Гриммельсбахер, довольный и с плутоватым огоньком в глазах, подтолкнул локтем камарада в бок:
— Гораздо веселее, когда у тебя есть деньги, верно?
Паштет хмуро кивнул. Повернулся к молчаливому Шелленбергу, спросил:
— Почему пахнет неприятностями?
— Бой скоро — буркнул тот, старательно пересчитывая на ладошке свои деньги. Паша обратил внимание, что у него набор монет совсем иной. И что самое поганое — видно было, что шевелящий губами канонир отлично понимает номинал каждой монеты и в отличие от гостя из будущего знает — что почем и за сколько. Это бесило. Опять же непонятно — с какой стати бой и с кем это тут биться?
И спросить не у кого. Хассе куда-то делся. Громыхая развешенным на нем снаряжением, Паштет дошел до своей палатки, где гвоздем — часовым сидел Нежило и стал с наслаждением снимать с себя воинские причандалы. Мальчонка в меру сил помогал. С непривычки от шлема шея заболела. Поневоле с ностальгией вспомнилась предложенная Хорем кевларовая каска. То, что сейчас защищало голову попаданца, было тяжеленным, грубой ковки широкополым шлемом, вдвое тяжелее, чем обычная советская пехотная каска, которую Паша имел честь примерять во время службы в армии. От той, правда, тоже через час шея заболела. А эта радость археолога еще тяжелее. И вид у шлема был такой древний, что даже и не скажешь — когда его такой склепали.
С удовольствием присел, вытянул ноги. Кивнул благодарно слуге, протянувшему флягу с кипяченой водой, приучился, постреленок, воду для питья кипятить. В лагере определенно нарастала суета, понятно — утром все снимаются и идут куда-то. Наверное — в Серпухов. Ни разу там не был, но вроде бы это южнее Москвы. Так столицу и не увидел. Почему все же "Два слова" про бой заговорил?
— Вы, милостивый пан, може, дадите копеечку — курчу покуплять. Лавки тут есь — отвлек от мыслей слуга.
— Курицу? Интересная мысль. Где лавки?
— А тама! — показал рукой Нежило.
— Разомну ноги — не очень удачно пояснил Паша свое решение. Но уж больно было заманчиво прогуляться по торговцам, попримеряться, поприцениваться, понять, черт их подирай — что тут почем. Впрочем, слуга — не жена, объяснять ничего не потребует.
Там, куда указал малец — и впрямь была видна куча телег, возов и шумного народа. Заметил немного на отшибе что-то на походную лавку похожее, подошел поближе — железный товар, невысокого качества, простоватые ножи, топоры какие-то железяки явно для телег и конской сбруи. Торговец вроде как медитировал на летнем солнышке, но глаз открыл, оценил тут же покупателя и проявил заинтересованность предлагая наперебой всякое свое добро, бодро тараторя о невиданных качествах того или иного ножика. Русскую старую речь Паштет потихоньку научился понимать и понимал — как промптовский перевод, самую малость получше немецкого языка хауптмана Геринга. Ничего из железа этого Паше было не надобно, приценивался только, чтоб масштаб цен для себя понять. То ли у этого мужика все было чересчур дорого, то ли и впрямь в Московии стали не было в избытке, но оказалось, что "так себе ножик" стоит 8 серебряных чешуек, топор — сначала было запрошено 50, потом цену удалось сбить до 39 копеек, но тут покупатель уперся о такую же непреклонность продавца. На этой цене встали вмертвую. Обломав о твердокаменность Паши зубы, продавец потерял к нему интерес совершенно и буркнул вдруг совершенно понятное попаданцу:
— Не купил, так не задерживайся, а то дождик пойдет — товар размокнет! — и после этой ядовитой тирады опять погрузился в нирвану. Паштет пожал плечами. Копейка за медведя сразу как-то сдулась при таком масштабе цен.
Отмахнулся от бойкого купчишки (а может — скорее приказчика, который торговал всякой рухлядью и отчаянно скучал). Тот пытался всучить ему какое — то лохматое меховое изделие, нелепое по теплому времени, тараторя с пулеметной скоростью что-то вроде:
— Шуба для добра молодца! Немчин, бери, не огорчися! Воротник — ежовый, подклад — моржовый, вокруг всех прорех понашит рыбий мех, в один рукав ветер гуляет, в другом метель прометает, от тепла зимой зуб на зуб не попадает!
— Вас ист дас? — остался на всякий случай Паштет в образе немца. Просто не очень представлял, как себя торгаши поведут с русским. Затаился.
— Мех — бухарский кот! Проберет от него тебя цыганский пот! — со всем почтением оттарабанил приказчик. Уважительно, но в глазах бесенята скачут.
Попаданцу показал 12 пальцев в два приема.
Отмахнулся от бойкого парня, весь хлам тряпишный как-то вызвал гигиеническое неприятие. Потом поприценивался к лошадям — один ладный коник даже понравился, и сам Паша коню приглянулся — тот потянулся к голове попаданца мордой, но зубами не хапнул, пофыркал ноздрями, принюхиваясь. Продавец тут как тут оказался, торговались молча, но жесты у продавца были понятны и даже сумму Паштет понял — получилось 500 копеек. 5 рублей значит. За соседнюю лошадку, менее красивую и складную запросил 300 копеек. А за мерина — так вообще 100. Опять все странно.
Нашел наконец телеги с харчами. По кудахтанью нашел куриц — десяток был привязан за лапы к телеге. Опять удивился — разбитная баба за курчонка затребовала 2 копейки. Стала давить жаба. Отгоняя мух, которых тут было до черта приценился по соседству к муке — за мешок боле чем в пуд просили 10 копеек, мешок крупы в пуд — 8. Неподалеку смачно рубили свиную тушу. Подумал — и взял на пару копеек мощный кусман окорока. Потом нашел мужика с битой птицей — получил тот от Паши за пару щипанных куриц одну серебрянную чешуйку. Покупателей харчей было много, продажа шла бойко.
Услышал речетативное справа: "А кто мимо пройдёт, кол того ждёт! Али дыба! Али плаха! Али драная рубаха!"
Пошел глянуть. Сначала не понял, что такое — вкруг сидели разного чина люди, перед ними лежало какое-то добро кучей, часть мужиков была полуодета. Пригляделся — в кости играют. И Гриммельсбахер тут же! С довольной рожей.
— Эй, Пауль, садись с нами! Я сейчас обдую этих московитов как маленьких детей! Мне сегодня везет, как когда я у литовцев служил! Вот где лет восемь назад пожива была!
— Стоит ли тебе играть? — хмуро спросил Паштет, поудобнее перехватывая замотанный в лопухи тяжеленный кус мяса.
— Эге-гей! Глупый вопрос! Эти московиты не знают с кем связались! Они вот так под Чашниками шли без опаски, свалив все доспехи и оружие в обозы, а когда мы на них навалились — им пришлось драться голыми руками! Ух, чувствую — сегодня так же их обдеру!
— Садитесь, немец, мы играть будем! — на довольно понятном немецком заявил один из игроков, потянул шутливо попаданца за штанину.
— Спасибо! Мясо испортится — вежливо ответил Паша.
— Не страшно! Обыграешь нас — купишь стадо свиней!
— Если обыграю. Нет, спасибо — решительно заявил трезвый Паша и решительно пошел к палатке. Отдал харчи радостно засуетившемуся слуге и присел у костерка, нюхая запах стряпни и прикидывая — стоит ли сказать Хассе, что придется одевать — обувать проигравшегося канонира. Рожи у игроков были такие, что проигрыш наивному Гриммельсбахеру был обеспечен тверже, чем в зале игральных автоматов.
Как-то не показалось попаданцу, что бой близок — публика и на импровизированном рынке и вся виденная в лагере была, в общем, спокойна. Хотя не верить матерым наемникам — тоже неразумно. Надо у Хассе узнать, или к Герингу подойти, когда тот деньги своим людям раздаст. Наемники разве что оживленными выглядели, но им выдали только что долгожданные деньги, так что тут понятно. Мальчишка хлопотал по хозяйству, кинувшись варить курицу и жарить мясо кусками на вертеле. Откуда в хозяйстве взялся гнутый и старый вертел Паша благоразумно спрашивать не стал, прибыток в хозяйстве возбранять не стоит.
Поглядел на воодушевленно возившегося с готовкой Нежило. Спросил слугу:
— А как ты попал к господину Герингу в роту?
— Через пана Жидяна и его баницию — тут же с готовностью отозвался мальчишка.
— Что-что? Поясни-ка, а то я тебя не понял. Особенно про бан… Как там?
— Пробачьте, пан, я людина неосвидчена, тому щось — то не так казати можу, бо в судейских делах тильки вони сами щось розибрати можуть. Пан Жидян, у которого я служив, тоди в Луцькому старостви…Ой, пробачьте, це було уже при пане Чарторийському, тоди вже Волыньске воеводство стало! Пробачьте, пане, бо попутав!
— Давай, дальше рассказывай, но не путайся! — строго велел Паштет. Тараторенье мальчугана понималось с такими же хлопотами, как и разговоры лагерного русского люда, понимал Паштет далеко не все. Вообще ему были пофигу такие детали, переименовали уже тогда дурацкое воеводство или нет, но он подумал, что надо как-то строго себя показать. Может, даже этому Нежилу по шее дать, но до того было не дотянуться. Да и, собственно, за что? Нет, он что-то быстро таким господином себя вообразил, что карает за искажение титулов других господ! Ему до тех поляков никакого дела нет и вообще говоря — шляхту Павел не уважал. Самое бестолковое европейское дворянство — гонористое, суетное, но глупое беспробудно. И, чтобы скрыть смущение, Паштет скомандовал:
— Рассказывай давай!
— Так, паночку милостивый, тогдашний мой господин пан Жидян был из Кременецкого повета, та мав там невеликий маеток — село Берези. Але найшовся там добрый сусид, якому маеток пана Жидяна бильше подобався, та виришив вин цим маетком сам володити.
Паша кивнул, продираясь сквозь чуждую речь. Было понятно, что добрый сосед собрав друзей да родичей, с утра в полной броне конно и оружно атаковал село. Пану Жидяну, батюшке героя рассказа дали по седой голове чеканом, парубков его порубили, дом шляхетский заняли, а маеток стал вже того сусида, пана Остои-Корецкого.
Сказал это слуга со всевозможным почтением, видать неведомый Корецкий был в авторитете. Молодой пан Жидян оказался тошда в отлучке, а когда вернулся, то в село его не пустили, выдав трехколесную телегу, где под рваной дерюгой лежало два убитых слуги, да батька с проломленной головой, сына уже не узнающий и явно отходящий в лучший мир, осталось молодому шляхтичу только то, что на пане Жидяне было одето та в кишенях звенело. Звенело в кошельках убого и печально, медь да серебра немножко. Ну, батько о