И я подхватила этот ритм, сливаясь с музыкой, с этим голосом, становясь ею. Раскинув руки, врываясь в безумный ритм кружения и полета по льду.
Забытые чувства…
Замерзшие ноты,
Мне кажется даже,
Забыла я, кто ты.
Забыла я, кем ты
Когда-то врывался
В те строчки, в которых
Навеки остался…
Ее голос обрывался так резко, словно дыхание, и я вместе с ним сорвалась в припев. В движения по диагонали, рваные и яростные, как обращение к тому, кто тебя не слышит. Лица и магазинчики сувениров смешались с протянувшимися над катком огоньками гирлянд, голограммы размывались все сильнее, а я ощущала себя все более и более невесомой. Скользя по льду, я всегда чувствовала себя парящей.
И если бы это
Запомнить мгновенье,
Заполнить собою
Твое вдохновенье.
Сильнее морозов
В моем сердце стужа.
Ты был тем единственным,
Кто был мне нужен…
Могла бы я тогда,
Когда меня любить
Ты б мог
На треть так сильно, как ее,
Могла бы рядом быть,
Могла бы все забыть,
Но это «все» давно забытое мое…
Пустое.
Пустое.
В моих мечтах с тобой
Нас только двое.
Двое.
Нас только двое: я и ты…
Музыка стучала в ушах старинными часами и билась в ритме ударов сердца, заводя меня все сильнее. Темп нарастал, и вместе с ним нарастали чувства. Падая вслед за звонкими нотами в глубину, я перехватила лезвие, чтобы кружиться на этой глубине, поднимаясь от самого льда все выше и выше. Чтобы во время очередного скольжения оттолкнуться и взлететь, раскинув руки, впуская в себя чужие чувства и пламя.
Закончится время
Моих выступлений…
И снова наступит
Зима превращений.
Когда я останусь
Одна с этой мыслью,
Что нет больше пламени,
Нет больше смысла…
Приземление вышло яростным, из-под лезвий плеснул крошкой лед, и вслед полыхнуло пламя ее слов, подхватывая меня в сумасшедшее кружение танца. До прерывающегося дыхания, до мельтешения, в котором не осталось ни одного четкого лица. Только тень мужской фигуры, отступающая все дальше и дальше.
Могла бы я тогда,
Когда меня любить
Ты б мог
На треть так сильно, как ее,
Могла бы рядом быть,
Могла бы все забыть,
Но это «все» давно забытое мое…
Пустое.
Пустое.
В моих мечтах с тобой
Нас только двое.
Двое.
Нас только двое: я и ты…
Музыка оборвалась вместе с последним взмахом руки, резко развернувшись, я остановилась. Поймав очередной вздох и брызги ледяной россыпи. Только сейчас поняла, что движения вокруг как-то не наблюдается. А потом вместе с очередной песней со всех сторон взорвались аплодисменты.
Они хлынули на меня сплошным потоком, и осознание того, что кругом безумное множество людей, что они на меня смотрят, заставило замереть.
– Лаура, – Бен оказался рядом со мной раньше, чем я успела опомниться, – это было роскошно.
Он подхватил меня под руку, увлекая за собой. Сквозь льющиеся отголоски оваций, отзывающиеся в сердце, как мгновением раньше отзывался голос Сибриллы Ритхарсон.
– Да, подруга, ну ты и зажгла, – сообщила Рин, пряча руки в карманы курточки. – Вы вообще в курсе, что у Ритхарсон была несчастная любовь?
Я пыталась выровнять дыхание и избавиться от странного чувства смущения и восторга. Нет, мне приходилось несколько раз выступать, но все это было скорее из разряда самодеятельности – выпускной в школе фигурного катания, синхронные воздушные танцы, где я стекала по лентам, оплетающим мое тело, и с ними же взлетала ввысь, но чего-то по-настоящему серьезного, такого, чтобы это видели столько незнакомых людей… Да, я много каталась, и на меня часто смотрели, но никогда еще я не ощущала себя настолько близкой к шоу «Эрвилль де Олис».
– Несчастная любовь? – переспросила, чтобы немного смягчить бурлящий в крови драйв.
– Да. Она собиралась замуж за Гранхарсена… помнишь, пять лет назад или вроде того? Когда предшественник Ландерстерга собирался в отставку?
Вот. Я поняла, что можно использовать, чтобы смягчать бурлящий в крови драйв, – Ландерстерга. Одно его упоминание, и я уже прочно стою на ногах, как будто к ним по ледяной глыбе привязали.
– В общем, она крута, – подвела итог Рин. – Набла с два ты так споешь, если у тебя нет занозы в сердце.
– То есть счастливые люди ничего мощного не создадут? – поинтересовалась я.
– Ну… настолько мощного – нет. – Подруга пожала плечами. – Сама подумай, зачем суетиться, если в жизни все пучком? А главное, попробуй так спеть, когда ты счастлива, замужем и с тремя детьми.
– Это сейчас прозвучало пессимистично. – Сэфл рассмеялся.
– Ой, да ну тебя! – Рин махнула рукой и посмотрела на меня. – Я о том, что когда ты счастлива, петь об этом неприкольно. Кстати, я записала твой эпичный выход и выложила в живую ленту.
– Что? – переспрашиваю я. – Что ты сделала?!
– Выложила в живую ленту, – повторяет подруга. – Вот. Хочешь посмотреть?
Я хватаю ее за руку с такой силой, что Рин ойкает.
– Удали, – говорю шепотом. – Удали быстро!
Мой голос становится низким, мне кажется, что я проглатываю собственный вздох, и только расширенные глаза подруги напоминают о том, где я и что делаю.
– Прости, – выдыхаю тут же. – Прости, просто удали это, о’кей?
– О’кей, – говорит Рин. – Хотя я все равно не понимаю, что в этом такого страшного.
Ничего в этом такого страшного, в начале вечера я сама хотела это сделать, но сейчас не хочу. Не хочу, чтобы у Бена были проблемы или чтобы проблемы были у Рин и Сэфла. Я вообще не хочу приплетать друзей ко всему, что так или иначе связано с Ландерстергом. Поэтому сейчас беззастенчиво вру:
– Это из-за отца.
Откровенно говоря, это даже не ложь, а так, полуправда. Дипломатическая, как сказал бы Ландерстерг. При мысли о нем мне хочется рычать – сдался мне это Ландер-р-рстер-р-рг!
Нет, мне он точно не сдался. Проблема в том, что я зачем-то сдалась ему, хотя вокруг просто сугробы желающих стать первой ферной Ферверна. Уверена, что та иртханесса, которая вылетела из его кабинета и спровоцировала меня на то, чтобы туда залететь, тоже не против.
Чтоб его драконы покусали!
– Из-за отца? – интересуется Бен.
– А ты не знал? – Сэфл приподнимает брови. – Лаура. Хэдфенгер.
– Хэдфенгер! – Бен бьет себя ладонью по лбу. – Я просто сама внимательность.
– Все в порядке, – говорю я.
Мне хочется как можно быстрее уйти от темы политики, пусть даже речь о моем отце. Рин вопросительно смотрит на меня, но я отмахиваюсь.
– Катаемся дальше?
И мы катаемся. Бен несколько раз поскальзывается, но все заканчивается благополучно. До елки мы все-таки добираемся: огромная, высотой в десять этажей, она рассыпает вокруг себя свет гирлянд и искры, отражающиеся в гранях шаров и игрушек. Издалека ее видно лучше, когда подъезжаешь ближе, приходится запрокидывать голову, чтобы увидеть что-то наверху. От собранных в металлические трубы ветвей расходятся нити фонариков, протянувшиеся над ведущими в разные стороны дорожками катка. Это единственное место, где ледяные трассы сходятся, и если посмотреть на каток с высоты, он напоминает знак бесконечности. Елка стоит в самом его центре.
– Кстати, – говорит Рин, – давайте договоримся: я хочу отмечать с вами. Поэтому если у кого-то есть какие-то планы на праздничную ночь…
– У меня нет! – Бен вскидывает руки.
– У меня есть. – Сэфл качает головой.
Подруга смотрит на него в упор, в ответ он только смеется.
– Я тоже собираюсь отмечать с тобой.
Ему прилетает сорванной с его головы шапкой по плечу. Он легко перехватывает Рин за руки, а потом одним рывком притягивает к себе и целует.
– Мне кажется, мы тут лишние. – Бен кивает в сторону, и мы снова отъезжаем к бортикам. Здесь рядом с ними выделено место для отдыха, можно откинуть встроенную скамеечку и даже посидеть.
Что мы и делаем.
– Так что, Лаура? Какие у тебя планы на праздничную ночь?
«Никаких», – хочется ответить мне, но вместо этого я говорю:
– Пока все очень расплывчато.
– Пока? – улыбается Бен.
– Да. Завтра все станет ясно.
Завтра станет ясно, что за Ландерстерга я не выхожу. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Правда, пока не представляю, как донести это до сведения его иртханейшества, но я в процессе генерации нового плана.
– До завтра я подожду.
– А, то есть если бы я сказала, что ждать придется две недели, ты бы не подождал?
– Две недели – это слишком долго, Лаура. Обычно да или нет говорят сразу.
Ответить я не успеваю, к нам подъезжают Рин с Сэфлом. У подруги горят щеки и губы, но если первое от мороза, то второе совершенно точно никак с морозом не связано. Назад мы возвращаемся вдоль катка, глядя на кружащихся и катающихся людей, болтаем о праздничном меню, и Сэфл с Рин спорят на тему марок веоланского. По большому счету их не так уж много, все веоланское производят в Веоле, это один из мегаполисов Раграна, и именно там впервые появился этот напиток, впоследствии завоевавший такую популярность и ставший символом любого праздника или успеха.
– Хочешь шантвейна? – спрашивает Бен, когда мы проходим мимо магазинчика, откуда совершенно безумно пахнет специями и пряностями.
Наверное, стоило отказаться, но мне не хочется. Не хочется заканчивать этот вечер, хочется продлить это зимнее волшебство.
Пока нам готовят шантвейн, мы выбираем подарок: к каждому напитку полагается либо маленький пряник с рисунком, либо пакетик воздушных пирожных размером с подушечку пальца, тающих на языке. Я выбираю второе, Бен берет пряник.
– Не каждый день отгрызаешь верхушку Айрлэнгер Харддарка, – говорит он.