молкает.
Мы по-рысиному неслышно крадёмся к гребню. Старик, подаёт нам знак затаиться.
Ветерок в лицо — это хорошо. Нас не обнаружат.
Опять стукнуло, теперь совсем рядом.
Гурьяныч приподнимается, просовывает вперёд ствол ружья, выглядывает по-кошачьи из-за камня. Я держу Пашку за телогрейку, только выпусти — и он мигом выкатится на гребень. Как же ему трудно с нами!
Вижу, у Гурьяныча пропадает напряжённость. Ружьё бесшумно сваливается на камень. Он поворачивает к нам улыбающееся лицо, просит нас осторожно подняться к нему.
Впереди небольшая изложина, у её противоположного края пасётся крупный баран. Зверь подвигается к нам. Он на таком расстоянии, что его легко рассмотреть. Баран приземистый, длинный, на коротких ногах. По внешности трудно в нём угадать чудесного скалолаза. Узкий, с белым родовым пятном лоб увенчан устрашающими рогами.
Мы замираем, липнем к обломкам, боимся пошевелиться или высунуться. Пашка поворачивает голову налево. Я кошу туда глаза и от неожиданности столбенею; в пятидесяти метрах от нас, на пригорке дремлет самка, отбросив голову с маленькими рожками на камень, а рядом ягнёнок. Он забавляется: то бросается в сторону от матери и, угрожая невидимому врагу, трясёт лобастой головкой, то начинает упражняться в прыжках, подскакивая на камнях, как мячик. Но одному ему скучно. Он замечает ниже по склону барана, мчится к нему. Тот поднимает величественную голову, и их взгляды встречаются. Один — огромный зверь, в расцвете сил, а второй — ещё крошечный, только вступающий в жизнь. Меньший робко подвигается вперёд, вытягивая любопытную мордочку, явно намереваясь обнюхать незнакомца. У барана пропадает царственное спокойствие. Он начинает пятиться назад, подставляя ягнёнку могучие рога. Тот удивлён. С опаской обходит рогача снизу и опять вытягивает свою любопытную мордочку, чуточку курносую, хочет обнюхать его.
Ягнёнку всего несколько дней, может, два. Вероятно, он ничего не видел, кроме этой каменной разложины, где родился, да двух-трёх манящих к себе вершин. Возможно, и этот круторог первый из собратьев встретился ему в его ещё крошечном поднебесном мире.
Он как будто в восторге скачет обратно на пригорок, будит мать крошечными копытцами. Та поднимает голову, долго, пристально смотрит на пасущегося рядом барана. Затем чешет задней ногою возле уха и опять засыпает.
Слышу, Пашка настойчиво шепчет Гурьянычу:
— Дедушка, стреляй барана, я же обещал… Старик опускает левую руку, ловит ею Пашку за штаны и внушительно дёргает, дескать, сейчас же замолчи!
А ягнёнок вдруг поворачивается в нашу сторону и, как взрослый при опасности, замирает в настороженной позе.
В этот момент с воздуха доносится потрясающий свист крыльев — с неба на ягнёнка падает белохвостый орлан. На помощь малышу поспевает вскочившая мать. И мы видим, как выброшенные вперёд когтистые лапы хищника, не достав ягнёнка, чесанули по спине самки.
Баран, отскочив в сторону, замирает на камне, подняв высоко рогастую голову.
Нас никто не замечает. Гурьяныч вдруг заторопился. Он берёт ружьё, прикладывает ложе к плечу, липнет к камню. Пашка шепчет:
— Стреляй, иначе уйдёт. Старик отбивается от него локтем.
В воздухе снова приближающийся свист крыльев. Орлан повторяет удар, стремительно, с пугающим криком, падает на ягнёнка, но в эту секунду гремит сухой короткий выстрел…
Опустела котловина. Смолкло эхо. Рассеялся пороховой дым. Барана как ветром сдуло, от него остался только шорох камней под удаляющимися прыжками. А на том месте, где отдыхала самка с ягнёнком, лежал мёртвый орлан, распластав по земле безвольные крылья.
Пашка выпрямляется, смотрит то на мёртвую птицу, то на дедушку и торжествующе хлопает в ладоши: рад за ягнёнка, доволен дедом. Кажется, он забыл в этот момент про рогача, про чучело, что обещал привезти в школу.
Гурьяныч делает вид, что не замечает радости внука, достаёт бычий рог с порохом, заряжает шомполку и только потом поворачивается к парнишке.
— Молодое, внучек, беречь надо. Всё равно, ягнёнок это или веточка. Только жить — никуда не годится, надо чтобы твоя тропа знала добро.
Пашка утвердительно кивает головою. Он мигом перебирается через каменистую гряду, несёт к нам орлана. Это старый хищник в тёмно-буром наряде, чуть с фиолетовым оттенком, с жёлтым клювом и такого же цвета лапами, заканчивающимися чёрными когтями.
— Вот тебе и чучело для школы. Глянь, какой красавец, — восторгается старик, растягивая на полный размах могучие крылья. — Будет что тебе и рассказать ребятам. А что баран? Он сейчас линяет, никакого чучела из него не получится.
Старик быстрым взглядом смотрит на солнце.
— Ну, хватит, пошли на табор, — сказал он и зашагал вперёд. — Не для забавы ж всё-таки пустились в такую дорогу.
Глава 12ПРОВОДНИК ДУЛУУ
На седловине нас встречает жалобным ржанием Кудряшка.
— Соскучилась, родимая, — кричит Гурьяныч, выбираясь из стланика.
Он подходит к лошади, чешет ей за ухом, хлопает ладонью по костлявой спине, а она так и стоит с высоко поднятой головою и настороженными ушами, будто кого-то ещё дожидаясь.
Мы не стали даже пить чай. Решили сразу спускаться в Кедровый ключ.
Проходим седловину. У края останавливаемся. Гурьянычу надо осмотреться, проверить себя. Нам хорошо виден пройденный путь и затонувшая в дымке молчаливая тайга под низким солнцем. Впереди же, там, куда идёт наш путь, вздымаются заснеженные вершины гор. До них километров сорок, но сквозь прозрачный воздух они кажутся рядом. Эти горы с одной стороны освещены солнцем, а с другой на них лежат густые тени. В таком освещении хребет обнажается всеми своими многочисленными изломами, выступами скал, извилистыми линиями отрогов, зияет чёрными отверстиями горных цирков. Несколько левее видны лесистые увалы, перевитые овражками, падями со сторожевыми маяками из белых мраморных утёсов. За ними снова тайга, С перевала она видна отчётливо: вырубки на ней лежат огромными заплатами. Видна и глубокая лощина — Кедровый ключ.
Наконец-то наш караван у цели! У спуска мы были приятно удивлены, увидев вдали, где сливались два верхних истока Кедрового ключа, одинокую струйку дыма. Это, несомненно, проводник из подразделения Макаровой. Я поднимаю ствол ружья, выстрелом предупреждаю проводника о нашем приближении.
Мы так рады, что забываем об усталости. Тропа бежит по косогору, падает в глубину боковых ложков, проводит нас сквозь густую чащу. Здесь в сырых местах попадаются на глаза следы медведя.
Идём на стук топора. Перебредаем мутный от тающего в горах снега ручей, выходим на поляну. В углу её, там, где видны остатки брошенного лагеря Макаровой, горит костёр. Рядом у берёзы стоят два нерасседланных оленя. Нас встречает эвенк лет пятидесяти, узкоплечий, небольшого роста, чуточку сгорбленный. На нём старенькая оленья дошка без шерсти, на ногах лосёвые олочи, аккуратно перевитые ремешками. Скуластое, обветренное коричневое лицо оживляют маленькие подвижные глаза. Он улыбается — рад нашему появлению, идёт навстречу лёгкими рысьими шагами. С первого взгляда угадывается следопыт-таёжник, человек лесных просторов, далёких кочевий. Он принёс с собой с вершин гор на изрядно поношенной одежонке запах рододендронов, через заросли которых он, наверно, долго шёл.
— Здорово! — приветствует он нас и подаёт всем поочерёдно свою маленькую жёсткую руку. — Хорошо, не опоздал, давай груз, и моя ходи!
— Куда же в ночь? Утром разъедемся.
— Что ты, тут близко олень корма нет, оставаться не могу, и Евдокия Ивановна шибко просила скоро вернуться.
— Скажи прежде, как звать тебя? — спрашивает Гурьяныч, развязывая верёвки на Кудряшке.
— Дулуу.
— Чудное имя.
— По-русски — пенёк.
— Слушай, Дулуу, чай пьём, разговариваем, потом. поедешь. Без этого, сам знаешь, в тайге нельзя. Хлебом деревенским угостим, — настаивает Гурьяныч.
Эвенк смотрит на него так ласково, точно увидел давно желанного друга, но не сдаётся.
— Задерживай не надо. Олень весь день не кушай, завтра голодный никуда не пойдёт, что скажу Евдокия Ивановна?
— Хорошо, Дулуу, решай, как тебе лучше, — говорю я. — Сейчас ты получишь груз. Жаль, конечно, что не можешь до утра побыть с нами.
Пока я с Гурьянычем развьючиваю Кудряшку, Пашка крутится возле оленей. Этих животных он впервые видит так близко. Его всё удивляет: и чёрные мягкие вздутия будущих рогов, и слишком широкие для небольшого роста северного оленя копыта, хорошо приспособленные для ходьбы по топким болотам, и чрезмерно длинная голова по сравнению с головой его собрата — благородного оленя. Парнишка то присядет, заглядывая на них снизу, то зайдёт спереди, то осторожно потрогает ещё не облинявший, в зимней шерсти зад. На его лице ненасытное любопытство. А в голове, конечно, уже зреют какие-то планы…
У нас для Макаровой небольшая посылка с конфетами и печеньем: в тайге женщинам всегда недостаёт сладостей.
Передаём эту ценность проводнику.
Дулуу бережно берёт посылку в руки.
— Тут паутина? — спрашивает он.
— Нет, это гостинец Евдокии Ивановне, а паутину сейчас дам. — И я достаю из кармана гимнастёрки бумажный свёрточек, передаю ему.
Проводник кладёт его на загрубевшую от сыромятных поводьев ладонь, на лице недоуменье: вот из-за этой паутины люди на гольце не могут работать и ему пришлось ехать так далеко за ней?
— Это всё? — спрашивает он и бережно прячет свёрток.
— Ещё отвези от нас привет Евдокии Ивановне и ребятам.
— Такой груз можно много бери, — шутит проводник.
Дулуу не нравится, что содержимое посылки плохо уложено, тарахтит. Он усаживается на землю, быстро распаковывает коробку. Мы наблюдаем за эвенком. Он кладёт себе в рот печенье и жуёт, не обращая на нас внимания. Затем берёт ещё два печенья, две самые большие конфеты и, запихнув это всё за пазуху, объясняет:
— Когда работа кончай, моя тоже вези гостинцы на стойбище, там есть старушка, есть сын, — говорит он, весело поблёскивая малюсенькими глазками.