— А вы попробуйте — подначил Паша.
— Представьте себе на улице в ларьках коробки с вареными крабьими клешнями и лапами — и недорого. Даже для нас, молодых специалистов, прямо скажу — небогатых. И можете мне поверить, я еще не выжил из ума — все эти крабы, что сейчас продаются в консервах или в перемороженом виде похожи на тех свежесвареных, не более, чем резиновая подметка походит на хорошо приготовленный бифштекс…
— Извините, доктор, но все-таки ваш возраст — осторожно заявил Паштет, побаиваясь, что старичок рассердится, или того хуже — обидится. Но тот только улыбнулся.
— Знаете, был я недавно в Италии. И тоже подумал, что у меня атрофировались вкусовые сосочки, потому как купленные там в разгар сезона помидоры на вкус оказались типа хорошо проваренного полиэтилена. Или жевабельного безвкусного воска. Красивые, большие — но трава по сравнению с ними — лакомство. Приехал домой, звонит приятель из Астрахани, дескать, еду в гости, что привезти? И я попросил к его вящему изумлению привезти пару тамошних помидор — посмеиваясь, говорил доктор.
— И что?
— Рано мне пока декламировать "тебе и горький хрен — малина, а мне и бланманже — полынь!" Нормально работают вкусовые сосочки, не подкачали астраханские помидоры. Так вот кулинарии и магазины были забиты рыбой, в основном красной, самой разной, я тогда впервые увидел, что такое нерка, а что такое кижуч, в белом соусе, в красном, вареные, копченые, жареные, невиданные раньше трепанги и гребешки, трубачи и черта в ступе! Но наши попытки дорваться до красной рыбы встречались с негодованием — кто ж гостей рыбой угощает??? Низкий стиль! Чтоб вы поняли — это как если б вы угощали дорогого гостя магазинными пельменями — глянул врач на собеседника. Паштет и ухом не повел.
— Без масла и сметаны! — усугубил врач. Паштет только плечами пожал. Ну, пельмени. Вполне еда.
— Жестоковыйная толстокожая молодежь — сдался доктор и продолжил:
— Понимаете, для нас как раз свинина была привычной. И уж всяко — не лакомством. В отличие от крабов и прочих местных деликатесов. Но гребешков и кету нам приходилось покупать контрабандой и понемножку, чтоб хозяева не обиделись. И как им было объяснить ситуацию?
— Ну, лучшая уха — из петуха. Да и красная рыба очень разная. Мороженная по вкусу от свежей сильно отличается — блеснул знаниями Паша.
— То-то и оно, что не мороженная. И было ее навалом, самой разной. И нам, ленинградцам зажравшимся свининой, дальние востокцы тоже поэтому казались сильно зажравшимися. Как до того астраханцы, которые считали осетрину отходом при производстве икры, а воблу они ели, выдирая и выкидывая в мусор брюшко с вкуснейшей на наш вкус янтарной икрой. Зато наслаждаясь поджаренным на спичке плавательным пузырем, что для нас было дико. Как дико было для них, что мы каждую косточку обсасывали и брюшко ели. Ну и помидоры они не жрали, удивляя нас, которые после болгарских вечнозеленых, от душистого и сочного "бычьего сердца" сорванного прямо с поля, просто млели. Во Владивостоке еще смешнее было — у них мелькомбинат сгорел, болван один, сразу же покойный, при ремонте венткамеры закурил, выгорело все к чертям, потому с выпечкой было кисло. Нас угощали в знак особого расположения финскими макаронами, что для владивостокцев тогда было охренеть как круто. Вот тогда я чувствовал себя зажравшимся ленинградцем — усмехнулся врач.
— С чего это мелькомбинат так пыхнул? — удивился Паша.
— Пыль — адски горючая вещь. Любая, практически. И мучная рыхлая пыль вспыхивает как порох. А когда в момент полыхает вся система вентиляции, да с тягой — сами понимаете. Давайте еще чаю?
— Давайте — согласился Паша.
Туман разошелся только глубоким вечером, но скучно не было. Потом попаданец не раз вспоминал кусочки из этих разговоров.
Глава одиннадцатая. Портал
В чертовой темноте, такой "выколи глаз" чернильной, какими бывают осенние ночи на юге, сверкающие, цветастые трассы были особенно яркими. Только радости от этих чистых, как из спектра выдернутых, красных и зеленых пунктиров не было никакой. Просто потому, что лежащий плашмя Паштет отчетливо понимал — это порхает Смерть. Не романтическая старушка с косой, а тривиальная, свинцовая, про которую ни легенд не складывали, ни рисунков не делали. И если парой минут назад все было просто плохо, потому как по мечущимся в низинке людям внезапно заработало сразу два пулемета, поливая рассыпавшуюся толпу как из шлангов ало-малиновыми струями, то теперь стало совсем паршиво, потому как неподалеку от Паши выкатился на край оврага маленький, несерьезный с виду агрегат. На гусеничках и с приплюснутой башенкой, то есть — танк. Только маленький еще, кормили плохо пока. В башенке торчало сразу два стальных жальца и теперь почему-то только одно, левое, трещало, как идиотская погремушка, брызгучим оранжевым огнем освещая граненые поверхности угловато-архаичного танкового серого тела и бликуя на отполированных узорчатых траках гусениц.
Зеленые трассы наперекосяк мелькали с красными, подстригая все живое на дне этой чертовой не то балки, не то долинки, не то оврага. Цветастые пунктиры делали ночь еще темнее, слепили и мешали разглядеть — что творится-то? Метались неразборчивые силуэты, кто-то трехэтажно матерился, кто-то стонал, кто-то командовал, кто-то плакал и разок высокий, словно бы даже детский звонкий голосок в ужасе взвизгнул: "Мамочка!" и все, больше его Паштет не слыхал.
Было очень страшно. Не помнил толком — как он тут оказался и — самое плохое — не мог пошевелиться — как только трассы хлестнули по бесформенной толпе, так и все. Ни рукой, ни ногой. И от этого становилось еще страшнее, до рвоты буквально.
К танку метнулся расхристанный черный, словно вырезанный из картона силуэт, тут же башенка кокетливо по-птичьи повернулась и прошила бегущего струями пуль, черный картон, зеленые иглы, нет силуэта. А танчик рявкнул, дернулся с места и не пополз, как положено бы ему было делать, а весьма шустро застрекотал прямо в направлении лежащего тряпкой Паштета. Мертвая зона резко уменьшилась, теперь трассы неслись сантиметрах в 15 от земли, пару раз мелькнув почти у самого лица. Показалось, что пахнуло жженым волосом. Яркие, праздничные, невсамделишные какие-то, словно выстрелы из бластеров в "Звездных войнах", еще бы не знать, что опустятся ниже — и от лица останутся кровавые ошметья, перемешанные с осколками кости и крошеными зубами. Паштет вжался, как мог спиной, стараясь сплющиться, как камбала. Но земля под спиной была твердой, словно доска и размазаться в блин не вышло. И взгляд от шустрого танка оторвать не получалось, словно гипнотизировало мелькание просверкивающих узорчатых траков. Краем глаза увидел движение сбоку, с трудом глянул туда и в стробоскопическом освещении пулеметной стрельбы заметил два человеческих силуэта — маленький, изящный и большой, но какой-то сплющенный, смякший.
Танк притормозил, загромыхал куда-то в сторону из обоих стволов, слепя снопами рыжего огня, пляшущего, словно громадные бабочки, смотреть на пламя было больно, отвел взгляд, понял, что неподалеку молоденькая девчонка, оскалившись от нечеловеческой натуги, пытается оттащить в сторону здоровенного мужика, то ли сильно раненного, то ли уже мертвого. Охнул от нестерпимой жалости, когда чертов танчик с тяжеловесным изяществом крутанулся, словно танцор, и рванул прямо на несчастную пару. Налетел, заслонил собой, вертанулся полным кругом, вроде как влажно захрустело, но от стрельбы близкой уши уже работали странно, звон какой-то мешал точно слышать и танк сделал три полных оборота там, где только что хорошенькая медсестричка пыталась спасти чью-то простреленную жизнь.
И после этого неудержимо, как по рельсам, попер на Паштета. Только вот гусеницы теперь бликовали не слабо розовым или зеленоватым отсверком, а густым, ало-красным, мокрым.
Попаданец выдавил из себя какой-то недокрик и изо всех сил рванулся в сторону, заставляя ватное непослушное тело сделать хоть одно движение. Получилось!
Катанулся в сторону, отчаянно, на разрыв связок, дернул на четвереньках прочь, тут же воткнулся головой во что-то упругое, которое немилосердно отбросило в сторону, аж в шее что-то хрустнуло. Подхватился бежать и с трудом опомнился.
— Чертовы кошмары! — перевел дух, сердце колотилось где-то сразу под кадыком.
Мерзкие сны снились последнее время часто. Этот был как-то на особицу — очень уж реалистичный.
— Прямо как у старичка того — с запахами — подумал Паштет, медленно приходя в себя, сонная одурь еще мутила сознание. Понюхал воздух — мокрой травой пахло и в палатке, которую он поставил аккуратно метрах в трех от возможного места портала. Хорошо еще тогда догадался точно отметить то место, где возник очумелый Лёха в виде бравого летного старшины. Теперь ждал — появится портал, или нет. Компаньоны должны были вот-вот приехать, потому оставалось только сидеть, ждать и нервничать.
Из-за кризиса на берег озера перестали приезжать на тим-билдинги стаи офисного планктона, да и само это начинание усохло в той компании, где Лёха с Пашей работали, потому было тут малолюдно и спокойно.
Вытер ладошкой вспотевшее лицо, навел по возможности порядок в теснючей палатке, которую ехидный Хорь окрестил "великоватым рюкзаком". Места в ней и впрямь было мало, зато она совершенно не промокала, потому как брезент был пропитан чем-то хитрым, и была весьма аутентичной. Непромокаемость очень быстро показала другую свою сторону — отпотевала эта правнучка полевых шатров совершенно неприлично, но что поделаешь. за все платить надо.
В расстегнутый вход мутно сочился сероватый свет. Видно ночь кончалась уже, этакое наступало выморочное время, ни рыба, ни мясо. Бешено колотившееся сердце угомонилось, вернулось к обычному незаметному ритму. Пересохший рот тоже перестал беспокоить, кошмар отступил. Некоторое время Паша тупо думал о том, может ли сон быть вещим, больно уж на правду похож, разве что сейчас танчик этот показался странноватым, этакий гибрид из Ляйхттрактора с башней от пыцы один. Все-таки, наверное просто сон, раз такая нелепица в нем есть. Можно игнорировать, особенно если учесть, что удалось вывернуться из-под гусениц. Даже если и пророческий — финал остался открытым.