Пока хохма не вскрылась, этот болван даже пытался сам устроиться после службы на место лаборанта и пытался подлизываться к Хомичу всяко разно.
Так вот, оказалось, что социальная жизнь обезьян точно соответствовала человечьей. Шимпанзе точно так же торговали друг с другом, выполняли работы, на которых Билецкий бы провалился и конкурировали — как и подобает людям. При всем этом четко расписаны были места в иерархической пирамиде. Альфа — вожак, который всех лупит, отнимает еду и доминирует умом и грубой силой. Беты — те, кто подпирают вожака и в принципе годятся на его роль, но пока уступают ему и потому пытаются подсидеть по возможности. И так ниже и ниже, до убогих париев — омег. Омеги — забитые, беспомощные и беззащитные, которых может безнаказанно обидеть каждый, что стоит выше в иерархии.
И тут Хомич на полном серьезе начинал расписывать роли и иерархию в роте — что оказывалось очень показательно, потому как армейская структура укладывалась на иерархичную пирамиду как влитая. И ротный, как главный бабуин, альфач, и старшина со взводными — как беты и так далее. Только Билецкому Хомич отводил место ниже омег, так как "тупее тупых". При том обезьяновед признавал, что если дебил Билецкий попадет в другую стаю, где найдутся еще более тупые и слабые особи — то там он вполне может стать альфой. Потому как структура тверда в схеме, а персоналии меняются, конкуренция идет все время.
И всегда приводил в пример семейные дрязги, довольно легкомысленно сравнивая семью с волчьей стаей. По его словам каждая женщина — млекопитающая стайная особь и ей положено инстинктом периодически проверять — кто в стае главный. И если мужик не может доказать свою альфость, начинает уступать и плясать под женину дудку, то получается паршиво, потому как "бабе прописано чоловику подчиняться, а ежели он бабе покорен, то ее это бесит пуще и пуще". А когда с ним заспорили пара идеалистов, привел им в пример банальных собак. Типа собака тоже периодически проверяет — кто главный. Такие бунты собашники обычно подавляют походя, и мир царит дальше. Но если хозяин засбоил и пасанул — то песик начинает себя считать вожаком и кончается все паршиво. Когда собака кого-то дерет в семье — это она не взбесилась. Это означает — поняла, что главная — она. И потому ставит на место своих подчиненных, по мере своего разумения.
С этим спорить было трудно и дальше разговор обычно скатывался на баб, как таковых.
Тогда Паштету пришло в голову, что можно сделать глобальный вывод — почему все страны подстилаются под США, а Россию не любят и стараются нагадить в любой удобный момент, даже если их эта самая Россия спасла от банальной ликвидации, как тех же грузин, которых должны были вырезать персы. И ему показалось, что тут все понятно. Поведение США — нормальное альфовое. Всех лупят за малейшую провинность, волю свою проявляют жестко и недвусмысленно, у всех все отбирают, а если что и дают (Альфа звери тоже иногда могут дать подачку подчиненным) то за каждый выданный витамин требуют всякого разного и без всяких потачек. А Россия — наоборот. Дает все время все даром и ничего за это не требует. Такое поведение не характерно для альф. Так себя ведут жалкие сигмы. Которые отдают жратву и ништяки даже до того, как их начинают бить. Достаточно грозно глянуть.
И никак иначе это восприниматься не может. Гуманизма, милосердия, щедрости у зверей нет в принципе. Все это воспринимается только как слабость. И потому — коль скоро такая модель для животных характерна — вполне годится и для людей тоже. Тогда Паша поделился своей мыслью с Хомичем. Тот хмыкнул и спросил:
— Знаешь, почему в СССР этологию не любили и держали в загоне, хотя вообще науку поощряли и поддерживали?
— Походу ты уже это для себя решил? — усмехнулся тогда Паштет.
— А то ж! И тут все проще пареной репы! Нет у животных социалистических инстинктов поведения. В принципе. Это получается неестественное дело. Не прошито в матрицу живых существ. Искусственное получается полностью. Мы же — животные. Вот сам суди — почему отругать кого-нибудь — плевое дело и приносит удовольствие, а похвалить — язык не поворачивается, немеет? — усмехнулся иронично Хомич.
— Опять инстинкт, скажешь?
— Он самый. Ругань — это доминирование, ты сам себе показываешь, что ты выше уровнем, чем ругаемый. Ты — лучше его и выше потому на лестнице иерархи. А у похвалы сильный оттенок признания превосходства над тобой в чем-то того, кого хвалишь. И потому — одно приятно и легко, другое — через силу и трудно.
Так что можно у обезъян и торговлю смоделировать — и они будут вполне рыночные отношения устраивать, причем жульничать будут отчаянно, можно заставить их работать — причем по этапам — нажал кнопку — получил жетон. Опустил жетон в автомат — получил банан. Или абрикос — если в соседнем, не желтом, а красном автомате. Или кусок сахара — это если в белом. И тут же общество у них делится на трудяг и бандитов, которые трудяг грабят. Ну, не похоже ни на что, а? И трудяги сначала пытаются жетоны копить, но когда понимают, что эти жетоны у них отнимут другие, кто сильнее и наглее, тут же переходят на немедленное обналичивание. Все, как у людей, или у людей — как у макак. Вот какой смысл тащить деньги в Сбербанк, если их инфляция уничтожит в момент? А та инфляция — как раз грабеж, организованный теми, кто сильнее и наглее.
— Ну да, ну да. А эксперимент, чтоб они завод построили или ракету запустили не делали?
— Пытались. Зря смеешься. Реально — пытались. Охота же получить госпремию, за доказательство того, что этология позволяет макетировать все в человеческом обществе. Но — нихрена не получилось. От слова "нихера". Так что если тебе интересно — у людей есть весь набор павианьих инстинктов. И есть попытка создать свои — человечьи инстинкты. Которые, собственно, и отличают человека от павиана или бабуина. Как правило эти попытки проваливаются. Потому что бибизяньи инстинкты сильнее и быть макакой просто и удобно. Вон, смотри на Билецького и удивляйся.
— Считаешь, что человеки смогут стать человеками? — грустно усмехнулся Паштет.
— Кто знает? Одно могу сказать, что бибизяны не любят человеков. И страшно бесят одних такие попытки других. Потому что для бибизяны это дикость и показатель слабости — так говорят инстинкты. А человек оказывается с дубиной, образно говоря, и никак не понимает бибизяна — как слабак по поведению ее отколошматил, словно он — альфа. Это понимаешь ли вдвойне обидно и непонятно.
Вот тогда-то Паштет и выложил свою мысль про то, почему Россию не любят.
Ожидал, что ехидный Хомич что-нибудь едкое скажет, но толстяк просто кивнул головой:
— Вот, Павло, ты и ухватил соль. Почему во всех заповедниках написано крупно "Животных не кормить!" как считаешь?
— Вредно наверное, диета там у них своя, а тут нажрутся как моя кошка на праздник — потом блюют небось — уверенно сказал Паштет.
— Плохо ты меня, Павло, слушал. Диета — дело тридцатое. Главное в том, что животные, после того, как их стали кормить — начинают на туристов глупых нападать и драть их всерьез. Неважно — медведи или там павианы. Это для всех диких годится. Раз ты без моего принуждения САМ отдал мне ЕДУ — то значит я главный и крутой, а ты слабый и ссыкливый, и я могу беспрепятственно тебе устроить жесткое доминирование с нахлобучкой и заушением и взять все. что хочу. Животные становятся резкими и агрессивными. И ведут себя как пьяные гопники перед маломощным ботаном. Чуешь?
— Так просто? — удивился Паша.
— Ничего простого тут нет. Но смысл простой — человека можно кормить. если вот сейчас ты меня, например, угостишь — я тебе буду благодарен и не стану по отношению к тебе агрессивным — Хомич с намеком погладил себя по тугому брюшку.
— А животных — нельзя?
— Ага. Не поймут. То есть поймут, но — не так. Мысля твоя насчет отношения к России мне понравилась, это ты ловко меня обставил. Учту. Теперь остается только, чтоб наверху это поняли — и будет у нас тут все пучком. Пора идти — обед уже! — еще более прозрачно намекнул знаток этологии. И они отправились в столовую.
Сейчас все это вихрем просквозило перед Паштетом, потому как надо будет соответствовать перед этими грубыми вояками и не оказаться глупым и слабым сигмой. При том особенно-то заноситься тоже не стоит, вызовут на дуэль и сделают жуком на булавке. Черт, да ведь даже с слугой надо себя так поставить, чтоб не повел себя пацан как неблагодарная мартышка!
По всему видно — зашуганый пацаненок. Доставалось ему трепки от всех, кто рядом находился. Черт, не хочется нарваться на павианское хамство и неуважение, а с другой стороны бить ребенка нехорошо, от такого поведения родители отучали всю дорогу. С другой стороны — если пацан к затрещинам привык… Тут непрошено в голову полезли слова из "Белого солнца пустыни":
— Раньше господин любил нас, приходил к нам и даже кого-нибудь бил! А новый муж нас не любит!"
Еще хорошо — успел увидеть, что местные штукари крестятся не так, как привычно было Паштету, а слева-направо. Черт, черт, черт, все тут не такое. Ладно, раз попал — буду привыкать! И попаданец бодро с виду, но все же робея, отправился по приказу к начальству, чтобы снять вопрос котлового довольствия, оплаты за лечение и вписывания в коллектив. Капитан не стал дожидаться окончательной постройки полевого сортира и величественно отбыл к себе в шатер, велев герру доктору по окончании строительства явиться с докладом и для подписания контракта. Паше показалось, что Геринг нифига не поверил в лечение, но сами упаковки с таблетками безусловно поразили своим исполнением дотошного немца. Знать бы еще в какую сторону. А еще припомнил Паштет, что нехудо бы лагерь переместить с засранного места, заставить всех мыть руки, пить кипяченую воду и — точно, это забыл — если есть повар, который кашеварит на всю роту — то узнать — дрищет он сам или нет. и если так таки — да, то менять его на другого, без поноса и болезни.
Все это Паша выложил почтительным тоном офигевшему Герингу. Впрочем, хауптманн обещал подумать. После чего выложил на стол дурно отскобленный от какого-то ранее на нем бывшего текста, пергамент. Колючие строки чужого шрифта чтению не поддавались, хотя Паша старательно делал вид, что — читает. Разве что бровями не шевелил.