В этот момент флайс задергался как неисправная стиральная машинка на максимальных оборотах, и я поняла, что попросту лежу на приборной панели. Или сижу на коленях у Бена, но одно другого не отменяло, просто его рука впечаталась в схему запуска, а схему блокировки движения он еще не отключил.
Эти мысли вторглись в мое сознание поверх чувственных прикосновений – мои руки все еще на его плечах, взгляд упирается не то в его кровоточащую губу, не то в бешено бьющуюся на виске жилку. Сейчас я поняла, что избегаю смотреть ему в глаза, и в сознании почему-то мелькнуло: «Это больше не повторится».
Я проглотила эти слова вместе со вздохом и все-таки посмотрела прямо. В упор.
В горящую истинным огнем радужку с раскрывшимися вертикальными зрачками.
– Что, Лаура? – хрипло спросил он. – Куда побежишь теперь?
– Никуда.
Я снова глубоко вздохнула и осторожно перебралась на свое сиденье. Сердце все еще бешено колотилось, дыхание сбивалось.
– У меня вещи там, – сказала я. – Наверху. Все. Сумка, ключи…
Телефон не считается, его можно просто выкинуть.
– И платье не мое.
– За вещами схожу, – ответил Бен. – А ты сиди здесь.
– А давай ты не будешь говорить мне, что я должна делать?
– Принято. Останешься здесь или пойдешь со мной?
– Останусь, – сказала я.
У меня не было ни малейшего желания с ним куда-то идти. Особенно после того, что случилось. Особенно после того, как горели его прикосновения на шее… Как будто его ладонь до сих пор касалась кожи, а пальцы повторяли изгиб.
Ну и обуви у меня не было. Да.
На этой мысли я откинулась на спинку и закрыла глаза, считая про себя виарчиков, а когда Бен вернулся – открылась задняя дверца и он скинул на сиденье все, что осталось в фотостудии, запоздало вспомнила:
– Платье…
– Оно теперь твое.
Мне кажется, все, что со мной происходит, – это не моя жизнь. Что я просто наблюдаю со стороны, как какая-то незнакомая женщина живет за меня, и, наверное, это даже не странно. После того, как все перевернулось с ног на голову.
– Нет, – говорю жестко.
– Что – нет? – На этот раз Бен не позволяет дверце захлопнуться, резко тянет ее вниз. Закрывается она со щелчком, а в следующий миг уже тихонько взрыкивает мотор.
– Нет, ты не будешь покупать мне платья.
– Давай ты не будешь мне говорить, что я должен делать?
Он возвращает мне мои же слова, но кто бы знал, как это сейчас бесит. Бесит как никогда!
– Ты мне никто, – говорю я. – И я не принимаю такие дорогие подарки.
– Никто, – повторяет он, и в салоне становится еще жарче.
Это странное чувство – рядом с Торном я постоянно мерзла, а с ним – все время горю. Нормальное положение дел для меня совсем не предусмотрено?
– Мы ничего не должны друг другу, – напоминаю я, чтобы смягчить последнюю фразу. – И харргалахт только на время…
Я закусываю губу, чтобы не сказать «моей беременности».
– Да, я в курсе, что ты любишь всех использовать, Лаура.
– Что?!
Я что, только что решила, что с ним можно говорить нормально?!
– Ты окончательно рехнулся? – спрашиваю я. – С какой радости ты мне вообще все это говоришь?!
Бен не отвечает, а я за нашей перепалкой даже не заметила, как он вывел флайс по воздушному рукаву наверх. Огни Мериужа рассыпаются вокруг нас, я смотрю на него, а он – на дорогу.
Может, так действительно будет лучше.
Я разворачиваюсь и тянусь за сумкой. Мне даже удается ее взять с заднего сиденья, но в этот момент раздается резкий сигнал, флайс тормозит, и сумка плюхается на пол. Ее нехитрое содержимое высыпается мне под ноги.
– Наблов урод! – Бен смотрит на флайс, который мы облетаем.
Машина просто зависла на аэромагистрали: это нововведение по всему миру. Когда нарушаешь правила, тебя блокирует на месте до прибытия полиции. Это какая-то супернавороченная технология, которая зашивается во все флайсы без исключения по требованию Мирового сообщества.
– Я помогу. – Он наклоняется и, разумеется, первым поднимает мой телефон в трещинку. – Это что?
– Это Гринни.
– Гринни? – Бен опять переключается на дорогу.
– Да, ей не понравился звонок.
– Понятно.
Что там ему понятно, я не уточняю, две упаковки – одну с сипроновыми платочками, другую с влажными, помаду, расческу, карточки и документы, ключи я собираю уже сама. К счастью, Бен больше помогать не стремится, очевидно, понимая, что в следующий раз застрять можем уже мы.
Наши отношения не то чтобы странные, я вообще не представляю, как их можно назвать. Поэтому предпочитаю молчать и думать о том, что мне делать дальше. Моя тысяча, судя по всему, накрылась задницей дракона. И это даже не образное выражение, потому что дракон, который накрыл ее, сейчас сидит рядом со мной и управляет флайсом. Другое дело, что этот дракон считает такое возможным, а еще он считает, что вполне может сам меня прокормить.
Что нужно мне – так это определиться со своим к нему отношением, но я не могу.
У меня такой полнейший раздрай в голове и в сердце, что сейчас я могу только есть рогалики и искать работу. Завтра позвоню Лари и узнаю, получилось ли хоть что-то, хоть какие-то снимки, и сколько она готова мне за них заплатить. Потому что если снимки получились и она хочет их использовать – на них все-таки я, а это уже плюс.
– Ты говорил, что занят сегодня. – Хочется уже хоть что-то сказать, чтобы нарушить эту давящую тишину.
– Ты еще не поняла, Лаура? Для тебя я свободен всегда.
Да он издевается!
– Ты сейчас так пошутил?
– Решай сама.
Точно издевается!
Я обещаю себе молчать и молчу. Ровно до той минуты, пока мы не садимся на парковке возле моего дома, а Бен не пытается взять меня на руки.
– Я умею ходить, – сообщаю я.
– Правда? – хмыкает он. Тем не менее достает мои ботинки и, прежде чем я успеваю что-то сказать, опускается рядом со мной.
Степень моего очешуения достигает каких-то совершенно невиданных высот, когда он надевает ботинок мне на ногу, скользя пальцами вдоль кромки молнии. И то же самое проделывает со вторым. После чего набрасывает мне на плечи мою куртку, а свою оставляет во флайсе.
– Не боишься замерзнуть? – интересуюсь я.
– Мне это не грозит.
Я слегка подметаю платьем не совсем чистую улицу, и, заметив мой взгляд, Бен забирает у меня сумку. Он несет одежду, в которой я ехала в студию, но сумка – это уже перебор. Я пытаюсь отнять, но он заводит руку за спину.
– С другой стороны, я могу помочь тебе задрать платье.
Пару секунд я смотрю на него, потом подхватываю юбку.
– Иди в задницу, Бен.
– Не скажу, что я сторонник такого, но если ты настаиваешь…
Мне снова хочется его треснуть, но вместо этого я начинаю смеяться. Я просто смеюсь так, что из глаз текут слезы, а он идет рядом с совершенно непроницаемым выражением лица. Интересно, лицо в стиле Баррета Крэйна[2] – это визитная карточка всех иртханов?
– Мне надо погулять с Гринни, – говорю я, когда мы поднимаемся на лифте. – Но сначала переодеться. Подождешь?
– Тебе надо в душ. Греться, – отвечает он и, стоит мне открыть дверь, свистит.
Гринни вылетает к нему лазерным лучом.
К нему!
Минуя меня. А он уже подхватывает шлейку и надевает ее на убившее мой телефон чудовище.
Сопротивляться, возражать, спорить у меня просто нет сил, поэтому я действительно иду в душ. Включаю воду погорячее, чувствую, как с каждой минутой меня все больше клонит в сон.
Я заворачиваюсь в полотенце, отжимаю волосы и думаю, что надо переодеться к приходу Бена. Но пара минут у меня же есть, чтобы полежать? Эта мысль мелькает и растворяется в приятной, убаюкивающей темноте.
Глава 11
– Ты моя, – произносит он, и голос сладким ядом бежит по венам.
Я знаю, что это неправда, просто знаю, но очнуться от этого наваждения не могу. Просто не могу, особенно сейчас, когда его ладони на моих скулах. Этот жест – собственнический, властный, и от прикосновения веет отнюдь не нежностью. Силой, жесткостью, холодом, но этот холод, втекая в меня, разогревает тело и сердце так, как не способно никакое другое пламя.
– Мы больше не вместе, – отвечаю я.
Кладу ладони на его запястья, чтобы отстраниться, но отстраниться не получается: Торн не позволяет.
– Мы всегда будем вместе, Лаура. Где бы ты ни была. Где бы ни был я. Твоя жизнь – это моя жизнь. И когда наш ребенок родится, я буду рядом.
Я не успеваю возразить, не успеваю отпрянуть, он наклоняется и целует меня. Так, как целует только он: с силой, с яростным, жестким напором, так безумно, так умопомрачительно сладко до сбившегося, как от порыва ветра во время Ледяной волны, дыхания.
Я схожу с ума, теряюсь, падаю.
В его руки, в эти жесткие прикосновения, в этот поцелуй.
Чтобы открыть глаза здесь, в реальности. В Рагране.
По щекам текут слезы, и я уже не пытаюсь их сдерживать. Всхлипываю раз, другой, третий, а потом поворачиваюсь и утыкаюсь лицом в подушку. Я плачу как маленькая девочка, которой это запрещают – тихо, почти без всхлипов, кусая губы. Как будто кто-то может это слышать на самом деле. Здесь даже Гринни – и той нет, вероятно, заснула где-нибудь в другом месте.
«Ты моя».
«Твоя жизнь – это моя жизнь. И когда наш ребенок родится, я буду рядом».
Должно быть, я окончательно сошла с ума. Или сойду, если буду продолжать в том же духе.
Совершенно не стесняясь (кого тут стесняться-то, кроме себя самой), вытираю слезы руками, убираю волосы за спину и сажусь.
Вспоминаю о том, что произошло вчера, хмурюсь. Отбрасываю одеяло и тут же с визгом накрываюсь обратно. В том, что я голая, сомнений нет. Равно как и в том, что я вчера упала на кровать в полотенце. Полотенца, к слову, поблизости тоже не наблюдается, а это значит, что кто-то должен был меня развернуть и засунуть под одеяло. При мысли об этом я стремительно краснею, потом бледнею, потом опять краснею.