Егор называл родителей мамой и папой, а маленькую Лёльку сестрёнкой. Они любили его, а он их.
То есть сначала Егор привязался к маме и сестре, а отца побаивался. Он вообще относился к мужчинам с опаской. Мама была родной и уютной, Лёлька казалась забавной и трогательной. А отец… Всё-таки первое время отец держался на расстоянии. Или Егору так казалось, потому что мама сидела дома, а папа с утра до вечера пропадал на работе.
Отношения с отцом сложились после истории с чашкой. Егор запомнил её до мелочей, хотя ему было тогда четыре года.
С вечера Лёлька хныкала и капризничала. Мама поставила ей градусник и ужаснулась. Чтобы сбить температуру, девочке дали лекарство и сделали компрессы на лоб и на запястья. Она заснула, но утром температура поднялась ещё выше.
Мама металась по квартире, собирая какие-то вещи, а отец лихорадочно названивал по телефону. Егор в ужасе забился в угол кровати, накрылся одеялом с головой и не вылезал. Ему было очень страшно за сестрёнку. А ещё, что уж там скрывать, за свою новую уютную жизнь.
Наконец в дверь позвонили. До Егора донеслись взволнованные голоса родителей и успокаивающий незнакомый бас.
Через несколько минут дверь хлопнула, и в комнате появился отец.
– Не бойся, – сказал он Егору. – С Лёлей всё будет хорошо.
Егор высунул нос из-под одеяла:
– А где она?
Отец помолчал, будто что-то решая про себя.
– В больнице. Мама уехала с ней.
Егор посмотрел на отца и всхлипнул:
– А ты?
– А я сегодня останусь дома, – объяснил отец. – С тобой.
Худо ли бедно, но день шёл своим чередом, и на завтрак Егор получил привычную овсянку. Он умял её всю до крошечки, выпил кружку молока и молча сидел на кухне. Отец куда-то вышел, и Егору было, с одной стороны, спокойнее, а с другой – тоскливей. Чтобы развлечься, он посмотрел в окно. На высокой берёзе сидела стая незнакомых птиц. Птицы были крупнее, чем привычные воробьи, но мельче, чем вороны. На голове у каждой торчал хохолок, а на кончике хвоста – жёлтые пёрышки. Егор приподнялся на стуле, пытаясь рассмотреть птиц получше. Стул покачнулся. Егор хотел ухватиться за стол, но вместо этого задел растопыренными пальцами чашку из-под молока.
Стул вернулся на место. Егор не упал. Но вот чашка… Сказочно красивая чашка с медвежатами покатилась по клеёнке и со звоном рухнула на пол. От ужаса Егор зажмурился.
Он не помнил, кто и когда внушил ему, что бить посуду – очень нехорошо. Даже не просто нехорошо, а это почти преступление. Но мысль сидела в голове крепко.
Открыв глаза, Егор с ужасом рассматривал крупные и мелкие осколки. Получилось, сам того не желая, он совершил преступление. А что бывает с преступниками? Точно Егор не знал. Может быть, их наказывают ремнём? Или запирают в тёмной кладовке? Или выгоняют из дома?
От этой догадки Егор заревел в голос.
Отец вбежал в кухню.
– Что? – спросил он, испуганно уставившись на Егора.
Егор громко икнул и молча ткнул пальцем в осколки.
– Чашка…
– Чашка? – удивился отец, а потом посмотрел под стол и всё понял. – Чашка разбилась?
Егор кивнул и заревел ещё громче.
– Ты порезался? – спросил отец.
Егор помотал головой.
– Испугался?
Егор помотал головой снова.
– А почему рыдаешь?
Егор собрался с силами и признался в том, что и так было ясно.
– Это я, – выдохнул он. – Я её задел рукой и разбил.
Егор думал, что теперь случится самое страшное. Но вместо этого страшного отец подхватил его на руки и посмотрел прямо в глаза:
– Тебе жалко чашку? Хочешь, мы сейчас же пойдём в магазин и купим такую же?
От удивления Егор икнул и перестал реветь.
– Пойдём и купим? – переспросил он.
Значит, отец вовсе не считает разбитую чашку преступлением? Значит, он просто решил, что Егор плачет о превратившихся в осколки мишках? Похоже, здесь живут совсем по другим правилам, чем в детском доме.
Не веря своему счастью, Егор кивнул.
Такую же чашку в магазине они не нашли. Зато на витрине Егор усмотрел бокал с корабликом. Он понравилось ему даже больше, чем прежние мишки. И, конечно, отец купил его и торжественно вручил Егору.
– Больше не будешь плакать?
– Не-а, – улыбнулся Егор и потёрся носом об отцовскую куртку.
Оказывается, папа ни капельки не страшный. Уж теперь-то Егор точно знал, что он на его стороне!
Вечером приехала бабушка Аня, и Егор совсем развеселился. К тому же из больницы позвонила мама и сказала, что Лёлька чувствует себя гораздо лучше.
Через неделю они вернулись, и жизнь для Егора стала опять спокойной и счастливой. А по вечерам, когда с работы возвращался папа, Егор бросался к нему и взахлёб рассказывал обо всех своих новостях. Отец слушал, трепал Егора по затылку и давал дельные советы. Какие мог дать только мужчина мужчине.
Страх перед детским домом был давним, почти забытым. Но стоило о нём вспомнить, тот проснулся и зашевелился, будто только иждал первой возможности. Из крохотного и незаметного он за считанные минуты превратился в огромный пульсирующий комок, стоящий в горле и едва дающий дышать.
А если отвлечься? Если загнать ослепляющий ужас подальше и подумать? Может ли вообще произойти что-нибудь, из-за чего Егор окажется в детском доме?
Честно говоря, да. Во-первых, если что-то случится с родителями. Может быть, в письме имелось в виду, что их…
Эту жуткую мысль додумать он не успел. На экране вспыхнула надпись: «У вас одно новое письмо». Егор непослушными пальцами щёлкнул мышкой.
«Думаешь, я хочу убить твоих родителей? Вот ещё! Я не собираюсь делать ничего противозаконного. Просто я знаю такое, что если узнают они, то сами от тебя откажутся».
Прочитав, Егор вздохнул с некоторым облегчением. По крайней мере маме и папе ничего не угрожает.
Но через мгновение он снова почувствовал мерзкий холодок страха. Неужели это правда? Неужели есть в нём или в его жизни что-то, из-за чего родители могут отказаться от Егора? Сначала это показалось ему полным бредом. А потом он вспомнил истории, о которых то и дело рассказывали по телевизору. Значит, такое бывает. А если бывает в принципе, то почему не может случиться с ним?
Егору стало так муторно, что он просидел над открытым письмом до самого ужина. Смотрел на экран, перечитывал выученные уже наизусть слова и совершенно не мог думать. Ни о чём. Когда мама позвала его к столу, он отправил письмо в корзину и выключил компьютер.
И с тех пор до отъезда даже не подходил к нему.
Егор изо всех сил старался забыть всё, о чём ему написали. Вот просто взять и забыть, будто и не было ничего. Потому что другого выхода не видел.
Когда мурманский поезд отошёл от Ладожского вокзала, Егор подумал, что у него неплохо получается. К тому же компьютер был всё дальше, а вместе с ним и угрозы оставались в прошлом, становясь расплывчатыми и не слишком реальными. К вечеру у Егора появилась успокаивающая мысль, что, скорее всего, его просто пугали. И не было у автора этих несчастных писем никакой информации, на которую тот намекал.
Утром Егор уже поверил в это окончательно. Пока не получил эсэмэску. «Твои родители считают, что усыновили сироту. Я знаю – это не так. Хочешь, чтобы и они узнали, что твоя настоящая мать Ирина Зотова – алкоголичка, а отец – м(…)». Текст обрывался многоточием в скобках. Егор знал, так бывает, если память мобильника переполнена или сообщение слишком длинное и автоматически при отправке делится на два. Чтобы прочитать всё до конца, надо удалить старые эсэмэски. Тогда через пару минут оставшаяся часть текста придёт в виде очередного сообщения. Но, прочитав начало, Егор отшвырнул телефон, а тот сломался. Теперь шансов узнать, чем заканчивалось это послание, у Егора не было никаких. Ему оставалось только гадать, что стояло за этим страшным «м», оборвавшимся многоточием.
Глава 18
– Может, тебе показалось? – спросила Лёлька. – Я вот ничего не чувствую.
Марфа решительно покачала головой:
– Просто лес горит ещё далеко.
Лёлька поёжилась:
– А ты думаешь, что и сюда огонь дойдёт?
Марфа пожала плечами:
– Не знаю. Будем надеяться, что не дойдёт. Только всё равно надо подготовиться.
– А как?
– Бабушка знает.
Лёлька в очередной раз поразилась, как в Марфе могут уживаться два разных человека. Маленькая девочка, которая верит в сказки, и взрослая женщина, спокойная, рассудительная, не дающая впасть в панику ни себе, ни Лёльке.
– Побежали домой! – велела Марфа.
Лёлька послушно кивнула.
У самого порога летней избы Марфа остановилась и вдруг совсем по-детски взвизгнула:
– Папа вернулся!
Лёлька растерянно оглянулась. Ничего вокруг вроде бы не изменилось. У калитки не было ни машины, ни лошади с телегой. Как Марфа поняла, что её отец дома? Или, может быть, просто почувствовала?
А на пороге уже стоял невысокий широкоплечий мужчина с короткой русой бородой и голубыми глазами.
Марфа бросилась к нему, обхватила руками и забормотала часто и жалобно:
– Папочка, если б ты знал, что у нас творится! Сначала я на берегу нашла Егора и Лёльку. Они на катере заблудились! Я их домой привела, а Егор заболел. А потом за ними приходили какие-то мужики. Страшные! Но мы им сказали, что у нас никого нет. А теперь вот лес загорелся!
Мужчина погладил Марфу по голове.
– Ничего, – повторял он хриплым голосом. – Всё образуется.
Марфа отпустила отца и вдруг шмыгнула носом:
– А где мама?
– Маме пришлось остаться. Когда мы увидели дым над лесом, срочно отогнали оленей в безопасное место, и я пошёл к вам. Но мы же не могли оставить их одних. А возвращаться вместе с ними, сама понимаешь, долго.
Марфа серьёзно кивнула.
«Так вот кто живёт в загоне!» – совсем некстати подумалось Лёльке.
Всё, что происходило потом, казалось Лёльке сном. Беспокойным, душным и некончающимся. Она, как только могла, помогала Марфе и бабушке собирать и упаковывать посуду, складывать одежду и одеяла, вытаскивать из сарая инструменты и сети.