Молли, говорившая устами Айвали Трембат, вела себя дружелюбнее: «Что за вопрос? Ваш мир выглядит таким, каким он был всегда. И Айвали тоже – конечно, я слышу ее голос, он мне нравится; он доносится до меня вместе с другими вибрациями – кажется, так это называется? – и вдруг оказывается, что я разговариваю с совершенно незнакомыми людьми».
Все ответы на третий вопрос были примерно того же характера.
Дон вкратце повторил вслух четвертый вопрос: «Присутствует ли в вашем мире Франклин Д. Рузвельт? Можешь ли ты с ним встретиться? И что он думает о нынешнем правительстве?» Взглянув на лица окружающих, Дон прибавил: «Мы задали этот вопрос по очевидной причине. Мы хотим узнать, могут ли несколько дýхов одновременно связываться с одним и тем же человеком – и, если это возможно, будут ли одинаковыми их отзывы об этом человеке».
«Этим все еще ничего не доказывается, – заметил Годфри Хед. – Ничего нельзя доказать, пока не будет исключена возможность телепатии. А ее исключить очень трудно, если не невозможно».
Когсвелл рассмеялся: «Если нам когда-нибудь удастся получить удовлетворяющее вас свидетельство, мы почувствуем, наконец, что у нас появилась надежная почва под ногами».
Хед настаивал: «Мы не можем притворяться учеными и в то же время предаваться мистицизму».
«Согласен, целиком и полностью!» – торжественно заверил его Когсвелл.
«В данный момент ваше возражение невозможно опровергнуть, – сказал Дон Бервик. – Тем не менее – послушаем, что скажут респонденты…»
Он стал поочередно включать магнитофоны. Ответы дýхов были невразумительны. Сэр Джервейз Десмонд обругал Алека Диллона за дерзость; другие «связные» что-то неразборчиво бормотали. Уравновешенная Молли Тугуд заявила устами Айвали Трембат, что несколько раз видела Рузвельта поодаль, в черном плаще, и что, как правило, он сидел за столом или в кресле.
«Он все еще инвалид?» – спросил наблюдатель.
«Это замечательный человек, – ответила Молли, – сильный и здоровый».
Никто из «связных» не смог поделиться мнением Рузвельта о нынешнем правительстве США и не проявил никакого желания спрашивать его об этом.
Были воспроизведены остальные звукозаписи; исследователи отсортировали полученные данные. Работа за столом, уставленным банками из-под пива и заполненными до отказа пепельницами, закончилась уже после полуночи.
Откинувшись на спинку стула, Дон устало подвел итоги: «В общих чертах, вот что у нас получается. Присутствует ли Гитлер в потустороннем мире? Да, присутствует. По словам двух респондентов, он появляется в виде хорошо заметной, вполне материальной фигуры. Кочамба говорит, что Гитлер пребывает в старом добром аду. Ветцель сообщает, что Гитлер бродит по окраинам загробного мира, как потерянная душа».
«Противоречие!» – пробормотал Хед.
«Если только он не проводит часть времени в аду и не бродит по закоулкам в перерывах, – заметил Раковский. – Что вполне возможно».
Дон продолжал: «Вопрос шестой: о родоначальниках религий. Иисуса иногда видят в слепящем, сияющем ореоле, а иногда как человека впечатляющей внешности. Он мудр, добр, наделяет других своей мудростью и добротой. Магомет и Будда также присутствуют в потустороннем мире; они выглядят и ведут себя примерно так же, как Иисус. Ганди производит сходное впечатление. Главарь воинствующих атеистов, Сталин, судя по всему, является в двух ипостасях: одна достаточно благонравна, другая – исчадие зла. Благонравная ипостась, согласно обрывочным сведениям, предоставленным малолетней Перлью, словно исчезает и растворяется, тогда как порождение зла становится все более плотным и материальным. По всей видимости Сталин, так же как Гитлер, подвергается наказанию, – Дон обвел взглядом присутствующих. – Я считаю это обстоятельство немаловажным. По существу, оно, вместе с ответами на следующий вопрос, подтверждает справедливость давно появившегося у меня подозрения…»
Раковский, Когсвелл, Хед и Келсо вопросительно подняли глаза; Джина слегка усмехнулась, наклонившись над банкой с пивом.
«Подозрение?»
«У меня сформировалась гипотеза по поводу загробной жизни, и я скоро поделюсь с вами этой гипотезой».
«Гипотезам грош цена!» – заявил Раковский.
«Возможен решающий эксперимент, позволяющий однозначно подтвердить или опровергнуть мою гипотезу. Что ж, продолжим. Древнеегипетский писец. Никто его не знает. Никто не может с ним связаться – если проигнорировать расплывчатые и довольно-таки легкомысленные замечания Лулы.
Восьмой вопрос позабавил тех, кто соблаговолил на него ответить. «Конечно, мы – личности! Такие же, как вы!»
Девятый вопрос: «Как ты узнаёшь, что медиум желает установить с тобой контакт?» Доктор Гордон Хэйзелвуд, Молли и Перль утверждают, что слышат, как их зовут по имени – или нечто в этом роде. Сэр Джервейз просто знает, что с ним желают побеседовать».
«Высокомерный сукин сын!»
«Десятый вопрос: нет, они ни в чем не нуждаются и ничего от нас не хотят». Дон бегло просматривал список ответов.
«Одиннадцатый вопрос. Теперь респонденты начинают «отключаться». Приходится полагаться в основном на ответы Молли и Ветцеля. Они говорят, что отдыхают, спят и живут в домах. Молли живет в старом фермерском доме на ранчо; Ветцель живет в деревянной избе, а иногда ночует в палатке у костра, в лесу. То есть, по всей видимости, они живут примерно так же, как жили на Земле. Еда их мало интересует – они редко едят, хотя, судя по всему, время от времени угощаются. По поводу физиологических функций внятных ответов нет… Перль хихикает, а Молли шокирована и оскорблена.
По двенадцатому вопросу респонденты расходятся. Надо полагать, в потустороннем мире существуют и темнота, и свет. Молли говорит, что в ее мире никогда не кончается день. Ветцель утверждает, что день сменяется ночью, после чего снова наступает день. Мари Козар сообщает, что в ее мире установилось нечто вроде бесконечного вечера.
На тринадцатый вопрос – «Раздражают ли тебя такие вопросы? Не возражаешь ли ты против того, чтобы сообщать в дальнейшем другие сведения о потустороннем мире?» – мы не получили однозначного ответа. Молли не возражает и готова нам помогать. Ветцель не хочет, чтобы его беспокоили. Кочамба считает, что наше любопытство неуместно».
«Жаль, что Джоанна Хоу – недостаточно эффективный медиум, – проворчал Когсвелл. – Мы могли бы многое узнать у Хэйзелвуда. Он – самый образованный из доступных дýхов».
Дон бросил на стол лист, содержавший сводку ответов: «Вот и все».
«В общем и в целом, – многозначительно заключил Когсвелл, – удалось получить впечатляющую массу информации. Нам исключительно повезло».
Раковский хмыкнул: «Но мы не узнали ничего нового… Не наблюдаются ни убедительное соответствие ответов, ни расхождение, позволяющее сделать окончательные выводы».
«Как вам сказать… – Дон задумался. – У меня нет такого опыта, как у вас, я новичок в этой области. Может быть, это мой недостаток – а может быть, своего рода преимущество. Мне кажется, что мы накопили разнообразный существенный материал – допуская, конечно, что медиумы добросовестны».
Когсвелл терпеливо выслушал его, Хед пожал плечами. Раковский сказал: «О какой гипотезе вы упомянули?»
Дон устроился на стуле поудобнее, переводя взгляд с одного лица на другое: «Вы все, конечно же, знакомы с работами Юнга?»
«Конечно!» – отозвался доктор Когсвелл.
«И вам знакомо понятие „коллективного подсознания“».
«Да».
«Юнг пользуется этим термином, когда описывает запас используемых людьми идей и символов. Я хотел бы расширить это понятие, включив в него все человеческие мысли, воспоминания, идеалы и эмоции».
«Как вам угодно, – отозвался Раковский. – В конце концов, это ваша гипотеза».
«Я допускаю, – сказал Дон, – что так называемая „загробная жизнь“ – не что иное, как коллективное подсознание всей человеческой расы».
XIII
На лицах присутствующих отразились различные реакции. Годфри Хед задумчиво поглаживал подбородок; Раковский слегка рассерженно моргал; пухлые губы Когсвелла скептически покривились; Келсо выглядел мрачновато и разочарованно.
«В таком случае вы недвусмысленно допускаете, что независимая загробная жизнь не существует!» – заключил Раковский.
Дон усмехнулся: «Я не ожидал аплодисментов».
Когсвелл обиженно произнес: «Ваша теория, в сущности, нелогична».
Усмешка Дона стала несколько натянутой: «Моя теория позволяет объяснить спиритуалистические явления, не прибегая к допущению бессмертия личности. Разве это не логично? Что мы пытаемся сделать? Обмануть себя? Или докопаться до истины независимо от того, насколько безрадостной она может оказаться?»
«Мы хотим узнать правду, разумеется! – отозвался Раковский. – Но пока что…»
Когсвелл прервал его: «Я продолжаю считать, что наилучшим объяснением является простейшее – таков, по меньшей мере, общепринятый принцип, а следовательно…»
Хед потерял терпение: «Давайте выслушаем господина Бервика до конца!»
Все не слишком дружелюбно повернулись к Дону.
Дон рассмеялся: «Любая теория, не позволяющая доказать существование загробной жизни, обречена навлечь на себя безжалостную критику. Все присутствующие неспособны проглотить и переварить наживку религиозной догмы – но при этом мы всё еще хотим верить в загробную жизнь. Именно поэтому мы занимаемся исследованиями такого рода. Мы пытаемся нечто доказать самим себе, а не опровергнуть какой-либо предрассудок. Сохранять беспристрастность очень трудно. Но если мы не будем беспристрастны, если мы не преодолеем внутренние позывы, мы не сможем называть себя учеными. Мы останемся мистиками».
«Продолжайте! – пробурчал Раковский. – Неплохо было бы познакомиться с более подробным обоснованием вашей теории».
«Наверное, ее лучше было бы называть гипотезой. Я делаю минимальное количество допущений, применяя по отношению к сверхъестественным явлениям те критерии, которые используются научными специалистами в других, традиционных областях. Мы не нуждаемся в оккультных предрассуждениях по поводу „смысла жизни“, „предопределенной цели эволюции“ или „бесконечности непознаваемого“. Мы можем подходить к поставленной задаче достойно – подобно тому, как уверенный в себе и уравновешенный исследователь объективно систематизирует множество полученных данных, а не так, как ведет себя смиренный приверженец мистической догмы, надеющийся на случайное „откровение“ или „разоблачение тайн“».