Попытался Паша понять — от чего покойник помре, но единственное, что нашел интересного — не было у скелета левой кисти. Мелкие косточки от правой попадались во мхе, а от левой — ни одной, хотя по позе вроде как под грудью зажатая рука должна бы сохраниться куда лучше. Впрочем, кто его знает — может лиса какая уперла или еще кто из местной живности.
— Интересно, когда это Скотин Скотинович ухитрился сюда рвануть? Ничерта не пойму, какая-то катавасия получается — задумчиво сказал Паштет безмолвному собеседнику. Потом спохватился, нехорошо беззащитного мертвяка глумить, оно конечно гендира Константин Константиныча за глаза называли именно так, несколько иначе, чем в паспорте, потому как окружающих этот скоробогач ни в грош ни ставил, вел себя по-скотски, туманно намекая, что он, как минимум, княжеского рода, а то и вообще из Рюриковичей. Даже, помнится, хвастался перед подчиненными некоей ярко раскрашенной грамотой о своем дворянстве, правда ехидные люди тут же сфотошопили из интернета такую же с изрядным ехидством переврав напыщенный текст и приклеили на столб вне видеокамер. Но там, где гендир обязательно должен был пройти.
Вдохновлялись неизвестные шутники не то письмом атамана Серка турецкому султану, не то письмом псковских партизан Гитлеру, но генеральный тогда всерьез осерчал, квартальная премия накрылась для всех, даже для жополизов ближнего круга. Суров и надменен он был перед подчиненными. Зато лебезил холуйски перед вышестоящими, тоже доводилось видеть, до неприличия расстилался, когда пожаловал зам. губернатора, к примеру.
Впрочем, чего человека обсуждать, когда вот его кости лежат. Да и размышлять о бренности сущего Паше было не с руки, пора с болота выбираться, осточертело тут уже. Другое дело, что если это и впрямь скелет гендира, то обязательно должны бы быть и еще находки. Скотин Скотиныч и баксы были неразделимы, разве что если только утопил доллары случайно покойный в болоте. Но без них он никуда не отправлялся, всегда тащил с собой кэш. А привычку просто так не перепрыгнешь.
Паштет глянул на солнышко, сдул с носа наглого комара и аккуратно обошел уже изрядно перетряхнутый, раскуроченный островок, не ленясь ворошить мох и свертывать его пластом в любом подозрительном месте. Такой обыск дал ожидаемые плоды. Крестик серебряный "с гимнастом" на толстой, но порванной цепочке, зацепившейся за кору елки и вытянутой растущим деревцом из мха, два десятка золотых червонцев, рассыпавшихся очень неудобно под корнями исчахшей елочки, да пачка долларов тухлая, хоть и была в полиэтилене. Сначала, как нашел — не понял, показалось, что размокшая разбухшая книга в рассыпающейся мутной пленке. А когда взял в руки и отвалился верхний слой — узнал без труда знакомые зеленые рожи умерших президентов. Что удивило — доллары были мелкими купюрами, не выше десяти номиналом. И, вроде бы все, на островке больше ничего не нашлось впечатляющего.
Когда палки и ветки были нарублены, собрался с мыслями, посмотрел на находки. Пистолет попытался разобрать, ничерта не получилось, даже выщелкнуть магазин из ручки. Прикипело все ржавчинкой изрядно. Наверное, если отмочить в керосине и вдумчиво поковыряться — может что и выйдет, по серьезному осмотру получилось, что не так уж и проржавел пистоль, но тащить его сейчас с собой через трясину не с руки. Считай кило железа, а не факт, что пригодится. Тут в 1941 году и посвежее оружие ездит, да что ездит — валяется, как вещь ненужная, вон Лёха рассказывал, как пушку нашли и винтовок полста. Так же решил оставить и весомую мокрую кучу долларей. Покойный гендир, который хоть и не родился еще, а уже костяком под ногами лежит, может и знал, как их тут использовать, а Паше ничего умного в голову не приходило. Это в городах знали, что такое валюта, а тут по деревням таких знатоков вряд ли найдешь, а уж тем более — если и найдешь — черта лысого поменяешь. Прикопают на огороде пришлого дурака — и всех дел.
Золотые монетки понравились больше, хотя при внимательном рассмотрении оказалось, что они разные — восемь с профилем курносого последнего царя, просравшего все полимеры, были действительно червонцами с номиналом в 10 рублей, три монетки, тоже царские — внезапно оказались по 15 рублей, а остальные семь неожиданно посверкивали крестьянином — сеятелем и на обороте был вычурный давний герб РСФСР. Такие сроду Паштету не попадались и немало озадачили. Но по весу и блеску это показалось очень похоже на золото, и потому денежки аккуратно были завернуты в тряпочку и помещены в самодельный потайной карманчик ватника. Столько золота в руках попаданец никогда раньше не держал и потому испытал некоторый трепет.
— Пиастры! Пиастры! — усмехнулся Паша, приматывая проволокой к сапогам пучки веток. Оглядел островок. Потом все-так подошел, нелепо задирая ноги, к скелету и закидал кости мхом. Не собирался делать этого, потому как не любил генерального, но в самый последний момент передумал. Укрыл лежащего зеленым одеяльцем. Вздохнул глубоко и полез опять в болотину, правда, с другого конца острова. Поежился от холодной воды, тут же охватившей ноги. Щупая перед собой дорогу, постарался выбирать место помельче, старательно огибая веселые зеленый лужайки, держался поближе к кочкам и возвышающимся островкам, особо радуясь полудохлым деревцам и жидким кустикам.
Идти было чертовски трудно, пару раз проваливался почти по пояс даже с ветками на ногах, но продолжал ползти упрямо и злобно. По ощущениям провозился часа четыре, не меньше, вымотался опять изрядно. Груз на плечах давил чем дальше, тем сильнее, комары и мошки выеживались со всей своей дури, лезли в глаза, уши, ноздри. Но упрямо лез и лез, то подкладывая перед собой вырубленные палки, то неуклюже прыгая по кочкам.
Наконец, показалось, что хоть тут мха по колено и воды еще хватает, а все же болото кончилось, лес был рукой подать. Добрался до кромки жидкого, сырого, но все-таки — уже точно леса и повалился во весь рост, вытянув гудящие ноги. Солоно прошли первые сутки в прошлом. Очень солоно. И что самое кислое — расслабляться никак нельзя. Окажется рядом даже не пулеметное гнездо, а просто местный полицай — и все, быстро и мигом.
Потому, когда отдышадся немного, скинул все свои вещи в неприметную ложбинку, очень наспех продрал стволы ружья медным ершиком, для чего быстренько свинтил складной шомпол, опять поменял патроны на самые вроде сухие и аккуратно пошел в лес, рассчитывая описать аккуратную дугу радиусом метров в триста. Порадовался тому, что взял с собой компас, без этой фигульки ориентироваться в лесу было крайне сложно. Протопал намеченное очень быстро, уперся в берег болота и вскоре уже озадаченно сидел рядом с вещами.
Лес был девственно чист и безлюден. Никаких следов пребывания в нем человека найти не получилось. Ну вот ни самомалейших. Деревья тут росли, помирали, падали и гнили сами по себе. Ни одного пня. Никаких тропинок, ничего вообще, кроме нетронутой глухомани. И насколько мог видеть — все ровно то же самое. Ощущение было странным — словно тут в округе человечьим духом вовсе не пахнет. Один он тут, как Робинзон. Посидел, подумал. Собрался с силами и устроил второй такой забег, но уже не кругом, а строго от болота. Вернулся через пару часов, когда уже пахнуло вечерней сыростью и прохладой. С твердой уверенностью в том, что километра на три — четыре тут никого из человечьей породы нет и в помине. И похоже — не было вообще. Даже странно, не ожидал тут такого безлюдья. Девственный лес.
И от этого было как-то очень не по себе.
Совершенно не так себе все это представлял. А теперь впору Лёхе позавидовать. Это куда забросило? И в какое время? И еще этот чертов скелет на островке. Сколько времени он тут валяется? Знобким холодком повеяло от такой мыслишки — а не другое ли тут измерение, не то ли, про что толковал четырежды умерший лекарь? Может быть тут вообще людей нет? Мало ли. Чтоб столько пройти по лесу — и ничего не подвернулось, свидетельствующее о том, что тут побывали цивилизованные люди. Доводилось Паше бывать в глухомани, даже в Республике Коми довелось попутешествовать, в тех местах, где на 200 километров ни одного человека, а и то в девственных лесах то битая бутылка попадалась, то на красивой опушке подвернулась ржавая лопата, которую не пойми зачем притащила какая-то добрая душа в глухомань. Но видно сразу — человек был и облагородил природу. А тут — вообще ничегошеньки! Люди — ау! Где вы?
Странно, но Паштет отчетливо почувствовал, что как-то ему не по себе. Сердце словно сжало неприятным предчувствием. Поймал себя на мысли, что даже бы и неприятным бы людишкам обрадовался б, только б не оказалось, что есть тут живые особи. Не, так-то он отлично понимал, что в общем-то могло бы все хуже оказаться, но вот как-то все оно наложилось одно на другое и было на душе как-то паршиво. Краем глаза уловил движение сбоку, дернулся. На секунду показалось, что там идут по топи три серых женских силуэта в ряд, подкрадываются сзади, руки к Паштету тянут и что-то не по-человечески эти руки удлинняются. Схватил ружье, щелкнул курками, одновременно отчаянно борясь с приступом дурацкого ужаса, отлично понимая, что не может тут быть ничего этакого, все это чушь суеверная, с другой — и как только два потока мыслей одновременно протиснулись — сознавая, что если что — не свинец тут нужен, а серебро, а серебро у него хоть и есть, да не в виде пуль.
Вытаращился бдительно и зло — нет силуэтов, туман просто наползает лохмами, а кусты на бережке аккурат промежутками своими и ветками из тумана злых кикимор нарезали. Почудилось.
Плюнул в сторону болота, решительно стал готовиться к ночлегу, опять темнело быстро и своей кипучей деятельностью гнал от себя Павел все ночные кошмары, вызванные тишиной и одиночеством. Но как ни гнал, а все равно холодок по спине морозил, чувство знакомое тем, кто ночью был на карауле — спереди-то все хорошо, а вот сзади что-то таится.
Решил развести костерок в пику своему страху. Живое пламя в отличие от химического, спиртового, создавало впечатление напарника, не так одиноко получалось у огонька греться, конечно демаскирует здорово, но успел убедиться Паша,