Хан - настоящий воин. Сам свои тысячи в бой водил. До самой ночи рубились яростно. Стрельцам тоже приходилось сечься, да еще с неба сыпались тысячи стрел. Ночь мигом пролетела и сеча пошла с новой силой. Только вот уже стрелы у татар кончились, потому резня шла не в пользу ордынцев. А порох и пули у стрельцов еще имелись. И били они почти в упор, шили увесистые свинцовые шарики, размером с голубиное яйцо, сразу по два - три врага. И тогда татарам еще огневой бой был внове, это сейчас уже и сами научились.
За это время полоненный обоз ушел уже так далеко, что догнать его и степняки не смогли б. Хан это понял, обошел забивший пробкой дорогу русский отряд и пошел восвояси, не солоно хлебавши. Провалился Большой поход бесславно. Пошли татарове по шерсть, а ушли сами обстрижены. А Великий государь милостиво одарил и воеводу и ратников. Сотник поцокал языком, вспоминая с удовольствием свое первое дело.
За разговором и свечерело. Клевавший носом Паштет с трудом поднялся на ноги, потер ладонями лицо. Странно было - противное ощущение, словно не своя кожа, а сохлая залежавшаяся колбаса, покрытая липким и мерзким налетом. Козырнул автоматически сотнику, сам понял по удивленным глазам стрельцов, что к такому жесту они не приучены, но уже было как-то наплевать. Как-то сам собой воинский этот жест получился.
Камарады дремали в теньке от телег. Сел рядышком, вытянул ноги и как провалился. И зло разобрало, как когда-то в аэропорту, когда не мог понять, как работают краны в туалете, новомодные какие-то присобачили, то ли лазерные, то ли еще как - но с ходу было не понять, как их, подлюк, открывать. Хоть канючь, как тот герой анекдота: "Краник откройся!" И в этой громадной душевой, тоже ни черта было не понять - как воду-то включить? Заковыристые сантехнические приблуды нагло сверкали никелированными частями, пускали яркие блики, но воды не удавалось добыть. Ну не лизать же влажные стенки? И на полу, как на грех очень ровном и гладком ни одной лужицы. Чертовщина! Вот придется идти в бассейн, что за стенкой и пить воду оттуда, хотя она и с хлоркой.
- Не помывшись - в бассейн идти нельзя - заявил знакомый голос.
Глянул. Ну да, вездесущий Хорь сидит у костерка на гладком кафельном полу - и альва эта темная тут же - жарит что-то на прутике.
- Сосиску хочешь? - спрашивает.
- Какая же это сосиска - у нее вон лапы и хвост. Крыса это!
- Сразу уж и крыса. И не крыса это, а белка. Диетпродукт, сродни кролику. Полезно витаминами, солями и микроэлементами.
- Не, сам ее ешь. Мне воды надо!
- Нету воды. Отключили за неуплату у соседей снизу и сбоку.
- А я-то при чем? - разозлился Паштет.
- Так сам у соседей и спроси. Вон они - явились, не запылились. Слышишь, стучатся? - кивнул Хорь.
Паша зло стал засучивать рукава ватника, но те как-то не заворачивались, словно стали жестяными на манер кровельного железа. Глянул, что за чертовщина? И удивился, рукава до плеч были покрыты красно-коричневой засохшей кровяной коркой. А в дверь и впрямь настойчиво барабанили.
- Открой им! - велел Паша альве.
Та (или тот?) гибко вскочила на ноги, мигом оказалась у входа и щелкнула засовом.
- Это я зря! - успел подумать погорячившийся попаданец, увидев валящую в проем многоголовую массу червивого мяса с сотней оскаленных мертвых лиц...
- Голова садовая! Лови! - и Хорь кинул Паше вороненый автомат Калашникова обильно увешанный какими-то рукоятками, прицелами и прочими глушителями на планках Пикаттини. Попаданец махнул руками, но те были онемевшими и не послушались, оружие пролетело совсем рядом и загремело с металлическим дребезжанием по сияющему кафелю, скользя дальше и дальше, а по спине ледяным языком лизнул ужас. И не крикнуть даже! А вал дохлятины злой - вот уже! Беззвучно рявкнул от отчаяния что-то немое и рванул навстречу. Больно ударился лбом об что - то острое. Ошалело завертел головой, потирая ушибленное место с быстро набухавшей шишкой.
Дохлятина с обсохшими зубами и глазами мирно и спокойно лежала в нескольких шагах. Приснится же такая дрянь! А боковина у телеги - угловатая, да. И гвозданулся башкой сильно, аж искры из глаз. Стук, видать, вышел громкий - и Гриммельсбахер и Шелленберг обернулись и не то, чтоб заржали или ухмыльнулись, но прищурились оба ехидно.
- Черти гонялись? - спросил "Два слова" очень иронично.
- Мертвецы - сухо ответил Паша. Сил ушло на это слово так много, что понял - есть шанс стать еще большим молчальником, чем этот скупой на речи немец.
- Тоже нечисть! - уверенно заявил молчун.
Игрок недоуменно уставился на своего товарища. Видать такая болтливость была ему внове. А за щитами слитно грохотали барабаны "соседей".
Глава двадцать третья. Руки султана
Осажденный лагерь замедленно суетился. То есть все поспешали со всех сил, готовясь к штурму - как могли быстро. Только сил на "мигом" не было и поспешалось как-то с затруднением, словно в вязком киселе двигались люди.
Утро еще было прохладным, солнышко только взошло и не успело еще раскочегариться. Глянул на дымки фитилей - и понял, что штурм уже начат, раз запалили, посмотрел в поле. Завыли бычьим ревом трубы, засвистели дудки - и у московитов тоже, хоть и куда жиже и разрозненнее.
Татары двинулись. И стена их атакующих в этот раз была куда цветастее и куда блискучее, чем все ранее виденное.
- Наша смерть - тусклым голосом сухо заявил Гриммельсбахер.
- Пестренькая такая - весело отозвался "Два слова".
- Десять против одного, что и сегодня мы живы будем - прошелестел Хассе. Неожиданно игрок, до того бывший в печали и грусти, оживился:
- Принимаю!
- Дурень азартный - хмыкнул молчун.
- Отбрызни, нудный филистер! огрызнулся неожиданно бодро игрок.
Цветастая стена катилась размеренно и неудержимо. Ярко-зеленые, красные, рыжие и белые пятна сочных, насыщенных цветов. Хорошая одежда, качественная и дорогая. И блики на оружии и доспехах. Не серое гнущееся железо. Сталь у них в руках. Блестящая, любовно отполированная. Дорогая и качественная.
Орудие рявкнуло и катанулось назад. Паштету показалось, что раньше бахнул канонир, чем делал это вчера. Расчет мигом перезарядил орудие, насовав всякого собранного вчера хлама. Поднял глаза - и обомлел - нарядно, по-праздничному одетые воины были совсем рядом. Опять рев пушечного выстрела и тут же треск пищалей и мушкетов. Руки задрожали, очень хотелось глянуть - где сейчас враги, если рванут бегом - то и все. Но все пушкари, не отвлекаясь, делали свою работу. И успели третьим выстрелом вбить горку металлического тяжелого хлама в набегающую толпу. Визг, рев, проклятья и гром близкой пальбы. Шелест стали близкий - наемники рванули из ножен шпаги, стрельцы - сабли. Волна атакующих докатилась до щитов, только не ринулась, как вчера через доски - на что уж там встали нападавшие - Паша не понял, но увидел над верхом щитов ряд голов в странных квадратных шапках, плечи - и внезапно пыхнувшие в принимающих стрельцов и немцев дымки. Татары сами дали залп из мушкетов! Стук яблок, крики, стоны и рев Хассе под ухом:
- Пауль, сто тебе чертей в печенку!!!
В странно замедлившемся времени потянул свою двустволку. По шлему щелкнуло что-то вскользь, но с такой силой, словно колом вдели со всей дури. Показалось, что голова оторвалась и теперь болтается там, за спиной на тонкой нитки вытянутой шеи. Присел на корточки поневоле, глаза заслезились, хотя откуда в высушенном до состоянии вяленой воблы теле еще влага? По бабьи взвизгнул Гриммельсбахер, скорчившись уткнулся головой в грязную, разжиженную прошлой кровью землю.
Показывая завидную скорострельность татары дали второй залп с верха щитов. Ответный огонь был редок и жидок, хотя в бахроме квадратных шапок образовались дыры и прорехи.
- Пауль!!!
Под мышки подхватили с боков, поставили на ноги. В голове гудело и сильно тошнило, адски захотелось блевануть, видел окружающее словно через грязное и неровное стекло, но раскаленным шилом в сознании - стрелять, стрелять, пока не поздно, валить этих бойцов пока есть возможность, эти ребята - мастера боя, умельцы, не хуже немецких наемников. И Нежило тут же - вопит тихонько, широко открыв щербатый рот:
- Хозяйин! Вот тута я!
Хорошо, когда есть мышечная память. Если б не отработка прицеливания до осточертения еще там, в будущем времени - ни хрена бы не смог своей отбитой головой командовать уставшему до предела телу. А так оно само, это тело приложило ружье к плечу и палец сам нашел курки и спуск.
Удивило, что дуплет весомо качнул тело назад, аж ногами пришлось переступать. Да, ослаб, реально ослаб. Пальцы сами закинули патроны в казенники, не так шустро, как в компьютерном шутере, но все же - быстро. Увидел, что редкая стала бахрома, довернул свою легонькую двустволку в другую сторону, словно башенные корабельные орудия - врезал по тем головам и плечам с самострелами, что над другим щитом торчали. И еще. И еще.
Рядом рассыпалась острыми щепками боковина телеги, о которую оперся спиной. Приложило доской плашмя, словно кто-то по ней сзади пнул. Понял - пули рядом шмякнули.
Смертная тоска накатила - сейчас влетит свинцовый шарик в пах - раздробит таз и все - только волком выть останется. Почему-то попадания в грудь и живот Паштет опасался меньше. И еще то помогло, что суетился он, как однорукий в почесухе, некогда было упиваться своими терзаниями и страхами - просто не оставалось времени на постороннее.
Празднично и ярко одетые воины уже ловко прыгали через щиты, явно им там помогали так сигать. А с этой стороны встречала жидкая цепочка еще державшихся на ногах стрельцов и наемников. Вал атакующих отбросил защитников к телегам, Хассе орал, отбиваясь в тесноте банником - впрочем, весьма успешно, здоровенный, зараза - и Пауль понял задачу.
Еще вчера поглядел - щиты были надежно прикреплены к земле - оглобли - станины примотаны веревками к колам и суетившиеся там во время боя татары как раз яростно резали эти веревки, чтоб рванув освободившиеся оглобли, опрокинуть щит и открыть пролом своим. Точно то же сейчас делали и эти красавцы яркие, сгрудившиеся именно у мест, где крепеж был.