Чем ближе эта невысокая, изящная женщина подходила к блокпосту, тем больше страдания выражало ее лицо, тем ближе она жалась к высокому старику, в прошлом, несомненно, армейскому офицеру. Тот уже охотнее принимал ее помощь, даже позволил один раз обнять себя, когда подскользнулся на обмерзшем камне. Старик был одинок и величественен. Он шел к блокпосту, как корабль в спасительный порт. Пережив ужасы авиационных налетов, артиллерийских дуэлей и рукопашные схватки противоборствующих сторон, он все равно был спокоен. На его благородном, исхудалом, узком лице Никандров не видел страха, в давно потерявших цвет глазах контузионное воспаление отсутствовало. Он напоминал бежавшего из плена, одолевшего сотни километров по бездорожью, потерявшего силы, но идущего к цели на силе характера.
Спустившись вниз по узкой, под тяжестью его боевого снаряжения гнущейся лестнице, майор Никандров крикнул фельдшера и, показав на старика, хорошо видного невооруженным глазом, приказал отвезти ветерана Великой Отечественной войны в госпиталь аэропорта Северный. Надо было побороться за жизнь старого офицера.
Когда грозненцы подошли к блокпосту – массивному кубу из стоящих друг на друге бетонных блоков, зарядил привычный, изматывающий душу снег с дождем. Никандров заметил, что по лицу идущей рядом со стариком блондинки мелькнула легкая тень радости. Она подумала – кому охота в такую погоду плотно досматривать десятки людей, всегда готовых к истерике. Рогатки, завернутые в колючую проволоку, и правда, стали быстро раздвигать для прохода людей. Когда к высокому старику ветерану мягко шагнул фельдшер и, не обращая внимания на его легкое сопротивление, увел за собой в глубь блокпоста, блондинка даже сделала вид, что хочет последовать за ним, но дорогу ей преградил человек в черном омоновском берете без российской эмблемы, с полным отсутствием знаков отличия на пятнистой, с поднятым меховым воротником, спецназовской куртке, в разгрузке, набитой боеприпасами, с ножом на левом бедре – автомат висел за спиной. Щурясь от падающих на ресницы карих глаз снежинок, он улыбнулся и тихо сказал:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте. – Женщина попыталась улыбнуться в ответ, стеснительно заправляя давно немытые, когда-то роскошного цвета волосы под платок.
Теперь Никандров отчетливо видел, что женщине не больше двадцати пяти лет, что она умна, скрытна, что с документами у нее наверняка все в порядке. Ее длинные, красивые пальцы были тоже давно неухожены и не обезображены золотыми кольцами, которыми до войны не в меру украшали себя как русские, так и чеченки.
– Куда путь держите, красивая, незамужняя? – поиграл словами Никандров, не сводя глаз с лица беженки.
– В Моздок хочу выехать, – тихо сказала она и застегнула верхнюю пуговицу потерявшего белый цвет великоватого ей пальто.
– Почему раньше не могли выехать? Какие препятствия были? – сказал майор, ощупывая молодую женщину дерзким, молодцеватым взглядом.
– Мать у меня убили, – опустив голову и уже громче, чтобы слышали все, ответила беженка.
– Кто?
– Да кто ж его знает. Снаряд залетел в квартиру. Первую комнату разворотил, а до третьей, где мы с мамой на полу лежали, осколки долетели.
– У боевиков тоже артиллерия есть, – нейтрально сказал майор.
На их разговор уже обращали внимание. Проходящие мимо беженцы невыразительно-легко скользили по ним взглядом. Солдаты внутренних войск – хозяева блокпоста, зная, что «собровец» никогда просто так не цепляется, с интересом ждали развязки происходящего.
– Документы у вас какие есть на руках? – поинтересовался Никандров. Он был на редкость спокоен. Хотя впервые за месяц командировки в Грозный не мог уверенно признаться себе, что перед ним враг.
Майор Никандров знал, что мешает этому. Его жена Валентина, сидящая сейчас в Москве у своего любимого телевизора, и представить себе не могла, как волновало его душу это проклятое, самой Валентиной давно забытое белоснежное, красивое пальто, в которое теперь была одета русская грозненка. Именно такое пальто было на Валентине, когда двенадцать лет назад он привел ее, москвичку, в старенький дом на окраине уральского города, где жила его бабушка, в ту неделю госпитализированная в больницу. Он, Никандров Иван, расстелив белое роскошное пальто Валентины на стареньком диванчике, заласкавшись, сделал из Валентины, скромной тогда восемнадцатилетней работницы Останкинского молочного комбината, легкую, гибкую женщину-хищницу, с которой сегодня его в душевном плане ничего, кроме сына, не связывало.
Паспорт на имя Раисы Приставкиной, уроженки Гудермеса, проживающей в Грозном, был в полном порядке. В меру поношенный, со всеми реквизитами, с законной печатью о разводе. То, что Раиса Аркадьевна, красавица, уже успела развестись, не удивило, но искренне расстроило Никандрова. Он представил, какие через две-три недели в ней произойдут перемены. Отмоется, отоспится у родственников в Моздоке, и начнется у нее в тыловом городе реабилитация с попойками в ресторанах, со встречами на квартирах, в гостиницах. И для попавших по разным делам в глубокий тыл фронтовиков из чеченских ущелий, горных комендатур она, такая красивая, станет самым большим утешением их временного возвращения в жизнь. Он вспомнил, как сладостно билось в его руках, воздушное, ладное тело Вали, откровенное в красоте, и, чтобы больше не тревожить себя воспоминаниями, отдал Приставкиной паспорт. Оставался последний вопрос, который обязан был задать каждый уважающий себя офицер. Ведь женщина при ходьбе подтаскивала ногу, как бывает при сильной травме колена.
– Вы нуждаетесь в помощи? Могу попросить нашего медика, – как можно мягче сказал Никандров. – Он в этих делах разбирается. Вмиг починит.
Отказавшись с искренней благодарной улыбкой, женщина откровенно ждала, когда ей можно будет покинуть блокпост. Беженцы, наскоро проверенные солдатами ВВ и сержантами ППС, уже выходили за его охраняемый периметр.
Никандров, понимая, что в отказе женщины от медицинской помощи нет логики, вслух посочувствовал:
– Как вы одна до Моздока добираться будете?
– Не знаю, – лицо молодой женщины просветлело.
Она уже поворачивалась, чтобы уйти, когда за спиной Никандрова раздался по-детски восторженный, радостный окрик:
– Наташка!
Кричал вышедший из отдыхайки солдат-пулеметчик, всю ночь отстоявший на боевом посту, а теперь отоспавшийся и голодным термитом вылезший на белый свет.
– Наташка! – завопил он еще громче и бросился обнимать молодую женщину, только что отпущенную Никандровым, прячущую от всех лицо.
– Не может быть! Наташка! Сеструха!
Солдат обнимал беженку, душил ее в своих объятиях. Женщина в грязно-белом, изношенном пальто просто тонула в них. Солдат разворачивал ее лицо к себе, в сторону застывшего от удивления майора Никандрова, а женщина растерянно утыкала голову в солдатскую грудь, закрытую черным бронежилетом.
На блокпосту все, кто видел происходящее, застыли, будто их коснулась волшебная палочка.
– Вы ошиблись. Вы ошиблись, – шептала, пытаясь освободиться из объятий солдата, грозненка.
Платок с ее головы упал, открыв не ухоженные, светлые, прямые, как тонкие, боевые стрелы волосы. Когда, больше не стянутые платком, они рассыпались по плечам, все на блокпосту поняли, как похожи этот юный, давно не стриженный, красивый, как славянский полубог, солдат и молодая, природного изящества и прелести женщина, взгляд которой стал пронизывающе остр.
Первым сбросил оцепенение Никандров, привыкший ко всему оперативный офицер ГУОП МВД РФ. Сведя свои руки, как поступают в детской игре «кованы-раскованы», он резким движением разрезал солдатские объятия, оттолкнул его на шаг и дал команду:
– Разоружить!
Стоявшие неподалеку сотрудник милиции и лейтенант-особист сорвали с плеча не прекратившего радоваться солдата автомат, сняли с бедра штык-нож.
– Наташка, – продолжал говорить солдат, – сеструха. Ребята, ё-мое – это моя сестра. Я ее три года не видел. – Обращался он к тем, кто разоружил его, ища в их лицах радостного участия.
Женщина, освобожденная от объятий, похожая теперь на старую, выброшенную на улицу куклу, стояла, опустив голову. Ее руки свисали вдоль тела. Длинные, музыкального тона пальцы, чуть подрагивали, словно она только что отыграла на инструменте. Упавшая на блокпост тишина была похожа на ту, какая бывает перед началом разминирования.
– Фамилия твоя, солдатик? – бесстрастно спросил майор Никандров.
– Рядовой Луганский, – ответил за своего бойца лейтенант ВВ.
– А вы, Раиса Приставкина, – строго, по-судейски, выговаривая каждую букву, сказал майор, – двоюродная сестра?
– Родная. Три года не виделись, – еще ничего не понимая, но уже начиная пугаться, поспешил с ответом солдат.
Никандров вдруг ужаснулся, что не досмотрел женщину. Она сейчас могла сунуть руку в карман и, выхватив гранату Ф-1, привести ее в действие. Он огляделся и понял, что ни один из десятка автоматных стволов, находящихся в руках наблюдающих происходящее милиционеров и солдат не наведен на женщину, до окончательной расшифровки которой оставались минуты.
– Солдат ошибается. Я ему не сестра, – твердо сказала русская грозненка. – Много похожих людей. Я месяцами чистой воды не видела.
Никандров не стал приказывать: «Подними руки!» Вплотную сблизившись с женщиной, закрыв ее собой от начавших приближаться к месту происшествия свободных от несения службы солдат, он резким движением, отрывая пуговицы на пальто, распахнул его и правой рукой грубо, словно имел дело с проституткой, провел по всей линии ее левого бедра вниз: от ягодиц до колена. Потом, словно перед ним стоял манекен, а не живой, объятый ужасом, человек, он высоко, почти до подбородка женщины, поддернул голубоватый, из козьего пуха свитер, ловко расстегнул ремень широковатых в бедрах темно-коричневых мужских брюк и махом выдернул из них зарубежного дизайна дальнобойную малокалиберную винтовку.
Все, кто находился на блокпосту, разом выдохнули, а со вдохом не получилось. Оцепенение снова стало всеобщим. Первым из военнослужащих пришел в себя разоруженный солдат. Милиционеры успели повиснуть у него на плечах, и солдат ничего не успел.