– А где они сейчас?
– Мама угасла. Без отца. Отчим вернулся в Рагран.
Я прикусила язык. Открыла рот, но, вспомнив «к наблам извиняшки», решила, что просто больше не стану поднимать тему семьи. Тем более что это совершенно лишнее между нами. Если честно, я ее и так не собиралась поднимать, она сама поднялась, и я по этому поводу чувствовала себя не самым лучшим образом.
Бен, кажется, по этому поводу не чувствовал ничего – не по поводу семьи, разумеется, а по поводу разговоров со мной о семье. Тем не менее он молчал все время, пока мы не вышли на парковку. Здесь парковки были крайне редкими, и, чтобы оставить флайс, нужно было очень постараться. Скажем так, Бену повезло: парковка была рядом с моим домом и еще тремя домами, запечатанная внутри, в квадрат между зданиями.
– Ого, – сказала я, когда поняла, к какой машине мы идем.
Этот флайс, вернее, марка «Эоррхарг W1» сейчас считалась одной из самых престижных в мире. Я подумала сначала об этом, потом – о том, сколько стоит частная клиника в Ферверне, а потом мне стало стыдно. Снова.
– Я знаю, что извиняшки к наблам, – произнесла я. – Но я хочу попросить прощения за то, что произошло на катке. И за то, что тебе пришлось уехать.
Бен пристально посмотрел на меня. Почти как тогда, на катке. Если уж быть точной, так он на меня смотрел только на катке. Наверное, если бы все можно было исправить, я бы на каток не пошла. Хотя если бы все можно было исправить, я не пошла бы на то собеседование, но что теперь толку об этом думать.
– Я не представляю, как ты дожила до своих лет, – наконец произнес он.
– Это все, что ты можешь сказать?!
– Ну, еще я могу сказать, что таких, как ты, больше не делают, а следом – садись.
Дверца сверкнула черным хромом, поднимаясь вверх, и я все-таки села. В салоне пахло дорого: деревом и полировкой. Деревянная панель во флайсах – это уже не просто комплектация класса люкс. Это роскошь, доступная немногим, такие машины делают на заказ.
– Куда мы едем? – спросила я, когда Бен опустился на водительское сиденье, и нас запечатало в спортивной капсуле флайса.
– Тебе понравится.
Мне правда понравилось. Центр столицы разительно отличался от моего района, больше того, оказавшись в пределах Нулевого кольца, я ощутила, что с моих плеч как будто рухнула тяжесть, не дававшая мне дышать свободно последние несколько дней. Мериуж ничем не напоминал Хайрмарг, здесь была совершенно иная архитектура, но сглаженные (в большинстве своем) фасады сверкающих высоток, залитые солнцем улицы, галереи бутиков и шикарные офисные центры действовали вдохновляюще. Я снова поверила в то, что все будет хорошо. Обязательно будет, надо только захотеть – и найти работу.
И я обязательно найду.
Сначала, до родов, попроще, а потом вернусь к тренировкам и, кто знает… возможно, моя мечта с «Эрвилль де Олис» перестанет быть мечтой.
Мы побывали в парке Гран Туа, этот многоярусный островок природы посреди мегаполиса сейчас не мог похвастаться зеленью, но вскоре…
– Ты даже не представляешь, как здесь красиво весной, – сказал Бен. – Когда начинается цветение, здесь столько народу – не протолкнуться.
– Хорошо, что я не аллергик.
Он покосился на меня.
– Юмор у тебя слегка медицинский.
Я пожала плечами и облокотилась на сверкающие в солнечных лучах металлические перила смотровой площадки. Парк, возведенный на высоте, представлял собой одно из чудес света. Со всех сторон открывались виды столицы – высотки, знакомое мельтешение флайсов на аэромагистралях, извивающиеся змеи аэроэкспрессов. Смотровые площадки располагались, начиная от первого и до последнего яруса, окружая многочисленные дорожки и зеленые зоны (то есть зоны, которые весной станут зелеными), площадки для пикников, скамейки, фонтаны. Главная достопримечательность – искусственное озеро находилось на самом верху, где мы и стояли. Уже сейчас оно переливалось солнечными бликами, могу только представить, каким оно станет в окружении зелени и цветов.
– Особенно круто здесь летом на закате, – заметил Бен, облокотившись на перила одной рукой и глядя на меня. – Виды просто потрясающие.
– Ты здесь часто бывал?
– В парке?
– Нет, в Мериуже.
– Не сказать чтобы часто. Но отчим повсюду таскал меня за собой, пока я не вырос.
Я подумала о его матери. Сколько же ему было лет, когда он остался один?
– Что за фильм нам предстоит смотреть? – поинтересовалась я.
– Я уже думал, не спросишь. «Рожденная в пламени».
– Вот это название!
– Зажигает, да. Косвенно фильм слегка автобиографичный. Хотя все имена изменены, все совпадения случайны.
– То есть? – Я с любопытством посмотрела на него.
– Скажем так, это фильм про его жену.
– Танна… Танни…
– Ладэ-Гранхарсен, да. Мало кому удается стать настолько известными при жизни, как этим двоим. Словом, он сказал, что эти события здорово его изменили и что закончить свою карьеру в кинематографе он хочет именно так.
– Зато мы на сто процентов уверены, что фильм закончится хорошо.
– Зная Гроу, я бы не был так в этом уверен. – Бен хмыкнул. – Этот парень – сама непредсказуемость.
– Хочешь сказать, он убьет свою жену?
На меня покосились как-то ну очень странно.
– Что? Я имею в виду, в фильме.
– Ты на самом деле не хочешь стать медиком?
– Нет, у меня немного другие таланты.
Помимо обсуждения кино и других талантов мы успели поговорить еще о том, что со следующей недели начнем вливать пламя, и о том, как мы будем встречаться. Картина выходила потрясающая и живописная, никогда бы не подумала, что смогу спокойно говорить о таких вещах. С другой стороны, я много чего себе не представляла раньше, поэтому даже саму суть своего спокойствия восприняла относительно спокойно.
Тот факт, что пламя Бена никоим образом моему малышу не навредит, мы тоже обсудили. По сути, как он и говорил раньше, его пламя нужно только для подпитки, для полноценного развития полуиртханенка. Никакого отношения к пламени моего сына или дочери оно не имело, не говоря уже о том, чтобы наложить на него какой-то отпечаток.
Мы побывали на аллее Памяти, представляющей собой огромную площадь с установленными на ней голографическими мемориальными досками. На них были перечислены все погибшие в тот страшный налет, продолжавшийся четыре дня.
Четыре дня – мне даже представить страшно – драконы поливали город огнем, и даже миротворческие силы Ферверна и Аронгары не сразу смогли помочь.
Если честно, я даже не представляю, зачем Бен меня сюда привел: он ходил между стелами с записями, в том числе и о героях, спасавших людей из-под завалов и из горящих высоток, с таким видом, словно был обычным туристом, который просто не может не посетить это место. Мне же было настолько не по себе от осознания даже не столько самой трагедии, оставшейся в прошлом, сколько от того понимания, насколько это значимо для него и чем обернулось, что я не выдержала и утащила его отсюда под предлогом начавшейся у меня тошноты.
Потом мы сидели на кольцевой улице, замыкающей самое сердце Мериужа в свой бесконечный круг, а мимо нас проходили туристы и мериужцы. Я думала о маме – как часто она, совсем девчонкой, приезжала сюда с подругами, сидела здесь, болтала и смеялась? Отец говорил о ней, но он не рассказывал и сотой доли того, что я хотела бы знать.
Наверное, именно в этот момент я отчетливо осознала, что всегда буду рядом со своей дочерью или сыном. Всегда, что бы ни случилось. Несмотря ни на что.
Время пролетело незаметно, и вот мы ужинаем, а вот уже поднимаемся в фойе кинотеатра. Толпа народа, собравшаяся у дверей в ожидании открытия зала, гудит, и Бен отводит меня подальше.
– Чтобы случайно спойлеров не нахвататься. В Аронгаре премьера стартовала две недели назад, сразу после праздников, – поясняет он. А потом спрашивает: – Не устала?
Это «не устала?» оказывается слишком внезапным, и так же слишком внезапно на меня обрушивается осознание проведенного с ним дня. Да, нам нужно поддерживать легенду нашей «обрученности», но насколько достоверно… Или правильнее будет сказать, что нужно сделать для поддержания легенды? По сути, достаточно было того плана-минимума, о котором я говорила.
– Все в порядке, – отвечаю я, и до самого сеанса мы больше не произносим ни слова.
Потом мы смотрим кино. На этой картине можно откровенно реветь, совершенно не стесняясь своих чувств, и пусть эта история – вымышленная, она только основана на реальных событиях, таковой она не воспринимается. Про Джермана Гроу говорит весь мир, и я понимаю почему. Когда несколько лет назад вышла история Теарин Ильеррской, где его жена играла главную роль, я, как и многие девочки моего возраста, преимущественно залипала на Рихта Паршеррда в роли Витхара Даармархского.
Неудивительно, что эта роль для Паршеррда стала пропуском в мир большого кино и для многих других актеров – тоже.
Гроу действительно гений.
Поэтому сейчас, на этой истории, которая вроде как вымышленная, я откровенно реву. Напоминаю себе, что Танни Ладэ-Гранхарсен счастлива в браке (с тем самым Джерманом Гроу), но все равно реву. Кажется, эти слезы становятся очищением: не те, что были после ухода Стенгерберга с Арденом, а эти.
Еще я смеюсь.
Радуюсь и чувствую, как в падении перехватывает дыхание.
Как бы там ни было, когда кино заканчивается, я полностью опустошена, но опустошена приятно. Чувствую себя воздушной и легкой, улыбаюсь, поворачиваюсь к Бену. Он смотрит на меня в упор, пристально. Так пристально, что харрагалахт вспыхивает, отзываясь во всем теле странной жаркой волной.
– Здесь будет кое-что после титров, – произносит Бен, переключая взгляд на экран. – Смотри.
После титров – выступление Джермана Гроу. Надо отдать ему должное, редко встретишь настолько харизматичных людей (ну или иртханов). Я бы не назвала его красавцем, но есть что-то такое в его голосе, в его манере держаться или смотреть в камеру, что от него сносит крышу.