Стародубов, наголо остриженный, с добрейшим выражением скуластого лица, здоровяк, отец четверых детей, тоже вспомнил, как самая младшая девочка, крепко обняв его на прощание, шепнула на ухо: «Я хочу, чтобы тебя там никто не убил».
У нас служебный Новый год. Это праздник наших матерей, отцов, жен и детей, любимых. Мы торопим его приход. Пусть скорее ударят часы на Спасской башне. «Лично для нас все будет потом, когда вернемся, – сказал командир. – Вот тогда и отпразднуем Новый год. Тогда и почувствуем, что он наступил».
Луна – казачье солнце – плотно закрыта тучами. Не всем на блокпосту известно, что наша разведка через несколько минут растворится в предновогодней тьме.
Обутые и одетые по погоде, в белых маскхалатах, вооруженные автоматами, пулеметом и РПГ-7, разведчики бесшумно выходят, скрываются за барханом, а Косячок остается в теплом вагончике. Не то бы он увязался следом.
Мы с командиром остаемся на блокпосту среди своих, тянущих предновогоднюю службу. У каждого милиционера свой сектор ведения огня. Во врытых бетонных плитах, спасающих от ветра, пуль и осколков, пробиты бойницы. Через одну из них я гляжу в сторону чеченских позиций: ветер полосует мне лицо, словно ножом. Потом в изнеможении закрываю глаза, слезы, выбитые ветром, катятся по щекам. До меня доносятся негромкие обрывки предновогодних бесед:
– Я гранату взял и два магазина…
– Затишка нехорошая…
– Помнишь, как в горах Осетии?
– Русских в Чечне сгноили.
– Кто-то женщин гладит, а мы автоматы.
– Чечены по радио кричат: день ваш, а ночь наша…
– Что-то и день наш, и ночь наша.
– Не такие уж они крутые волки…
Я знаю, что, перед тем как миновать чеченские порядки и поработать в укрепрайоне, разведчики будут долго лежать в снегу, отсматривая, выслушивая путь выдвижения.
На блокпосту доведено до всех: в двенадцать ночи никаких ракет и автоматных салютов. «Почему?» – люди не интересуются. В эти последние минуты перед Новым годом никто не говорит о личном, не вспоминает дом – размышления об этом на дне души.
Мы с командиром смотрим в ту сторону, где начинают работу разведчики. Мне кажется, что тем самым мы демаскируем ребят, и я отворачиваюсь.
Небо за нашими спинами слегка подсвечено трассерами. Стрельбы за дальностью расстояния не слышно. В Кизляре и на его окраинах уже встречают Новый год. Красные трассера – это молотят с пулеметов Калашникова, а зеленые строчки – стрельба с автоматов. Мы, охваченные тьмой, словно в колодце. Тусклый свет в поднебесье манит, даже радует. До Нового года ровно минута. А все наши мысли только о разведчиках. Каково им, превратившимся в тень, в зловещем окружении?
Вдруг между стоящих по местам напряженных бойцов начинает мелькать отоспавшийся за день, находящийся в резерве самый молодой из милиционеров Сурин Геннадий, весельчак и поэт. Вот, поздравив ребят, он останавливается у колючей проволоки и, манипулируя руками, как фокусник, запускает в небо осветительную ракету.
Первая мысль, охватывающая голову стальным обручем, это: «Только бы они вернулись!»
Когда ракета неожиданно взорвала пространство слева, разведчики, крадучись, утопая в снегу по колено, сделали всего несколько шагов.
Попав под ослепляющий предательский свет, они рухнули, не имея времени перевести свои чувства в мысли.
Сорок минут, проведенные в абсолютной тишине на земле, – все было зря… Теперь, если не расстреляют чеченские пулеметчики или, того хуже, обнаружив, не устроят засаду на пути движения, надо снова долгий срок выжидать, околевая в снегу, готовясь к худшему. Задачу надо выполнять, а Новый год для этого самый подходящий волшебный, таинственный, неласковый праздник…
Взрыв у Черных бугров
Потомственный терский казак Денис Н. сидит рядом со мной на заднем сиденье старенькой «Нивы» и, чтобы хоть немного отвлечься от горестных разговоров, с улыбкой вспоминает, что на одном из участков его разоренной, приграничной с Чечней земли он видел, как заяц задорно гонял журавлей…
До войны в Чечне земля этого, похожего на Тараса Бульбу, казака давала по сорок центнеров отборной пшеницы с гектара. Потом федеральные войска оставили чеченскую территорию, и чеченцы Шелковского района перекрыли поступление воды из Терека, что в былые времена питал земли, тогда еще не разделенные ненавистью и границей.
Границы как таковой между Шелковским районом Чечни и Кизлярским районом Дагестана вроде бы нет: вооруженные чеченцы, беспрепятственно проезжая через дагестанские блокпосты и предусмотрительно объезжая КМП российских милиционеров, разживаются в приграничных селениях мясом, хлебом, молоком, всем своим видом демонстрируя силу, напористость, вездесущность. А к ним на территорию не заедешь. Только попробуй – прощайте свобода и белый свет! В мыслях и сердцах людей приграничная Чечня – бандитская, беспредельная территория, где властвует тот, кто лучше вооружен. Сидя в Грозном (теперь город носит имя Джохара Дудаева), президент Масхадов не контролирует десятки банд, пиратствующих на границе. Натиск этих незаконных вооруженных формирований на территории Дагестана сдерживают милиционеры и военнослужащие внутренних войск. Наша дорога лежит в одно из милицейских подразделений, стоящих на границе.
Не раз пострадавший от рук чеченских бандитов казак Денис Н. говорит:
– Если милицию с Черных бугров уберут, тогда чеченцы самозахватят тысячу гектаров дагестанской земли.
Где бы я ни был на границе, разговоры одного порядка: чеченские бандформирования считаются только с силой. Оборонительная позиция России ни к чему хорошему не приводит. Если Чечня – часть России – и руководство Ичкерии требует на свои нужды российские деньги, почему мы так нетребовательны к ним, почему продолжается противозаконная деятельность диверсионных центров Хаттаба? Обстановка на административной границе с Чечней – калейдоскоп трагических событий и политической недосказанности. На крыльях своей свободы Чечня стремительно опускается в Средневековье. Те бандиты, которые, никому не подчиняясь, сделали жизнь на границах просто невыносимой, должны преследоваться как правительственными силами Масхадова, так и российскими органами внутренних дел. Надо, чтобы под ногами бандитов горела земля. Иначе процесс криминального поглощения Северного Кавказа не остановить.
Наша «Нива», в которой три казака и я, от холма к холму едет по земле, находящейся в фермерском подчинении Дениса. Но ее хозяин он только по документам. Обработка угодий сверхопасна. Уже не одна машина на этом пути была безнаказанно отобрана чеченцами. За каждым бугром подстерегает опасность. Когда Денис говорит, что за тем арыком чеченская территория, казак Юрий Колесников произносит:
– Всем известно, что Наурский и Шелковской районы – исконные земли терского казачьего войска, не по воле народа в 1957 году переданные Чечено-Ингушетии. Кто исправит политическую ошибку? За эту землю надо бороться. Там, в казачьих станицах, терроризируют русских. И ни одна международная правозащитная организация этим не интересуется.
– Мои фермерские земли, – говорит Денис, – в зоне чрезвычайной опасности. Не по моей вине я в убытке, а кизлярская налоговая инспекция требует с меня немыслимую сумму. Хоть бы кто из них сюда, как вы, приехал убедиться, какой я теперь «фермер».
Жизнь тех, кто в машине, сегодня только в руках судьбы. Если нас, невооруженных, обстреляют или захватят чеченские экстремисты, нашу пропажу обнаружат только к вечеру.
Все ближе мы к тому печальному месту, где 22 июня 1999 года подорвался «Урал» с сотрудниками Липецкого ОМОНа. За рулем тогда был старший сержант милиции Михаил Богословский – в пятую свою командировку на Северный Кавказ. Каким должен быть водитель экстра-класса в «горячих точках»? Исполнительным, надежным, смелым. Таким качествам Михаил соответствовал сверх меры.
Возле Черных бугров, как бы вы ни кружили на технике, все дороги, дорожки, тропинки сходятся в одном роковом пересечении – на полевой развилке, которую террористы выбрали тогда для закладки смертоносного фугаса. На разминировании подобного, вблизи Кизляра, мне, спецкору «Щита и меча», довелось быть в конце декабря 1997 года. С того времени фугасы из 152-миллиметровых снарядов унесли не одну жизнь командированных на север Дагестана российских милиционеров и военнослужащих внутренних войск. Подрывы нашей военной техники, как правило, совпадали с выпускными экзаменами в террористических школах Хаттаба, ведущего активную диверсионную деятельность в приграничье. Когда Басаев был премьер-министром Чечни, Хаттаб ходил в его ближайших советниках. Иначе как политической шизофренией это не назовешь.
…Исковерканные взрывом куски милицейского «Урала» калятся на солнце. Обступающие нас холмы. Настороженная тишина. Воронка от взорванного фугаса – словно след неизвестного науке чудовища. Здесь сложил голову омоновец Михаил Богословский. Вдохнул теплый, горьковато-травяной июньский воздух, переключил скорость тяжелой машины и…
Через пятнадцать минут на базе № 36 «Д» его боевые друзья показывали мне фотоснимки, на которых Миша выделялся светлой, грустной улыбкой. Есть какая-то тайна в фотографиях, где среди живых тот, кто погиб в бою. Словно Михаил что-то предчувствует и поэтому на лице особая печаль – как бы прощание со всеми нами.
Липецкие омоновцы, тщательно проверив документы, записав меня в гостевую тетрадочку, постепенно разговариваются. Предмет нашей встречи – 22 июня 1999 года.
Духи не случайно подорвали липецкий «Урал» именно в этот святопамятный для России день. Ночью, как фашисты в 1941 году, они зарыли в землю 152-миллиметровый снаряд, укрыли резиной, присыпали песком, замаскировали коричнево-зеленый провод и заняли позицию на холме – спиной к Чечне. Ночной ветер, обыкновенный здесь, скрыл последние следы того, что могло демаскировать диверсантов.
«Урал», за рулем которого был Михаил Богословский, вез с КМП «Хутор» на базу № 36 «Д» сменившихся омоновцев. В кабине еще были лейтенант милиции В. и сидевший на коробке передач старший прапорщик милиции С.