Некому тут пыль в глаза пускать, опять же, нищеброды все. Тогда за кого себя выдать? Вроде были просто дворяне — типа тех же польских шляхтичей — безземельные, нищие, заплата на заплате, чуть не босой, но с саблей да гонором. Сабли, правда, нет с собой, но с этим проще — утопла вместе с конем в болотине. О, к слову — сумасшедший Дон Кихот как раз таким же был — безземельным и гонористым, а то, что вместо шлема таскал на башке тазик для бритья — так это прощалось.
Так, не отвлекаться! Фамилия! Нужна фамилия. Красивая! Неизвестная этим гопникам. И обязательно с приставкой "фон". Пауль из… А откуда он, этот Пауль? Паштет окинул быстрым взгядом тощего алебардьера в нелепых портках буфами и кожаной куртке, к которой были присобачены пышные рукава. Совершенно неожиданно в башку стукнуло и Паша ляпнул, внутренне ужаснувшись.
— Ишь хайсе Пауль фон Шпицберген! (Меня зовут Пауль из Шпицбергена!)
Почему Паша назвался этим архипелагом — он и сам бы не сказал вот так сразу.
Часовой пожал плечами. Он этого названия не слыхал, но почему-то решил, что это в дурацкой Швабии городок. А швабов Ханси не любил, как и полагалось порядочному остфризу. И потому не очень дружелюбно осведомился скрипучим голосом — а какого собственно Тойфеля нужно этому Паулю из как его там Бергена? Повторять пришлось трижды, потому как кроме "Тейфеля" Паша сразу ничего не понял, чертов алебардщик словно мочалку жевал, когда говорил.
Ну усердие и труд все перетрут. Ответно Ханси понял Паштета уже со второго раза и даже как-то глазенками заблестел. То, что странный прибылой — доктор медицины и может вылечить всех в лагере, ему очень понравилось. Проклятая хворь все силы выпила и замучила совершенно. К тому же Ханси никогда не лечился у ученых лекарей, что было доступным только для очень богатых людей, каковым алебардщик никогда не был, и это показалось куда как интересным.
Потому солдапер просто бросил свой пост и повел гостей в центр лагеря, к самой большой палатке, скорее даже шатру из цветной парусины, правда так сильно выцветшей, что толком разобрать — что и когда там было намалевано, было совершенно невозможно.
Паша только головой вертел, удивляясь увиденному. Лагерь носил какой-то полудикарский характер, часть палаток была вообще из полотнищ ткани, переброшенных через горизонтальную жердь с открытым входом и выходом. По сравнению с ними брезентовое жилище Паши было чудом изысканности и надежности. Откуда-то вертелся десяток пацанов, попалась на глаза пара баб, вдали на лугу увидел табунок лошадей. Публика из палаток таращилась на гостей и выглядела она, эта публика странно — словно военизированные бомжи. Грязные, дурно одетые в разношерстные наряды, но довольно свирепые с виду. У нескольких палаток в деревянных стойках торчали разномастные пики, заметил несколько мушкетов — все, как один — фитильные. С краю лагеря — распряженные телеги, неожиданно много — с десяток. Попытался прикинуть — какое все — таки время но толком не получилось. Почему-то решил, что допетровское. Никаких париков, никаких треуголок и опять же ружья без кремневых замков. Ничего не ясно.
У большого шатра часовой встрепенулся. постарался придать себе бодрый вид, надул грудь и только собрался окликнуть своего начальника, как тот высунулся сам.
— Шеее Шаууптеман! Даз исс Шайлее! Ее каанн шельфеен унз!
Вылезший из шатра тощий и длинный мужик был так же болезненно бледен и старательно отрощенные усищи только подчеркивали серый цвет лица. Мешки под беспокойными карими глазами, потрескавшиеся сухие губы. Одет пожалуй побогаче алебардщика — рубаха просторная из хорошего тонкого полотна, портки до колен с недурной вышивкой, тоже пузырями такие. Даже чулки на этом немце были недраные.
От сказанного подчиненным капитан поморщился. Он знал с десяток наречий немецкого как бы языка, но у этих дураков с севера был самый нелепый диалект. Нельзя сказать, что он ничего не понял, но радости особой не испытал. Он не доверял врачам, потому как однажды его уже лечил надутый спесью ученый индюк, причем делал все по ученым правилам и даже внимательно рассматривал мочу в прозрачной стеклянной колбе. А потом закатил капитану такое кровопускание, что больной чуть не сдох. И денег это стоило невиданно много, а кашель прошел потом сам, всего через полгода. Капитан был уверен, что выздоровел потому, что молился тогда от души и преподнес богатые дары в две церкви и монастырь. Вот Бог и смилостивился.
Глава четырнадцатая. Непонятки с другой стороны, большей частью оставшиеся Паше неизвестными
Стоявший перед капитаном человек не понравился ему сразу же, напомнив о кровопускании, потерянных деньгах и чертовых врачах. Но, как человек воспитанный, гауптманн протянул руку в палатку, старый слуга подал ему оттуда залихватскую широкополую шляпу, которая заставила Пашу вспомнить фильмы про мушкетеров. Потом немец прикоснулся двумя пальцами к краю и пролязгал высокомерно:
— Гауптманн Генрих Геринг!
Паша натурально обалдел. Вовремя справился с собой и внимательно вглядываясь в лицо стоящего перед ним (Похож? Не похож?) отрапортовал не менее бодро.
— Ишь хайсе Пауль фон Шпицберген! (Меня зовут Пауль из Шпицбергена!)
— Фон Берген? — сморщился как-то брезгливо капитан наемников.
— Шпицберген! — поправил его Паштет. Гримаса собеседника ему категорически не понравилась. Что-то там было в этом Бергене неправильно.
Генрих повернул голову и сказал что-то в палатку. Что именно — Паша не понял, только вздрогнул от ясно услышанного "Карл Маннергейм". Час от часу не легче. Оттуда, из палатки, тут же вышел бедновато одетый пожилой мужик и поспешно вынес столик раскладной и тройку раскладных же стульев, после чего куда — то ухрял быстрым шагом. Капитан наемников сел, сделал приглашающий жест в сторону второго стула и явно приготовился кого-то ждать. Паштет сел, поблагодарил и постарался прокачать собеседника. Но что-то не очень хорошо это у попаданца получилось. Разве что было видно, что почему-то этот тип злится.
Хауптманн Генрих Геринг, по прозвищу 'Наковальня', был действительно, как обычно, невероятно зол. Он, вообще-то, был добрый малый, опытный и умелый зольдат. Просто, видно, ему Ангел попался какой-то нерадивый, и судьба вечно его обманывала и подставляла. Порой — довольно жестоко. Злые языки поговаривали, что даже и кличка у Генриха полностью звучала как 'Жопа-Наковальня', а иные даже называли его 'Стальной Задницей' — справедливо полагая, что будь седалище хауптманна из какого-либо иного материала — оно бы давно треснуло, ото всех полученных от судьбы пинков.
Но, произносили такие речи или те, кто был значительно выше по званию чем Геринг, или те, кто был далеко, и потому уверен, что хауптманн их не услышит. Потому что обиды Генрих-Наковальня не сносил, и палашом, также и другими видами благородного оружия, владел весьма ловко. Да и командир он был толковый и бывалый.
Ему просто не везло.
Вот и в этот раз. Казалось бы — такой заманчивый найм, к московитскому королю Йохану оборачивался на деле дьявол знает чем! Геринг тут же перекрестился, ибо поминать имя врага человеческого, пусть и в мыслях, не стоило. Ну, если рассуждаешь о своих делах, конечно. Хауптманн был очень набожным человеком, и строго придерживался Заповедей. Ну, разумеется, когда дело не касалось его кошелька, здоровья или жизни. Не то, что эта сволочь… Говорил же им, молиться, три раза в день, не меньше! Молитва, и только молитва отгоняет хворь! Если бы все молились, причем искренне и горячо — то и не заболел бы никто! А так… Этот сброд только воровать и жрать гораздый, все про Бога забыли и думать, вот их и наказало высшей силой.
Началось вроде неплохо — из оборванцев, дезертиров и нескольких недорогих но вроде бы все же зольдат, он еще в Мемеле сколотил свою роту. Ну, не совсем роту… За свой счет, конечно же, уговоривший его на контракт хитрый тевтон денег вперед не заплатил. Сослался на то, что дорога дальняя до московитского короля, и мало ли что может случиться. Тогда Геринг просто решил, что тевтон, по обыкновению вербовщиков, просто прикарманил деньги. Зато, обещал тот, что по приходу московиты сразу выплатят его роте на два месяца вперед жалования!
И Генрих купился, когда узнал, что Йохан и впрямь набирает наемников. Точнее, продался. Про московитов ходило много небылиц, но все соглашались с тем, что они чаще платят, чем не платят. Что лишний раз доказывало, что они варвары. Но, золото — оно везде золото. А дела у Наковальни опять шли не очень хорошо, и выгодный найм был очень кстати, тем более, что воевать на стороне московитов было куда полезнее, чем наняться к ливонцам или полякам у которых как раз с русскими опять шла заруба.
Как всегда бывало у Наковальни, поначалу все шло даже слишком хорошо. Вербовщик мигом устроил роту на шедший к русским корабль (на деле весьма потрепанное деревянное корыто, которое кораблем можно было считать только спьяну). Купец был рад такому грузу, как рота солдат, шел он к русским порожним. Практически все товары были запрещены к ввозу в Московию. А еще был рад потому что на этом дурацком море пиратствовали все.
Долго и нудно перечислил шкипер — шведы, поляки, датчане, литовцы и англичане грабили друг друга, как умели. И все вместе строят каверзы проходимцам из Любека. Те отвечают взаимностью. А пару лет назад тут даже русские каперы были, точнее нанятые Йоханом, потому что у их морского атамана Карстена Роде московитов в командах не было ни одного. Геринг согласился, всяко лучше проплыть на корабле до какого-то прибалтийского порта, чем тащиться пехом. Обозом и скакунами обзавестись не удалось, потому как коней и воинские грузы перевозить в Московию тоже было строго и издавна запрещено всеми, кто тут властвовал — даже и прусским герцогством. На такое решались только самые нахальные контрабандисты, знавшие тут входы — выходы. Ну и англичане, разумеется. Они были самыми отпетыми контрабандистами.
А перевозить людей не воспрещалось, пусть даже и вооруженных. Почти семьдесят типов, пока без обоза, впо