— За короной! — мрачно добавил опять присоединившийся незаметно Шелленберг.
— Вот — он понял. Они не грабить едут. Будут конечно, но не за тем… Их каан едет взять корону у царя Йохана и стать тут царем. Все, конец Московии. Конец Йохану. Конец нам. Дойдут до Москвы, сядет каан на трон в Кремле — и все. Нас раздавят по дороге.
— Будет Тартария — кивнул молчун "два слова".
— Но нас тут вон сколько! — ляпнул Паштет.
— Вчетверо — впятеро меньше — отрезал Хассе, сплюнув в сторону.
Дальше молчали. Паша очень хотел узнать все поподробнее, но оба соседа как воды в рот набрали. А вечером Геринг устроил вдруг стрельбы, щедро выделив на это по три пули и пороху соответственно — на каждый ствол. Видно было, что настроение сильно изменилось в отряде, веселье пропало, все собрались, как то — сосредоточились. Настроя победного было не видать.
Но стреляли метко. Сам Паша тоже оказался не худшим, влепил все три пули в туру с землей. только клочья полетели. Стреляли, правда, сблизи — метров в тридцать дальность. До того попаданец не очень представлял, как лупит мушкет. Так вот оказалось, что мушкет стреляет громко и гулко, но звук мягкий и "протяжный". Внушительно, то есть в тогдашнее время — да, однозначно внушительно. Гораздо внушительнее получалось, чем даже 12 калибр не говоря про нарезное автоматическое. И — смешно, но он ощущал как тугая воздушная волна бьет по организму, чувствуется сотрясение через воздух и землю даже на краю поляны. Мощь! Впечатлило. На душе стало теплее.
И остудило замечание всеведущего Хассе, что стрелой тартары бьют вдвое дальше, чем мушкатиры. И стреляют чаще. Одна радость — удар стрелы слабее, даже стеганый гамбезон неплохо защищает и рана не воспаляется и не гниет, как от отравления свинцом. Паштет знал, что холодное оружие не контузит ткани вокруг раневого канала, но распространяться не стал. Не поймут разговора на клеточном уровне.
Только вылупился обалдело, когда Гриммельсбахер деловито осведомился — есть ли в запасах у лекаря человечий жир. Переспросил, думая, что не так понял чужой язык, но нет — все верно. Удивленно спросил — а зачем это? В ответ игрок в кости изумился еще больше тому, что лекарь не знает азов медицины — при ранении бинтовать надо тряпкой, смазанной именно таким жиром — заживает быстрее. Паштет только рот раскрыл, а довольный Гриммельсбахер пошел распространяться дальше о благотворности толченых черепов, если принимать по щепотке с вином, пользе чашки с кровью, которую палач продает после казни, и с которой, вместе с кровью казненного, поступает вся жизненная его сила и чем — то еще таким, что Паша предпочел не понимать вообще.
После этого он понял, что низко пал в глазах игрока в кости. И совсем иначе глянул на свое имущество. Нет, насчет человеческого жира он не беспокоился, а вот встреча скорая со стрелами и саблями сильно взволновала.
Хотя в целом устройство лагеря показывало — московиты к бою готовятся серьезно. И особенно убедила длинная вереница телег с толстыми досками, имеющими всякие хитрые вырезы. Что такое — было неясно, но вскоре понял — это гуляй-город, хитроумный деревянный сборный конструктор, который можно собрать по-разному, в зависимости от потребности. Сейчас он превратился в недурную крепостцу, надежно перекрывающую основной брод, удобный для переправы большого войска. А потом пришлось включаться в сборку и таскание пушки. Для Паши досталась та самая — которая дарует только смерть. И дали еще мушкетера в прислугу орудийную, того невезунчика, который всеми тремя пулями промазал. И к другим пушкам тоже прикомандировали тех, кто сам в стрельбе оказался не горазд. Батарея заняла место за деревянной стеной, пушка встала против амбразуры, через которую было видно весело поблескивавшую речную воду. Было много возни с обустройством места, наконец — все оказалось готово. Пушкари старательно и, по-возможности быстро, натаскивали выделенных им в помощь бестолковщиков, остальные мушкетеры подгоняли амуницию перед боем. И настроены все были на то, что для многих бой будет последним. Может быть — даже для всех.
Ров перед стеной пришлось копать и Паштету, рук не хватало. Увидел не без удивления, что на некоторых — особо навороченных лопатах — по ребру идет металлическая оковка, таких было мало. Землю сначала рызхлили деревянными мотыгами из комлей деревьев, потом уже шли в дело лопаты. А в самом начале, показывая научную организацию труда — по линии будущего рва прошла коняшка с плугом, своротив самый тяжелый для копки дерн.
Кидал нелепой деревянной лопатой влажную землю, охреневал и пел себе под нос невесть откуда прицепившееся:
— Енота поймать нелегко, нелегко.
Хахай-эйхо.
Хозяин смеется, а луна высоко
Хахай-эйхо.
Работавшие рядом немцы тоже подхватывали припев, хоть и не понимали слов и выглядело это со стороны органично, во всяком случае никто не ржал. Да кому тут ржать — все работали в поте лица своего. Жарко было.
Глава двадцатая. Гвозди и порох
Утром с дальнего поля, через брод, сверкая снопами брызг, проскакали галопом два десятка всадников, стремительно и пугающе. Паштет встревожился, но все окружающие держались спокойно. Прибывших пропустили в гуляй-город сразу, ясно стало — свои. А потом запели рожки и дудки, вроде как весело и задорно, но лагерь охватила деловая суета и вскоре все стояли наготове. Встали рядом со своей пушкой и Паштет с камарадами. У соседней наготове оказался Хассе, с другой стороны — потасканный игрок в кости.
— Тартары идут — коротко пояснил Паштету серьезный канонир.
Паша засуетился, кинулся зажигать фитиль об раздутые угольки в жестяной корзинке, но канонир остановил его:
— Время есть, а так зря фитили спалишь. Как увидим — будет команда. А пока ждем! Фитиль дорогущий, у нас их немного. Все по команде делать. Запомни, где что лежит — и жди!
Крымчаки появились значительно поззже — к полудню, когда солнце жарило вовсю и Паша только присвистнул — орда пестрая шла от края до края, насколько глаз хватало. Неотличимые фигурки сливались одной пестрой полосой, поднятая пыль висела над воинством — солнечные блики на оружии и доспехах говорили точно о том, что это — войска. Орда! Вот сейчас, увидя массу коней и всадников, Паша содрогнулся и понял ужас, заключенный в этом слове. Орда!
Попаданец вздохнул. Он сам, пушка, мушкет и двустволка смотрелись жалко перед такой массой вооруженных людей. Сейчас попрут валом — хрен остановишь.
От этой массы отделялись всадники — поодиночке и кучками, носились по тому берегу, некоторые горячие головы доскакивали ближе, некоторые пускали стрелы, одна такая — тонкая, легкая и на вид совершенно не опасная стукнула в землю за спинами канониров. Хассе обернулся сердито, но когда Паша решительно взял в руки мушкет — отрицательно помотал головой:
— Далеко еще. Бить надо наверняка, когда точно знаешь, что попадешь. А так — пустой перевод пороха и пуль, а они дорогущие, заразы. Жди. Пойдут — увидим.
Тем не менее пришлые все никак не шли на штурм. Дразнили отдельными смельчаками, суетились на том берегу, какое-то начальство прибыло на берег — блестя золотом и яркими одеждами. Сразу выделились на фоне остальной толпы, да и несколько волосатых бунчуков внятно показали — командиры это. Кто — то из русских пушкарей не утерпел, рявкнула пушка, вода в реке плесканула там, куда шмякнулось ядро — но недолет был слишком велик.
Как Паше показалось — немцы стали какими-то замедленными, словно у них напряжение в сети упало или подморозило их. Вот Нежило — тот суетился, тыкаясь туда — сюда, пока не получил от Паши подзатыльник. Наконец поступил приказ — зарядить оружие! Так же неторопливо двигаясь, канониры зарядили все шесть орудий, потом — не спеша — мушкеты. При том фитили так и не зажгли. А вот угольки в жестяных корзинках пришлось обновлять — старые прогорели.
Пашу одернул тихо Хассе, сказав негромко:
— Не суетись! Побереги силы, пригодятся. Тут скоро не кончится, если не сомнут сразу — драка будет длинной. А ты выдохнешься и будет у тебя в жилах не молодое вино, а противный уксус! И тебя зарежут, как поросенка.
Попаданец был искренне против того, чтобы его резали. По ряду причин такой расклад ему не понравился категорически.
— Да когда же они начнут? — нелогично спросил он.
— Пес их знает, варваров. Разведку они провели, начальство посмотрело. Подтянут обозы, если у них много пороха — закатят по нам из пушек, пробьют брешь, а потом уже попрут лавой. Не скоро еще. Мы еще каши успеем пару раз поесть — и похлопал волнующегося Пашу по плечу. А потом хмыкнул, когда подсунувшийся Нежило показал стрелу — сбегал, подобрал. Так себе стрела, неказистая, грязноватая какая-то. И железо наконечника какое-то ноздреватое, тусклое. Но острое, хищное, тонкое.
— Для кольчуги сделано. И уже была использована — кровища вон в пазах — со знанием вопроса пояснил Гриммельсбахер, ухитрявшийся одним глазом смотреть на брод, другим — за несколько шагов контролировать, что там у соседней пушки.
— Да, как раз под кольцо сделано. Слушай, Пауль, сходи к этой чертовой крысе и потребуй колет Шрёдингера. Лишний слой дубленой кожи на твой гамбезон будет очень к месту. Стрел сыпать будут много, а лучше несколько дырок в старом колете, чем в своих ребрах! — велел Хассе.
— А эти? — кивнул в сторону крымчаков Паштет.
— Успеешь. Они костры запалили — видишь дым? Войско большое, идет медленно, пока они накопят силы для удара — успеешь — уверенно заявил канонир и покрутил носом — показалось. что из-за реки пахнуло жереным мясом.
Тощий Гриммельсбахер подтвердил — конину там жарят — и много. Духовитый дым вон докуда дошел!
И Паша припустил к Маннергейму. На этот раз внезапно злополучный колет нашелся. Но когда Паша добежал до орудия, то передумал его напяливать на себя, больно уж покойный кнехт был грязнулей, да и не производила вблизи дубленая кожа впечатления лучшей защиты, чем надетый под ватник-гамбезон легкий бронежилет. Отдал Гриммельсбахеру и тот благодарно осклабился, напяливая доспех на свое худое тело.