И хапнул рукой неподвижный огонек.
Глава двенадцатая. Добро пожаловать!
— Ых! — приветствовал попаданец новую реальность. На большее духу у него не нашлось — горло перехватило, потому как трудно сказать что-либо осмысленное, влетев по шею в холоднючую воду. С трудом подавил желание молотить руками и ногами, вздрагивая от мерзейшего ощущения холодных струек, бодро и целеустремленно вливающихся в самых неожиданных местах, не считая рукава и штанины. Растопырился, судорожно оценивая ситуацию, стараясь не запаниковать, тем более — зная точно, что паникеры погибают первыми и совершенно бесславно. Впрочем, погибать славно тоже не хотелось. А этим пахнуло густо. Равно как и болотиной. Немудрено — вляпался Паштет аккурат в темную жижу, которую водой назвать сложно. Веселенькая, но какая-то болезненная зеленая поверхность раздалась в стороны, потревоженная жижа темной кляксой окружала попаданца и ощущение было самое мерзкое — словно кто-то тяжелый, мягкий и тягучий оплел влипшего дурня, медленно, но уверенно затягивая его тушку вниз, в глубину.
— Тонет муха в сладости, в банке на окне.
И нету в этом радости ни мухе и ни мне — совершенно неуместно пронеслось в голове, где шарахались какие-то куцые огрызки мыслей.
— Пропал ни за грош — словно произнес кто-то за спиной. Паштет завертел башкой, насколько позволяла ситуация. Нет, нету никого вокруг, сам себе подумал. А вот хрена! Я еще живой и покорячусь! — ожесточился Паша.
Постарался унять дрожь, оценил, как мог, обстановку. Мысленно охнул, потому как положение получалось хреновое. Метрах в двух вроде как что-то чуточку более твердое — не то островок суши, не то сборище кочек, а из него торчат сохлые елочки. Но эти два метра хрен проплывешь, держит трясина плотно, взасос. И вроде как проседаешь еще глубже. Или кажется, потому как холодная вода добралась до самых интимных мест? Велосипед похоже как ухнул передним колесом вглубь, но там во что-то уперся что ли… Или зацепился? Во всяком случае задницей получается часть веса перебросить на сиденье, не проваливается вроде. Ружье, ставшее адски тяжелым, тянет вниз, а вот рюкзак, особенно — раздутый чехол с палаткой, наоборот поддерживает на плаву. Это — единственная радость, потому что ощущать под ногами бездну, именно что — без дна прорву — очень неприятно. Да что там мельтешить — ужасно, до обосрачки страшно даже об этом подумать. Но пока удается держать нос над поверхностью — еще не все потеряно! Опять же — случись тут ночью влететь было бы куда гаже. А сейчас светлый день. Правда, как и говорил Лёха — после портирования ощущения похмелухи во весь рост. Тоже добавляет красок в картинку бытия.
Черт, такая невезуха! В читанных произведениях так попаданцев прошлое не встречало. Наоборот, как минимум колонна брошенных грузовиков с оружием и шмотками, а то и вообще сундуки и сейфы с секретными приказами Манштейна Гудериану или с личной перепиской фюрера с рейхсминистрами. Ну и все документы, сразу же слепо доверяющие граждане и кум королю — сват министру! Или вообще прямиком в тело Сталина или Гитлера, чтоб не мелочиться. А невезучему Паштету — трясина вонючая и липкая.
Седло под задницей внезапно провалилось сантиметров на пять, после чего двухколесный агрегат там, в жиже, видать за что-то зацепился и снова приобрел неустойчивое равновесие.
Паша с трудом подавил острое желание избавиться от тяжеленного ружья, выкинув его к чертовой бабушке в топкие глубины. Благо — всего — навсего — скинуть с плеча. Решил все же погодить. Вроде бы получалось пока, что не тонет. Если не биться в отчаянии — глядишь и выбраться можно. Поспешно стал вспоминать, что на эту тему читал и смотрел — когда готовился к заброске штудировал материалы по выживанию, про болота точно читал, что-то такое вертелось в голове. Потянул ружье с плеча, положил его перед собой в жижу поперек. Вроде не ухнуло утюгом сразу, можно опереться на него, чуточку веса перебросить. Но зыбкое все вокруг, ненадежное. Но и не вода, значит еще поборемся за жизнь свою! Перевел дух, повертел осторожно головой. Точно ведь, писали в инете, что по растительности можно судить — насколько болото проходимо. Хорошо, если видны сосны или осока с высокой травой. Это вроде лучший вариант. Вот ежели один камыш, а травы и деревьев нет — тогда хана, не проходимо такое болото. Так, тут сосен не видать, но растет какая-то дрянь с пушистыми головками, елки полудохлые видны, густой кустарник есть и березы, в основном в виде голых стволов. Значит, не так все плохо. Главное, воздуха в грудь побольше набирать. В имуществе, кроме ружьища и других тяжелых предметов хватает — топорик, нож, консервы. Часы опять же для обмена. А есть и наоборот — что не тонет. Та же палатка, да всученный Хорем бронежилет из какой-то синтетики. Они как спасательный круг и держат пока.
Самое главное — в первый момент не улетел черт знает куда в недра болотины, как злосчастные американские десантники, что по ошибке штурманов были выкинуты ночью в Нормандии не туда, куда надо, а прямиком в болота. И тяжело навьюченные парни влетали в трясину, на манер брошенного кирпича, сразу проваливаясь на пару-тройку метров, с головой, а сверху погребальным саваном, отрезая от спасения, величаво опускалось полотнище парашюта. От сбруи и груза хрен быстро освободишься, а если и получится — что вряд ли — всплыть и хапнуть в легкие воздуха не даст парашютный шелк над головой.
Завертел головой, стараясь дышать ровно и глубоко. Так, вроде пока позиция стабильна. Пока — на плаву. Но ждать долго нельзя — вода будет пропитывать одежду, тот же ватник сейчас словно спасательный жилет, а вот когда вата набухнет — совсем наоборот будет, как та кольчуга царская, что Ермака на дно утянула. Аккуратно, на считанные сантиметры, повозил зажатым в руках ружьем, убеждаясь. что совсем сверху — почти чистая вода, ну взбаламученная, конечно, но вода. Дальше и глубже — плотнее. На кисель густой похоже. И совсем неприятно там, где ноги. Вот там — как в клею все. То есть, не клей конечно, но ногу выдернуть крайне трудно. Просто невозможно. Попробовал чуточку, тут же прекратил, потому как понял — сапог потеряет моментом, а ногу не факт, что выдернет. Вот действительно — засосало опасное сосало. И висишь в зыбкой жиже, словно космонавт в пустоте. И холодно от пропитывающей одежду воды. Сердце колотилось бешеной мышью, паника словно впитывалась вместе с водой, страшно было до рези в животе и адски хотелось заколотить руками и ногами, выдираясь из мерзоты ледяной.
— Спокойно, спокойно, не паникуй, Павлуша! — громко и наставительно сказал сам себе Паштет. Не очень обдряюще вышло, но тишину мертвецкую все же шуганул. Давила его эта беззвучность, нервничать заставляла тем, что безжизненно это место. Вспомнил, что сбоку от рюкзака веревка приделана. Если удастся ее снять, то можно примотать конец к ружью и зашвырнуть тулячку на островок, на эти пару метров он сможет метануть. А там торчит какой-то елковый сухостой, глядишь и зацепится якорем, и, потихоньку подтягиваясь по веревке, уже можно будет выкорчевать себя из этого паскудства. Очень соблазнительно так попробовать. Будь островок подальше — и думать бы не стал, а тут — вот он под носом почти. Так то бы постарался ползти, опираясь на ружье перед собой, читал, что некоторые охотники именно так выбирались из похожей беды.
Зашарил неловко в жиже, нащупывая непослушными пальцами моток веревки. Вроде бы достал, но чтоб ее отстегнуть, пришлось вывернуться мало не наизнанку, снимая лямку с плеча. И вроде бы еще глубже просел, ненамного, на пару сантиметров наверное, но дрожь ознобная прошибла. Показалось, что сейчас ухнет в эту жижу как топор и — передернуло от мутного ужаса. Попустило — не ухнул. Висел, как поплавок весом в центнер. Очень неустойчивый поплавок, надо заметить. И еще тоненькой струйкой лезло в башку совсем дурацкое, что топь эта не то, что осмысленно держит, но вот может там какая нечисть сейчас хихикает и неизвестность глубины внизу тоже холодила сердце и разум.
— Ладно. Чем я глубже погружаюсь, тем меня сильнее обратно выпихивает — опять же, чтоб не было тут так могильно тихо, по возможности бодро заявил Паштет, ковыряясь в мотке грязной и — черт ее дери — уже ухитрившейся спутаться веревке. Попытался вспомнить, что там было у Архимеда с его законом, но вертелась только глупое и неуместное, школьное еще:
"Тело, кое вперто в воду,
не теряло веса сроду.
Оно прет из под воды
весом выпертой воды".
Нашел конец, распутал с запасом — метра четыре, булькая и шлепая этой жижей, и с замиранием сердца ожидая, что сейчас провалится велосипед от этой возни, или рюкзак перестанет поддерживать. Привязал веревку на три узла к шейке приклада. Попримерялся, как швырять будет, и метнул со всей дури. Вертясь нелепым бумерангом, двустволка улетела на островок и елочки дохлые хрустнули от удара.
— Есть! — выдохнул с облегчением Паштет. Подергал за веревку, сначало нежно, тихонько, опасливо, потом злее и сильнее. Ружьецо зацепилось за что-то и хорошо зацепилось. Перевел дух попаданец. Чуточку легче стало. Самую капельку. Теперь в голову пришла идея примотать веревку другим концом к затонувшему велосипеду, глядишь и удастся потом с островка выдернуть, если рвануть как надо, со всей дури. Деревья-то вроде вон — совсем недалеко, с полкилометра, там значит край болота этого, потом велик еще пригодится может. Опираясь на плотик из рюкзака и палатки сунул руку туда, за седло, нащупывая заднее колесо.
К своему удивлению ничего не нашел. Полез глубже, больно уколол ладонь обо что-то. Отдернул руку. Полез из-под задницы, опирающейся на седло, трогая седло, шток, крепящий сидушку к раме, дальше по раме, багажнику, грязевой щиток странно куцый… Опа! И очень сильно удивился, сначала себе не поверив. Не было у велосипеда заднего колеса. Стал тщательнее щупать чертову тягучую жижу, с трудом понял — уколовшись еще несколько раз — срезало часть колеса, словно ножом, теперь колесо не круглое, торчат ссеченные огрызки спиц и вот под рукой как раз срез — палец в дырку попал, скользкие стенки, камера, похоже. Еще раз проверил — нет, так все и есть. Примотал свободный конец веревки к рюкзаку под собой, увечный таким странным способом лисапед вытягивать из болота смысла не имело. Пал верный железный конь в самом начале, но со славой, удерживая еще хозяина на поверхности, подпирая самоотверженно его седалище.