел ничего подобного».
«Как ты себя чувствовал там, в космической пустоте?» – спросил Кэтлин.
«Там одиноко и очень пусто. Я выдыхал, но больше ничего не вдыхал – странное ощущение. И ветер не обдувает кожу, не хватает ветра. Никогда не думал об этом раньше. Воздух постоянно ощущается кожей – как шелк, как взбитые сливки – у воздуха есть осязаемая текстура…»
«Разве тебе не было холодно? В открытом космосе температура снижается до абсолютного нуля!»
«Вакуум – ничто. В нем не холодно и не жарко. Солнечный свет нагревает, лучше оставаться в тени. Тепло не теряется посредством конвекции, как это происходит в атмосфере, но тепловое излучение и испарение пота достаточно охлаждают организм».
«Я все еще ничего не понимаю, – признался Фрэйберг. – Этот принц Али – какой-то мятежник, не так ли?»
«В каком-то смысле его трудно в этом обвинять. Нормальный человек, живущий под куполами их долин, должен каким-то способом выпускать накипевший пар, если можно так выразиться. Принц Али решил выступить в своего рода мусульманский крестовый поход. Думаю, что у него это даже получилось бы – по меньшей мере в масштабах Циргамесча».
«Но под теми же куполами живут многие другие…»
«Когда дело дойдет до драки, один сжамбак одолеет двадцать человек в скафандрах. Укол стрелы или шпаги не повредит щиту сжамбака, но такой же укол выпустит воздух из скафандра, и человек внутри скафандра взорвется от перепада давления».
«Вот как! – сказал капитан. – Надо полагать, теперь на Циргамесч пошлют отряд Корпуса Миротворцев, чтобы там навели порядок».
Кэтлин спросил: «Тебя усыпили хлороформом. Что случилось, когда ты пришел в себя?»
«Ничего особенного. Я чувствовал, что к моей груди что-то прикрепили, но не слишком об этом беспокоился. Все еще плохо соображал. Воздух уже наполовину выкачали из барокамеры. Они держат в ней человека восемь часов. Давление снижается примерно на 0,7 атмосферы в час – плавно и постепенно, чтобы не вызывать кессонную болезнь».
«Барокамера – рядом с тем помещением, где ты встретился с Али?»
«Да. Им пришлось сделать из меня сджамбака – иначе негде было бы меня содержать. Довольно скоро у меня в голове все прояснилось, и я рассмотрел аппарат на груди, – Мерфи ткнул пальцем в механизм, лежавший на столе. – Увидел баллон с кислородом, увидел, как кровь циркулирует по прозрачным пластиковым трубкам: синяя венозная кровь – из меня в этот карбюратор, красная артериальная – обратно в меня. Я понял, как все это работает. Легкие продолжают выдыхать двуокись углерода, но вена, подающая кровь в левое ушко сердца, пропущена через карбюратор и насыщается кислородом. Человеку больше не нужно дышать. Карбюратор наполняет кровь кислородом, а в барокамере человек привыкает к отсутствию атмосферного давления. В вакууме нужно помнить только об одном: не прикасаться ни к чему незащищенной кожей. Под солнечным светом поверхности раскаляются; в тени они мгновенно замораживают мягкие ткани и жидкости. Во всем остальном человек свободен, как птица».
«Но… как тебе удалось сбежать?»
«Я заметил их маленькие реактивные машины и стал соображать. Вернуться в Сингалют я не мог – меня сразу линчевали бы как сджамбака. До другой планеты долететь я тоже не мог – запаса топлива не хватило бы.
Я знал, что скоро должен прибыть космический челнок и решил встретить его в космосе. Сказал охраннику, что пойду прогуляюсь на минутку, и позаимствовал один из реактивных летательных аппаратов. Вот и все, в сущности».
«Что ж, – сказал Фрэйберг, – это замечательная история, Вилбур. Получится потрясающая программа! Ее можно будет растянуть на два часа».
«Меня все еще интересует одно обстоятельство, – вмешался Кэтлин. – Кого стюард видел в космосе, когда это случилось впервые?»
Мерфи пожал плечами: «Может быть, кто-то из сджамбаков развеселился и стал куролесить. Излишек кислорода в крови вызывает своего рода опьянение, человеку приходят в голову всякие причуды. Или, может быть, один из сджамбаков решил, что с него хватит джихада.
В клетке на площади прямо в центре Сингалюта заперли сджамбака. Принц Али каждый день проходит мимо, они смотрят друг другу в глаза. Али усмехается, после чего идет своей дорогой. Может быть, этот сджамбак пытался сбежать и проникнул в звездолет на орбите. А команда выдала его султану. Теперь султан заставляет его мучиться, чтобы другим было не повадно…»
«Что султан сделает с принцем Али?»
Мерфи покачал головой: «На месте Али я постарался бы исчезнуть».
Включился громкоговоритель: «Внимание! Уважаемые пассажиры! Наш корабль прошел проверку, карантин отменили. Пассажиры могут выходить. Ни в коем случае не забывайте, что в Сингалют запрещено ввозить любое оружие и любые взрывчатые вещества!»
«Именно из-за этого запрета я и влип во всю эту историю», – сказал Мерфи.
ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
I
Джина Марсайл, хорошенькая пятнадцатилетняя блондинка, подскочила сзади к сидевшему за столом отцу: «У-у!»
Арт Марсайл оглянулся с провокационной невозмутимостью: «Я думал, ты собиралась на вечеринку».
Джина поправила джинсы и разгладила складки бледно-голубого свитера: «Собираюсь».
«Чем займетесь?»
«Будем жарить сосиски на гриле. А еще заглянем в дом с привидениями – нынче Хэллоуин».
С другого конца гостиной послышался презрительный смешок. Джина проигнорировала его.
Арт Марсайл – высокий человек с задубелым, как лошадиная сбруя, обветренным лицом, загоревшим до темно-кофейного оттенка за многие годы, проведенные под калифорнийским солнцем, с притворной строгостью смерил Джину глазами с головы до ног.
«Какой еще дом с привидениями?» – поинтересовался он, пока Джина заканчивала приготовления.
«Старый дом Фрилоков».
«Значит, там завелись привидения?»
«Все так говорят. С тех пор, как Бенджамин Фрилок убил свою жену».
«Так говорят, а? Кто-нибудь на самом деле что-нибудь видел?»
Джина кивнула: «А как же! Мексиканцы, живущие под холмом, замечали огни и слышали шум».
С другого конца комнаты донеслось издевательское ржание: «Безмозглое быдло!»
Арт Марсайл мелком взглянул на Хью, своего сына от первой жены, и снова повернулся к дочери: «Не боишься?»
Джина спокойно покачала головой: «Я во все это не верю».
«Понятно, – Арт Марсайл задумчиво кивнул. – И кто с тобой пойдет?»
«Дон Бервик. И еще…» – Джина назвала других участников вечеринки.
Сидевший поодаль Хью произнес тоном, полным отвращения: «Это у них называется „жарить сосиски“. Обниматься да целоваться – вот и все, чем они там будут заниматься».
Джина исполнила нахальный пируэт: «Нужно же где-то целоваться!»
Арт Марсайл хмыкнул: «Смотри, не слишком позволяй себя тискать».
«Папа!»
«Ты сделана из плоти и крови, так же, как все – не правда ли?»
«Да, но я… я…»
«Они поедут за город и будут хлестать пиво», – доверительно сообщил Хью.
«Не буду!»
«Парни будут».
«Конечно, будут, – прорычал Арт Марсайл. – И знаешь, почему я это знаю? Потому что в свое время делал то же самое. И занялся бы этим снова, если бы со мной поехала за город красивая девушка».
«Папа! – воскликнула Джина. – Ты противный!»
«Не противнее Дона Бервика, надо думать. Так что будь осторожна».
«Хорошо, папа!»
Прозвенел дверной колокольчик; зашел Дон Бервик – коренастый, плечистый семнадцатилетний парень. Перекинувшись для вежливости парой слов с Артом и Хью, он последовал за Джиной к выходу. Арт проводил их до крыльца: «Слушай, Дон. Не хочу, чтобы вы напивались. Не хватало еще, чтобы вы спьяну гоняли на машине, в которой будет сидеть Джина. Ты меня понял?»
«Понял».
«Ладно. Развлекайтесь от души!» Арт вернулся в дом. Хью стоял у двери – в восемнадцать лет он был выше отца. На продолговатой скуластой физиономии Хью, тощего и костлявого, но с большими мясистыми ладонями, постоянно сохранялось упрямое обиженное выражение: «Не понимаю, почему ты ей это позволяешь».
«Молодость случается только раз, – не повышая голос, сказал Арт Марсайл. – Пусть веселится… Тебе тоже следовало бы гулять с девушками – вместо того, чтобы сидеть дома и жаловаться на других».
«Я не жалуюсь. Я просто говорю о том, как следует себя вести».
«И как ей следовало бы себя вести?» – суховато спросил Арт.
«Она могла бы делать домашнее задание».
«У нее отличные оценки, Хью. Ей трудно было бы учиться лучше».
«Сегодня вечером – встреча борцов за духовное возрождение».
«И ты намерен посетить это сборище?»
«Да. Проповедует Уолтер Мотт. Замечательный, вдохновляющий лидер!»
Арт Марсайл вернулся к чтению журнала: «Уолтер Мотт, „гонитель бесов“…»
«Так его прозвали».
«Если тебе нравится слушать про адское пламя и вечные муки, – заметил Арт Марсайл, – дело твое. Но я туда не пойду, и Джине там делать нечего».
«Если бы это зависело от меня, она пошла бы на собрание, и ей там понравилось бы. Ей это было бы полезно».
Арт Марсайл взглянул на Хью с удивлением, с годами скорее возраставшим, нежели уступавшим место привычке: «А тебе было бы полезно выпить пива и целоваться с девушками. Но заставлять тебя я не могу. Будь я проклят, если заставлю кого-нибудь что-нибудь делать для его же блага!»
Хью вышел из гостиной и немного погодя появился снова в мешковатых серых брюках и черном свитере с большой стилизованной буквой на груди – его команде вручили такие свитера после успешного баскетбольного матча. «Я пошел», – сообщил он.
Арт Марсайл кивнул; Хью удалился. Закончив перелистывать журнал, Арт включил телевизор и посмотрел вечерний фильм – но мысли его были заняты скорее детьми, нежели мелькающими кадрами устаревшего боевика. Хью мог быть или не быть его собственным сыном; Джина была его дочерью от второй жены. Первая жена Арта сбежала с бродячим музыкантом вскоре после того, как родился Хью. Хью больше походил на этого музыканта, чем на Арта. Ни в чем невозможно было быть уверенным, однако, и Арт пытался вести себя с сыном так, как если бы тот был его кровным отпрыском. Вторая жена Арта погибла в автокатастрофе, когда возвращалась с новогоднего «парада роз» в Пасадене. Если Арт скорбел по ней, никто ничего об этом не знал. Он работал в апельсиновой роще с усердием, поглощавшим всю энергию. Его бизнес процветал; он прикупил еще земли и делал деньги, не проявляя ни малейшего желания их тратить. Джина и Хью подрастали; Арт относился к обоим настолько справедливо, насколько умел. Так как он не мог заставить себя демонстрировать привязанность к Хью, он пытался скрывать любовь к дочери. Но Джину невозможно было обмануть. Она обнимала и целовала отца и ничего от него не скрывала.