Так я узнал, что сегодня Лазаревская суббота и что воскрешение Лазаря – самое большое чудо. Вместе со стоящими на проповеди устыдился, что вера у нас еще очень мала, и по вере нашей нам будет дано. С горем задумался, что вера в России настолько мала, что Господь попустил нам поругание и свое маловерие мы все вместе преодолеем через покаяние…
…В конце проповеди отец Анатолий как будто для меня сказал, что впереди Страстная неделя: утром я уезжал к южноуральским собровцам за Терек. Мое узнавание войны только-только начиналось.
Еще раз напомнив о покаянии, батюшка пожелал, чтобы мы, миряне, постоянно возрастали и укреплялись.
Когда служба закончилась, и я ожидал ушедшего в алтарь отца Анатолия, ко мне подошла очень строгого вида женщина и, опустив голову, неожиданно сказала:
– Простите меня.
– За что? – растерялся я.
– Я о вас плохо подумала. Не терплю иностранцев и журналистов.
На мне были камуфлированные брюки, цвета хаки рубашка с короткими рукавами, на груди аккредитационная карточка с фотографией: разрешение правительства на работу корреспондента в зоне боевых действий.
– А теперь я вижу, что вы наш. И смените камуфляж на цивильное, иначе потеряете голову, – закончила разговор грозненка.
Из левого придела храма, где шла панихида, доносилось:
– Упокой Господи убиенных воинов…
Потом молились за новопреставленных. Ко мне, сидящему на скамейке, подошел пономарь. Ему было далеко за семьдесят. Николай Денисович говорил мне, что всякий разум дается от рождения и начало премудрости – страх Божий, и что православные в Грозном держатся Писанием да молитвами.
– В Чечне жизнь человеческая не ценится, – рассказывал он. – Продолжается травля русскоязычных. Чеченцы с сел нас органически ненавидят. Плюют нам в лицо. Убивают на базарах. Еще при власти Дудаева батюшка Анатолий сделал заявление по поводу издевательств над русскими. На базарах тогда шла торговля иконами из разграбленных квартир. Мы страдаем за хладность веры. Наши несчастья для возбуждения веры…
Из алтаря вышел отец Анатолий. Внешне бесстрастный, достойный, разумная пытливость в карих с потаенной улыбкой глазах… Ни одного суетливого вопроса: «Как там в Москве?»
В разговоре батюшка был устремлен в будущее… Рассказал, что до революции храм Архангела Михаила владел куда большей территорией, где соседствовали церковно-приходская школа, дом для священника, пекарня, богодельня, свечной завод. И, возможно, храму вернут прежнюю землю. Потом отец Анатолий виновато спросил: есть ли на моей груди крестик? Я сказал, что крест есть, что он освящен у Гроба Господня, даже показал этот драгоценный подарок писателя Виктора Потанина… После чего настороженная дистанция между священником и мной истончилась. И отец Анатолий с видимой радостью поведал, что позавчера в храме к каждой иконе подвесили по лампаде, что горячим супом здесь питают людей каждый день.
– Три-четыре стола накрываем. Мы особенно благодарны генералу МЧС Кириллову Геннадию Николаевичу. Наш первый благодетель – российское МЧС: снабдили нас электродвижком, скоро привезут вагончик. В подвале сыро: мужчинам – легче, а для старушек – кошмар. Скоро мы сделаем баню. Государственный бюджет – известно – на восстановление храма дали. Потребуется 600 миллионов рублей. Предложили бригаду, но она запросила по рыночным ценам… Сегодня мы ждем, что МЧС привезет шампунь, средства против насекомых. В Грозном гуманитарная катастрофа…
– Руководству боевиков хотелось, чтобы в Чечне была религиозная, этническая война, – говорил батюшка. – Мы не хотим этой войны, новых жертв. Перед приходом российской армии пропагандисты Дудаева распускали слухи, что чеченцев снова начнут выселять. А сегодня русскоязычные взбудоражены. С ними те же спецпропагандисты ведут разговоры: «Вот погодите… Ваши уйдут – мы вас будем через сито просеивать»…
С видимой болью отец Анатолий говорил о наших военнопленных, к которым во дворец Дудаева его однажды пустили.
Сорок российских пленных – из них семь офицеров – встретили православного священника с надеждой.
– Я не мог им дать никаких гарантий, – сказал батюшка. – Хотя полевые командиры обещали, что будут относиться к пленным, как положено. Я хотел поддержать верующих, спросил: «Желает ли кто принять Таинство?» Офицеры исповедовались и причастились… Юноша-танкист рассказал, что его экипаж, входя в Грозный, имел задачу – проехать, встать на перекрестке и ждать команду, а их на поражение… Мир всегда лучше войны…
Когда я спросил отца Анатолия: «Почему храм Архангела Михаила сгорел?» – он ответил: «На все воля Божия. Так Господу было угодно по нашим грехам». Попрощавшись, батюшка покинул меня.
В храм вошли двое солдат: зажгли свечи, приложились к иконам. Один с заживающими ожогами на лице глядел на образа с детской надеждой. Рядовые 324-го мотострелкового полка, возвращаясь в Шали, имели мало времени на молитву. Осталась в памяти их светлая вера, что Бог и Церковь защитят от дальнейших бед и что их ждут дома: в Иркутской области и Воронеже.
В храме Архангела Михаила я понял – зачем я тут… Я прилетел в Грозный в поисках смысла жизни, растоптанный 1991 годом, очередным ломанием хребта страны о ельцинское колено, раненый разрушением нравственного мира России. Я искал виноватых в Америке и Кремле, а здесь, в храме, люди брали всю вину на себя, утешаясь в покаянии, искренне считая, что суд Божий уже идет.
Все подготовленные заранее вопросы, вглядываясь в умиротворенное лицо батюшки, я забыл, только слушал его: ведь отец Анатолий сразу распознал мои сомнения. Сам священник не боялся скорбей и болезней. Испытания и заботы, которых он переживал множество, не нарушили его душевный покой. Меньше всего в этом море скорбей я ожидал увидеть спокойного, мирного, неунывающего человека – светло-светлого посреди военного мрака. «Среди скорбей должны преобладать радость и любовь», – этим отец Анатолий – живая проповедь – в своем служении руководствовался, чем приносил людям много добра.
Именно отец Анатолий открыл мне, что «черное расположение духа бросает тень на все окружающее, и тогда от нас веет ледяным холодом».
Благочинный церквей Чеченской Республики, настоятель храма Архангела Михаила считал заботу о себе и своих невзгодах – оковами и своим личным примером убеждал, что в сегодняшней нравственной битве прежде всего надо забыть о себе. Освободиться от самого себя в его понимании означало скинуть с ног парализующие путы себялюбия.
– Научитесь молиться за других, – сказал он мне на прощание, – более, чем вы, страждущих.
По дороге обратно, в аэропорт Северный, среди развалин, под защиту недремлющего ока федеральных сил, я со стыдом вспоминал, как безмятежно встречал новый 1995 год, а после часа ночи вышел в пустой коридор, прижался горячим лбом к холодным корешкам книг и, вдруг что-то почувствовав, разрыдался.
Не решаясь спросить батюшку: «Возможно ли обострение обстановки на Пасху», – в палатке пресс-центра я снова услышал, что в Светлое Христово Воскресение боевики обещают кровопролитие.
…Двадцать второго апреля я снова был на чисто выметенном церковном дворе. В этот праздничный день офицеры МЧС привезли вместительный резервуар для питьевой воды, на котором была табличка: «Употреблять после кипячения».
Вдоль расставленных столов на скамейках ожидали службу погруженные в себя горожане. Рядом сидел недавно освобожденный из плена грозненец Александр.
«Жена и дочь убиты, – говорил он. – Ногу в плену, развлекаясь, ичкерийцы проткнули кинжалом… Документов нет». Рядом с нами прошел друг детства Александра, не узнал его, а Саша, униженный сегодняшним положением, не смог окликнуть знакомого.
Женщины на скамейках делились друг с другом:
– В поселке Калинина стреляли всю ночь. С чердака дома стреляют, ходят по ступенькам, и под ногами боевиков страшно хрустит стекло… Мы не могли прийти сюда в Вербное воскресенье – стреляли… С 5 января по 18 февраля я жила у подруги-прихожанки, ели картошку и сухари… Российские солдаты подарили нам печку-буржуйку…И зачем зимой война?.. Когда войска вошли, я из подвала выползла, мне солдат кричит: «Бабуля, вы откуда? Вы живые?..» Черноречье взяла морская пехота, слышу во дворе: «Валя, Валя?» С четвертого этажа выглядываю, девочка с соседнего балкона глядит вниз и кричит солдату: «Вовка, это ты?» Влюбленные встретились. Болезный вопрос – все православные кладбища заминированы… Солдаты для чего приехали? Разминируют… Я так плакала, что угробили нашу церковь. Только здесь и утешение. Наши хоть батюшки живы… Ну, слава Богу, есть куда прийти…
Из разговоров перед службой я узнал, что отец Анатолий родом из Кирова, что он заботливый отец: детей у него – мальчик и девочка, а супруга, матушка Люба, приезжая, всегда везет с собой то белье для пожилых женщин, то лекарства. И когда за общей трапезой старушки вдруг начинают ссориться, батюшка сразу начинает петь «Отче наш», возобновляя молитву до тех пор, пока за столом не умиротворятся…
В одиннадцатом часу вечера тишину порвала бешеная стрельба. Это на «Минутке» подвергли обстрелу дальневосточных собровцев. В ходе боя погиб лейтенант Николай Перьков. Через двое суток во дворе ГУОШа я видел его изрешеченный пулями УАЗ, усыпанный красными маками.
На Пасху храм Архангела Михаила охраняли бойцы 1-го полка ОДОН внутренних войск МВД России – бывшей дивизии Ф.Э. Дзержинского. Окружающие церковь развалины казались безжизненными. Ни огонька. От тревожного ожидания военнослужащим можно было освободиться только в церкви, но на службе среди двухсот тридцати четырех прихожан стояли только пять казаков в камуфлированных телогрейках и форменных шароварах с красными лампасами, безоружные. За голенищами начищенных сапог нагайки.
Единство паствы в молитве ошеломило… На изломах истории русские всегда нуждались в подкреплении духа, и во все времена лечили душу в православных храмах.
С началом крестного хода я впервые увидел, что такое самопожертвование. Горение свечей высветило, что спинами к нам, прикрывая собой поющих «Христос воскресе из мертвых», стоят офицеры и бойцы, держа в прицеле автоматов зияющие пустоты смертоносных развалин. Начал шарить по стенам домов прожектор «луна», приведенный в действие бэтээрщиком, которому тут же громогласно приказали выключиться. В эти минуты стало особенно ясно, что же такое «смертью смерть поправ».