— Это запрещено — заметил другой пушкарь по кличке "Два слова". Черт его знает почему, но он практически всегда в разговоре выдавал свою речь крайне скупо, словно каждое слово было золотой монетой. Над ним посмеивались, говоря, что и молится он тоже так же, отчего на одну молитву у него уходит полдня. Фамилия у этого молчуна была такая, что первое время у Паши вызывала смешок, потому как откликался "Два слова" на фамилию Шелленберг.
— А все запрещено, что хорошо покупают в Росии. Сколько себя помню, русским запрещено продавать медь, свинец, серу, селитру, посуду из всяких металлов, проволоку железная, оружие и доспехи всякие тоже нельзя. И это и в Ревеле и в Дерпте и запреты постоянно повторяют. Потому как барыш хорош. Так что неудивительно, что perde unde rescop тоже запрещено продавать.
Тут Хассе понял по выражению лица Паштета, что нужно сказать на нормальном языке, а не на ливонском диалекте и перевел на немецкий — коней и конскую сбрую.
— Странно. Насчет серы и доспехов понятно — военное дело. Но кони? — удивился Паша.
— Еще больше военное. Без коней нет кавалерии, обоз не на чем тянуть, а в обозе — пушки, между прочим. Так что дерптские и ревельские ратманы не зря раз в десять лет повторяют запрет на вывоз лошадей из Дерпта, Нарвы, Риги и Ревеля вместе с Виком — заметил Хассе.
— Опять не пойму, зачем запрет повторять все время? — опростоволосился Паша.
— Несостоятельны их запреты, потому как нарушать их выгодно. Я пару раз сумел так лошадок продать, очень хорошие денежки получились. Но вообще торговать с русскими хлопотно, потому как за что ни возьмись — тут же наши ратманы и запретят, ганзейцы в этом с тевтонцами согласны — хмыкнул Хассе.
— В пушкарях спокойнее? В России? — рассмеялся Паша.
— Зря веселишься. У нас дома будет большая война, помяни мое слово. Все к тому идет. И плохая будет война, хуже, чем со швейцарцами — не поддержал веселья Хассе.
— Так самое подходящее на войне быть пушкарем! — искренне заметил Паштет. И по вылупленным на него глазам канониров понял, что опять что-то сморозил.
— Видно у вас на Шпицбергене вера другая, больше московитсякая. Хоть и христианская, а еретическая. Пару сотен лет назад католики выгоняли мавров из Испании. Вот там впервые пушки и применились. Маврами нечестивыми. Понятное дело, такое любой набожный католик за козни дьявола примет. Позвали священников, да. Те взялись картечь и каменныя ядра молитвой останавливать. Ну, ты ведь знаешь, что такое залп из пушек, Пауль? — не без иронии спросил Хассе.
Паша кивнул. Разговор куда-то не туда уходил, но стоило разобраться, благо конь вел себя меланхолично и не собирался доставлять неудобств.
— Тогда ты понимаешь, что молитвы не помогли совсем, попы стали мучениками за веру, а наша святая матерь, католическая церковь, назвала пушки творением сатаны. А теперь скажи — как назвать тех, кто этому творению служит? Канониров? Вооот! Теперь у нас раскол, еретики и раньше были многочисленны, а нынешние — лютеране, еще и силу взяли. И что ты думаешь? Их вождь — Мартин Лютер, будь он неладен, назвал пушкарей продавшими душу дьяволу грешниками. Так что сам понимаешь, когда эти две толпы во славу бога начнут резать друг друга, мало не покажется никому. А резать начнут точно, потому что как же иначе выказать свою веру в милость господню? Только резней — уверенно заявил Хассе.
— Погоди! Но ведь канониры в Европе есть? И пушки тоже есть? — совсем растерялся Паша.
— Конечно, как же без пушек? Даже вшивый замок без пушек не возьмешь. Но пленному пушкарю могут выжечь глаза, отрезать руки или повесить.
— Или все сразу — буркнул Шелленберг. Видимо вопрос этот взволновал его и он разболтался.
— Зато если город взят — то все колокола и медь — бомбардирам — нашел и хорошее игрок в кости.
— И виселицы! — добавил болтун Шелленберг.
Паша пожал плечами. С одной стороны вроде как понятно, сам слыхал, что и огнестрел весь вообще тоже считался дьяволовым оружием, а до того — арбалет, то есть все. что хорошо бронированного богатого и знгатного человека уравнивает св уязвимости с обычными смертными. С пленных арбалетчиков вроде вообще кожу сдирали с живых. С другой стороны странновато было вот так сидеть с дьяволовыми слугами и сатанинскими прислужниками. Да еще будучи таким же точно. Разве что канониры занимались странноватым делом — катали пули, чего Паша раньше не видал. Знал, что пули — льют, а эти нарубили одинаковых кусков свинца и теперь пользовали две сковородки, вроде как чугунные. К его удивлению окатыши получались довольно быстро и вполне круглые. Сроду бы не подумал, что идеальный гладкий шар получают катанием между двумя сковородками или типа того.
— Если он выходит великоват, срезают немножко и опять катают. Заготовка — просто весовой кусок, пулелейка не нужна. Если такой шарик при выстреле не деформируется и не катится по стволу, то летит очень хорошо и попадает точно — пояснил Хассе. Его похоже забавляло частое удивление нового канонира и он не отказывал себе в удовольствии попоучать новичка.
— У нас пули льют! — отбрехался Паштет.
— Богатые вы люди — усмехнулся Хассе.
— В смысле? — не понял попаданец.
— Дров много и не жалко. Это если кузница есть или хотя бы переносной горн, тогда еще есть смысл лить. А вот так, в поле, на костре — одни убытки. Не напасешься!
— Но тут-то дров полно! Мы же в России.
— Это так. Богато здесь живут. Не поспоришь. И бани в каждой семье свои — отметил очевидный факт бомбардир.
— Так в чем дело?
— Привычка — вторая натура. Со сбруей разберешься? Конь смирный, но поездить на нем, пока спокойно, попривык чтобы — стоит. Как с мушкетом надо. Ты к нему привыкаешь. он — к тебе.
Пушкари коротко хохотнули, а Паша зарделся, так как намек был вполне явный. Оказалось, что чертово полено с железной трубкой, как про себя окрестил несуразное и грубо сделанное оружие попаданец, опять же не так просто, как думал. ссамого начала поразило, что в этом примитивном агрегате в районе замка аккуратная стальная фиговина, которая, как догадался новорожденный мушкетер, предназначена для того, чтобы порох не высыпался до выстрела. Когда с изрядным усилием давил на спуск, бывший тут не аккуратным крючком, а здоровенной скобой, увидел, что нехитрый механизм поднимает крышку этой фиговинки и фитиль тыкается в открытый порох, поджигая его, а тот — через затравочное отверстие доставал огнем до заряда. Опять же никак не удавалось пристроить мушкет к плечу — срез приклада был какой-то косой, да и сам приклад какой-то граненый.
Прижимай к плечу как угодно, а ствол резко к земле уходит, баланс такой несуразный. Коллеги вдоволь насмотрелись на его потуги и наехидничались, пока до Паши доперло, что этот мушкет не прикладывается к плечу, вовсе нет, тут приклад зажимался под мышкой, как только так сделал — все получилось куда лучше. Много возни было с фитилями. Для начала загляделся и обжег себе кончиком горящим руку, потом пропалил чуток ватник, пока не приноровился. Перевязь покойного Шредингера с бандольями — деревянными футлярами с заранее отвешенными порциями пороха на заряд, оказалась впору. Надо тренироваться, чтобы получалось как надо.
Тренироваться приходилось всему — на том же коне ездить, привыкая к не очень удобному седлу и самой животинке, мелкорослой, но пузатой. Сидеть приходилось как на бочке. Так как брюхи солдатам Паша подлечил, то уже двинулись дальше, так что все пришлось постигать на ходу. Геринг поспешал, надо было успеть на реестровый смотр, где, как понял Паша и расписывалось кому куда идти служить.
Дел было много, хлопот полон рот, помимо учебы работать с тем же мушкетом, Паша попытался взять у Хассе несколько уроков обращению со шпагой, как он гордо называл свой тесак, но канонир хмыкнул только, пояснив свой смешок, что для костра хвороста нарубить этой железякой можно, а если уж до тебя добежали — то лучше отмахиваться банником для чистки ствола. Надежнее и смертельнее. Самодельный банник лежал в телеге и скорее напоминал обычный дрын, но Хассе пояснил, что это только для смотра, а так банник надо будет купить нормальный, вещь важная — в стволе может отстаться тлеющий уголек, засыплешь новый заряд — и вылетит тебе все в морду, хорошо, если голову не оторвет, целым покойник выглядит на похоронах пристойнее, да и перед ключарем Святым Петром неудобно.
Остальные двое пушкарей отметили черный юмор смехом — коротким и жестким.
Потом игрок в кости открыл Паштету глаза, пояснив принцип жизни наемника — старайся оставаться живым и целым как можно дольше. И уж совсем глупо и грешно калечить себя самому.
С этим Паша согласился и, чтобы скрыть смущение, дал привычный подзатыльник как раз вертевшемуся под ногами слуге. Нежило, которого хозяин облагодетельствовал, отдав тряпье покойного Шредингера, уже не выглядел как прежде совсем оборвышем, сильно изменился и даже мордашка округлилась и появилась некоторая важность в поведении, малец определенно задирал нос перед другими слугами, которые однажды даже попытались поколотить его, но спасли мальчишку его быстрые ноги и попавшийся по дороге Маннергейм.
Глава семнадцатая. Московитский смотр и войсковые дела
Хауптманн, чем ближе было проведение смотра, тем становился злее и нервознее, устроив даже несколько строевых занятий, гоняя солдаперов в ногу маршем и вколачивая в их головы военную науку. Паша, как и остальные пушкари, имел некоторые поблажки, но и то твердо запомнил, что мушкет заряжается в 42 приема и покалечить при этом товарищей так же просто, как и при неумелом обращении с автоматом Калашникова.
К своему полену с железякой, как презрительно называл его мушкет старший канонир, Паша относился с прохладцей. Уже знал, что в роте есть фонд оружия и доспехов, которое вручается новичкам бесплатно. И как все бесплатное (хотя мушкеты и тесаки, даже дерьмовые, стоили очень дорого вообще-то) — качеством убого. Как правило, после первого же сражения или боя поменьше, уцелевшие новички обзаводились оружием куда более лучших кондиций, сдавая полученное от роты — обратно каптенармусу. Так что стало понятно — почему так на его двуствол