— Глупости! — отрезала Сикстина. — Одно дело птичка, а другое — тигр. Т-и-г-р, понимаешь? Я не знаю, кто такая твоя Уилли Мей. И знать не хочу. Я тигра выпущу, и ты мне не запретишь. Без всяких ключей выпущу. Спилю замки и дело с концом.
— Не надо, — сказал Роб.
— «Не надо»! — передразнила Сикстина. — Умоляю!
А потом резко развернулась, схватилась за сетку и принялась трясти. Совсем как Бошан несколько часов назад.
— Ненавижу это место! Ненавижу! — повторяла она. — Скорее бы папа приехал! Вот он приедет, мы с ним придём сюда и выпустим тигра. Это мы сделаем в первую очередь. — Она затрясла клетку ещё сильнее. — Я тебя вызволю! — крикнула она метавшемуся по клетке тигру. — Честное слово.
Сикстина трясла клетку, словно сама сидела взаперти. А тигр ходил взад-вперёд, без остановки.
— Не надо, — попросил Роб.
Но она продолжала трясти железную сетку и даже биться об неё лбом. А потом Роб услышал странный звук. И подошёл поближе, решив, что она задыхается.
Оказалось, что Сикстина плачет. Плачет!
Роб стоял рядом, растерянный и потрясённый. Когда мама была ещё жива, а он ещё плакал по разным мелким поводам, мама умела его утешить. Она подставляла ладонь сзади под его голову, возле шеи, и говорила: «Плачь. Плачь, не бойся. Я тебя держу».
Не успев подумать, правильно ли, можно ли так поступить, Роб протянул руку и положил её сзади на шею Сикстины. Он почувствовал биение её пульса — в такт с метанием тигра в клетке. И прошептал слова, которые когда-то шептала ему мама: «Плачь. Плачь, не бойся. Я тебя держу».
Сикстина плакала. Она плакала так, будто уже никогда не остановится. И она не просила его убрать руку.
Глава 21
Когда они пустились в обратный путь к мотелю «Звезда Кентукки», сгущались сумерки. Сикстина уже не плакала, но разговор тоже пока не заводила, даже о том, чтобы выпустить тигра.
— Мне надо маме позвонить, — сказала она устало, когда они наконец дошли.
— Я с тобой, — быстро отозвался Роб.
Она не возразила, поэтому он пересёк вместе с ней пустырь, где постояльцы ставили машины, и направился к бельевой. Вдруг перед ними из лиловой тьмы выросла Уилли Мэй. Она стояла, опершись на свою машину, и курила сигаретку.
— Стой, кто идёт! — Она шутливо наставила на Роба палец.
— Привет, — ответил он.
— И кто это с тобой? — Она мотнула головой в сторону Сикстины.
— Это Сикстина, — ответил он и сам повернулся к девочке: — Сикстина, это и есть Уилли Мэй. Помнишь, я рассказывал? У неё была птичка, и она её выпустила.
— И что? — спросила Сикстина.
— И ничего, — отрезала Уилли Мэй. В очках у неё пестрели отблески от вывески «Звезда Кентукки». — Была птичка да сплыла.
— А зачем вы тут торчите на стоянке? — нелюбезно и даже жёстко спросила Сикстина. — Людей пугаете?
— Да что мне за радость людей-то пугать? — отозвалась Уилли Мэй.
— Уилли Мэй тут работает, — пояснил Роб.
— Это верно, — согласилась Уилли Мэй и, пошарив в кармане передника, вытащила оттуда пачку жвачки. — А тебя я знаю, можешь не представляться, — сказала она Сикстине. — И про тебя знаю. Ты сейчас сильно сердишься. На весь белый свет злишься. Я эту злость нутром чую. Сама почти всю жизнь такая была.
— Я не злюсь, — огрызнулась Сикстина.
— Думай как хочешь, дело твоё, — миролюбиво сказала Уилли Мэй и открыла пачку. — Только тогда ты ещё и врушка, не только злюка. На, бери. — Она протянула Сикстине жвачку.
Сикстина уставилась на Уилли Мэй и смотрела на неё исподлобья целую долгую минуту. А Уилли Мэй тоже смотрела, не отводила глаза. Сумерки окончательно сгустились, стало совсем темно. Роб затаил дыхание. Как же хочется, как отчаянно ему хочется, чтобы эти двое понравились друг другу! Только когда Сикстина протянула руку и взяла жвачку, Роб наконец тихонько, с облегчением выдохнул.
Кивнув Сикстине, Уилли Мэй предложила жвачку и Робу. Он взял одну пластинку и сунул в карман — на потом.
Уилли Мэй раскурила следующую сигарету и усмехнулась.
— Такое только Господь мог учудить. — Она покачала головой. — Свёл вас обоих вместе. Мальчишка, который весь извёлся от печали, даже ноги коростой покрылись. И ты. — Она наставила сигарету на Сикстину. — Тебя злость точит, аж искры во все стороны летят. Вот так парочка. Загляденье. — Она подняла руки к небу, потянулась и окончательно выпрямившись, отклеилась от машины.
Сикстина смотрела на Уилли Мэй, раскрыв рот.
— Какой у вас рост? — спросила она.
— Сто восемьдесят восемь сантиметров, — ответила Уилли Мэй. — Домой мне пора, вот что. Но прежде дам тебе совет. Парень этот свой совет уже получил. Ты к своему готова?
Сикстина кивнула, так и позабыв закрыть рот.
— Тогда слушай. Никто за тобой не приедет, и спасать тебя никто не станет. — Уилли Мэй открыла дверцу и уселась за руль. — Спасать себя придётся самой. Понятно говорю?
Сикстина всё пялилась на Уилли Мэй. И молчала.
Уилли Мэй нажала на газ, машина тронулась. Роб и Сикстина долго смотрели ей вслед.
— Она пророчица, — уверенно сказала девочка.
— Кто-кто?
— Пророчица. Они как раз в Сикстинской капелле и нарисованы. Весь потолок в них. Их устами говорит Господь.
— Про-ро-чи-ца, — с трудом повторил Роб. — Ах, ну да… пророк… пророчица…
Он понимающе кивнул. Что ж, Бог прав. Если Ему угодно говорить чьими-то устами, то Уилли Мэй — хороший выбор.
Глава 22
— Ты снова шастал по лесам с этой девчонкой? — спросил отец, едва Роб вошёл в комнату.
— Да, сэр, — ответил Роб.
— А там у тебя что лежит? — отец кивнул под кровать Роба.
— Где, сэр? — уточнил Роб, но сердце у него ушло в пятки.
Он знал, что именно нашёл отец под кроватью. Мясо. Роб спрятал его там, решив вынуть, когда снова настанет время кормить тигра.
— Откуда это мясо? — спросил отец, поддев ногой бурый от крови мешок.
— От Бошана, — без раздумий ответил Роб.
— Значит, от Бошана, — повторил отец глухо и грозно. — От Бошана… Этот Бошан платит мне такие крохи, что мы еле концы с концами сводим, а теперь ещё решил подкормить нас тухлятиной? Думает, я не в состоянии купить для сына мясо?
Роб открыл было рот, чтобы объяснить, как обстоит дело, но вспомнил наказ хозяина и прикусил язык.
— Ну, погоди же, Бошан! — прорычал отец. — Я тебя проучу! Жилы у отца на шее раздулись, стали выпуклыми, точно веточки на дереве. Он с размаху наподдал пакет ногой.
— Проучу! В другой раз подумаешь, честно ли ты платишь мне за труд и нужно ли нам твоё тухлое мясо!
Отец подошёл к футляру с ружьём. И остановился. Ружья не вынимал. Просто стоял, смотрел на него сквозь стекло и похрустывал суставами пальцев.
— Папа, — произнёс Роб. Но он не знал, что сказать дальше.
Вот мама всегда умела успокоить отца. Или руку ему на локоть положит, или имя его скажет — тихо так, с укоризной… И этого хватало. Но Роб гак не умел. Ещё с минуту он постоял возле отца, а потом взял со своей кровати деревянный чурбачок и ножик. Когда он выходил из комнаты, отец по-прежнему стоял возле футляра с запертым внутри ружьём и смотрел на него так, словно хотел открыть его силой мысли и взять ружьё в руки.
Усевшись под вывеску «Звезда Кентукки», Роб прислонился к одному из холодных, влажных столбов и принялся вырезать дальше.
Но мысли его ходили по кругу — вспоминался то отцовский гнев, то Сикстинины слёзы, — и он никак не мог сосредоточиться. Взглянув снизу вверх на изнанку вывески, Роб вдруг вспомнил ещё один запретный момент из прошлого… Он лежит под дубом, на расстеленном на земле одеяле. С одного боку от него мама, с другого — спящий отец. Отец похрапывает. А мама берёт его, Роба, за руку и показывает на пронизанные солнцем листья дуба.
— Гляди, сынок! Я в жизни не видела такого красивого, сочного зелёного цвета. Верно?
— Ага. — Роб рассматривает листья. — Зелёный… Точно его Бог только что придумал.
Мама сжала его руку.
— Ты прав. Так и есть. Первородная зелень. Её только что создал Бог. Мы с тобой видим мир одинаково.
Роб сосредоточился на зелёном цвете. И позволил ему просочиться через щель в чемодане, заполненном всем, о чём нельзя мечтать и просто думать… Зелень выбралась на свободу и заполнила его голову. И он вспомнил про Сверчка, попугайчика Уилли Мэй. Интересно, он был таким же ярко-зелёным? Первородным?
Так он и размышлял, а руки тем временем работали сами. Поэтому Роб ничуть не удивился, когда — отложив ножик и чуть отстранив поделку — он разглядел крыло, клюв и крошечный круглый глаз. Вот он, Сверчок, волнистый попугайчик Уилли Мэй, рождается заново под его ножом.
Он трудился над птичкой долго, так долго, что она стала совсем как настоящая — вот-вот запоёт. Когда Роб вернулся домой, отец спал, растянувшись в шезлонге. Ружьё лежало на своём месте, в запертом футляре, а вот мешка с мясом нигде не было. Значит, утром ему тигра уже не накормить… Придётся ждать, пока Бошан привезёт следующую порцию.
Подойдя к шезлонгу, Роб всмотрелся в спящего отца. Вот его руки — тяжёлые, узловатые; вот лысина на свесившейся набок голове. Мальчик пытался всё это запомнить и одновременно понять, разобраться, каким образом уживается в одном человеке этот страшный гнев и это благостное спокойствие. А ещё ведь он умеет петь, и улыбаться умеет — широко-широко… Тут отец вздрогнул и проснулся.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответил Роб.
— Который час?
— Не знаю… поздно уже.
Отец вздохнул.
— Давай-ка сюда твою мазь. Пора ноги мазать.
Роб передал ему тюбик.
Мир снаружи вздыхал и скрипел. Снова зарядил дождь. Папины руки касались ног Роба мягко и ласково.
Глава 23
Наутро Роб положил в один карман ключи от клетки, в другой — деревянного попугая и отправился искать Уилли Мэй.
Нашёл в бельевой комнате. Она сидела на одном из раскладных стульев, курила и глядела в пустоту.