– Там гражданские.
– Все жертвы во имя Джихада. В раю разберемся.
– Русские начинают проческу и могут найти наших раненых.
– Закладка в доме есть (имеется в виду фугас)?
– Да.
– Тогда действуй при обнаружении. (Отдан приказ на уничтожение дома вместе с ранеными боевиками.)
Когда мы шли к «Минутке», то всегда наверх, на крыши домов, поднимали батареи СПГ-9. У нас они, как рапиры, как снайперские винтовки, стреляли. За нашими артиллеристами чеченские снайпера особенно охотились. Многие из артиллеристов получили ранения. Расчеты СПГ-9 огонь вели, конечно, губительный. На прямой наводке исключительно точный.
– Видишь? – говорю командиру расчета. – Надо попасть в балконное окно.
– Не вопрос, – отвечает.
Нижегородский армейский 245-й полк шел с нами на «Минутку». Тоже настолько подготовленные ребята! Когда они на «Минутке» прорвались к высоткам, боевики начали сразу сдаваться.
Наши парни, 674-й полк ВВ, смотрят на армейцев, говорят:
– Красавчики! На едином порыве ворвались. Молодцы!
В эту войну все воевали локоть к локтю. Если что-то у армейцев не получалось – мы помогали, если у нас не шло – армейцы спешили на помощь. Из 504-го полка, приданного нам в боях на Сунже, начальник штаба их батальона прибыл к нам, измученный насмерть чеченским огневым воздействием, постоянной бессонницей. Я ему говорю:
– Садись, рассказывай. В чем дело? Какая обстановка?
– Мы идем вдоль железной дороги, – говорит. – Боевики по каким-то продольным канавам ночью подбираются и постоянно обстреливают. Житья не дают. Простреливают все во фланг.
Мы ему дали свою кодировку карты, радиостанцию, накормили его, сказали:
– Езжай в батальон, сегодня ты будешь спать спокойно.
И по его заявкам с наших минометов все огневое воздействие боевиков исключили полностью. И это, несмотря на то, что он был в другом штурмовом отряде, у него был свой командир полка, свои артиллерийские и минометные батареи. Но он обратился к нам, потому что знал, как мы результативно работали на Старой Сунже.
Мы ему сказали:
– Езжай с миром. Будет тебе спокойствие.
Выполнили свое слово, но прощались так:
– Скажи своим начальникам – пусть нам подарят машину мин.
К тому времени они были в большом дефиците. Так мы, внутренние войска и армия, взаимодействовали при штурме Грозного.
Чеченцы под таким мощным огневым напором стали проявлять некую парламентскую активность.
Сначала к нам приехал представитель ФСБ и сказал, что к нам со стороны боевиков выйдет некий субъект, дал приметы. И тот действительно вышел, при нем радиостанция, нож и все. Представился Зелимханом, что он начальник службы безопасности Абдул-Малика.
– Я, – говорит, – прибыл к вам для переговоров.
Его притащили ко мне на командный пункт с завязанными глазами. Развязали ему глаза и начали вести беседу – чего он хочет? Был поставлен вопрос об обмене пленных, но на моем направлении с нашей стороны пленных не было. У нас в тылу был развернут госпиталь Красного Креста. Зелимхан попросил разрешения на вынос своих раненых в этот госпиталь. У них, у боевиков, дескать, заканчиваются медицинские средства. Я ответил:
– Не вопрос. Выносите. Один ваш раненый на носилках, а четверо наших пленных его несут. Вашим раненым окажут медицинскую помощь, а наши парни, плененные вами, останутся у нас.
Зелимхан ответил:
– Я подумаю. Передам информацию на решение Абдул-Малика.
Мы тогда жестко закрыли Сунжу. Исключили проход в этот район всех. Им, боевикам, не нравилось, что все так жестко закрыто. Если в начале боевых действий на улице Лермонтова было еще какое-то движение людей, то мы это прекратили. Потому что это же утечка информации, вынос врагу каких-то сведений. Мы не раз вылавливали и сдавали нашим органам чеченских разведчиков. Однажды поймали ветерана первой чеченской войны. Он имел удостоверение о льготах. Документы были зашиты в подкладку. Один из лучших чеченских разведчиков… Мы держали под контролем эфир. Боевики проговорились: «Дед пойдет утром»… Мы тоже в тетрадочку записываем: «Дед пойдет утром». Понятно, дедушку надо встречать. Вычислили деда. Привели ко мне старого, злобного волка. Глаза от ненависти к нам были у него где-то в районе затылка. Налитый злобой хищник. Может, были у него агентурные способности, но их ему не удалось проявить. Если бы у нас не было информации, что пойдет дед хромой, с палкой, он, матерый враг, может и прошел. Но у 20-го отряда был сканер, и мы организовали пост прослушки.
Когда официальная часть переговоров с Зелимханом закончилась, я ему говорю:
– Зелимхан, ты что не понимаешь, что война переходит в другое русло. Заканчивайте сопротивление. Людей, атакующих толпами, как это было в первую войну, вы больше не увидите. Бронетехнику не увидите. Мы просто будем уничтожать вас артиллерийским, минометным огнем и авиацией. Больше вам людей никто не подставит, чтобы вы настрелялись в свое удовольствие. Война перешла в другое качество. Каков смысл вашего сопротивления? Мы вас просто перемелем. Давай вести другой разговор.
Наш разговор потом шел о том, что боевики будут сдаваться: выходить по одному, с дистанции 50 метров складывать оружие перед постом и проходить в накопитель…
Вопрос о сдаче стоял, но что-то не получилось. Абдул-Малик, полевой командир, был идейным арабом. Поэтому чеченские боевики, не решившись на сдачу, жестоко пострадали, понесли невосполнимые потери.
В завершение разговора Зелимхан попросил продать боеприпасы. От такой наглости я поперхнулся.
– Э нет, дорогой, – сказал я. – Ты что не видишь, здесь все люди нормальные. Мы тебе даже использованную укупорку не подарим, чтобы вы в нее по-большому не сходили.
Зелимхан ушел от нас в горе.
Как-то иностранных корреспондентов на моем направлении выявили. Мы их, как положено, обласкали. Аккредитация у них была по Москве, а журналисты оказались в городской черте Грозного. На их лицах было неподдельное удивление – за что задержаны? Но когда я попросил российскую аккредитацию, разрешающую находиться в зоне боевых действий, тут они успокоились. Я их спросил:
– Где вы должны работать?
И сам же с улыбкой за них ответил:
– Город Москва. А вы где находитесь? Вас же здесь нет… Вы тут можете потеряться. Здесь такие места. Да мы вам жизнь спасаем, задерживая.
Мы доложили наверх. Говорят:
– Ждите. Пришлем за журналистами вертолет.
Их человек пять-шесть было. Все мужского пола. Американец, англичанин, испанцы, чех, поляк. Они на «Волгах» довольно нагло въехали в район, подконтрольный нам. В сопровождении чеченцев передвигались. А у меня бойцы-то внутренних войск, обучены особой бдительности, докладывают:
– Товарищ полковник, по деревне шарятся непонятные люди с видеокамерами. Вроде как не по-русски говорят.
Я приказываю:
– Всех собрать и ко мне на беседу.
– Есть.
Приводят. Спрашиваю:
– Кто такие?
– Да мы журналисты.
– Я вижу. Дальше что?
– Нам разрешили. Мы в командировке. Все снимаем.
– А кто разрешил?
– Да мы тут везде проехали, нам слова никто не сказал. Мы все сняли.
– На моем направлении другие порядки, – говорю. А у меня СОБРы в подчинении.
Командую:
– Видеоаппаратуру сдать на проверку. Ребята, проверьте. Есть специалисты?
– Есть, – отвечают собровцы.
– Фотоаппараты сдать.
И тут началось. Они мне:
– Может, вам шампанского? Хотите? Скоро Новый год.
– Спасибо, не употребляю.
– Может, есть желание домой позвонить (журналисты имели в виду свою космическую связь).
– Жена на работе, сын на службе. Звонить некому.
Я потом говорю:
– А вот бойцы-то, наверное, позвонят. А ну-ка, боец, иди сюда. Мама где у тебя?
– В Сибири.
– Маме хочешь позвонить?
– Ну, что? – Обращаюсь к журналистам. – Пусть мальчик позвонит.
Поставили телефон. И мальчики по одному как пошли из окопов звонить. Но журналисты это почему-то не снимали.
– Вы, наверное, голодные? – спрашиваю корреспондентов.
– Да так, – не знают, что отвечать.
– Сейчас накормим.
А у нас самих есть толком нечего было.
– Обед пока не готов, – говорю. – А русскую экзотическую кашу будем есть?
– Какую кашу?
– Ну, елки зеленые! Сколько лет в России работаете и не знаете. Ну-ка откройте им несколько банок солдатской каши с тушенкой, – командую.
Открыли им, разогрели.
– А ложки, боец? – спрашиваю.
Отвечает:
– Ложек нет.
– Сухари есть? – интересуюсь.
– Есть.
– Неси.
Спрашиваю иностранцев:
– Все умеют применять сухарь вместо ложки? Вот так, смотрите… Делай, как я. – Пришлось научить этой премудрости журналистов.
– Ты что, мало зарабатываешь? – говорю корреспонденту. – Коллеги, снимите его за чашкой солдатской каши. И главный редактор за этот подвиг ему зарплату в два раза увеличит по прибытии.
Американец-журналист, слушая все это, катался от смеха. Потом Коля Зайцев принес им чая в термосе.
– Чай будете?
– Будем.
Достали наш чайник закопченный, кружки грязные. Боец такой счастливый – домой маме позвонил – тоже закопченный – одни зубы блестят, колдует возле плиты: чай в кружках подал, несет, палец в кипяток обмакивает, улыбается:
– У меня еще лимончик есть, – докладывает.
В одной руке лимон, в другой ножичек. Порезал лимон грязными руками, подал.
Говорю:
– Сахара нет, но у нас есть новогодние подарки. Конфеты господам.
Карамельки какие-то принесли. Журналисты окончательно поняли, куда попали. Называется – передний край. Я потом говорю англичанину:
– В Москву вернешься, позвони моей жене, – даю телефон. – Скажи, за Моздоком на прогулке встретил вашего мужа. Он в штабе работает. С Новым годом семью поздравляет. Понял?
– Понял.
И, молодец такой, позвонил. С войны приезжаю, жена говорит:
– Звонил очень вежливый парень, говорит с акцентом, поздр