о такой же стук — как яблоки об землю чвакаются. И еще удивило, что даже забитые ватой уши различили многоголосый визг, рев и стон. Доперло не сразу, что услыхал звук попадания пуль в лошадей и людей, и орут покалеченные и раненые, трудно различимые за пороховым дымом. Стрекотнуло вразнобой пищальным огнем — и сам Паша успел повторно бахнуть из услужливо поданного мушкета. Тут же опять на двух языках рев командиров — не понятно почему, а — прекратить огонь! Татары растерянно вертелись на месте, отходя при том подальше от злых стен. Над головой тихо и безобидно из глубины гуляй города легкими стайками летели стрелы. Сразу не понял — что за легкие черточки в голубом небе над головой. Потом сообразил. И здесь, наши лучники есть, значит?
Оглянулся недоумевающе на компаньонов, тем было не до бесед — быстро и отчетисто заканчивали заряжать пушки. И видно было, что с завязанными глазами справились бы со знакомым делом. Орудия еще раз тягуче харкнули огнем. Для мушкетов уже далековато вертятся пестрые наездники, а вот для пушек — самое мясо.
Странное уханье у московитов, слаженное, натужное — вытянул шею, глянул туда, благо с приступки стрелковой видно далеко — и удивился. Несколько щитов пехота бодро покатила вперед на татар и как только вытолкали их за линию в поле — так густым потоком в образовавшиеся дыры полилась конница из гуляй-города, врезалась в растопыренных крымчаков, сквозь сизый вонючий туман забликовали сабли, пошла рубка растерявшегося врага. Татары не выдержали удара, покатились прочь.
Конники долго не преследовали, быстро развернувшись, так же спешно отступили. Щитоносцы дождались последних — хромающая лошадь, мотающийся в седле окровавленный всадник и бегущий рядом с ним, держась за стремя, опешивший товарищ — с тем же уханьем бодро восстановили линию защиты.
Потихоньку восстанавливался слух. Теперь стоны и причитания на непонятном языке — там, где мало не кучами валялись искромсанные тела попавших под залп татар — слышались еще отчетливее. Лютая участь, и в цивилизованное время раненых доля незавидна, а здесь и сейчас… Паша зябко передернулся от тихого ужаса, представив, каково это — безнадежно валяться продырявленным на жарком солнышке, доплывая кровью.
Соседи деловито заряжали мушкеты. Восторга особого не выражали, видно было, что рано. Не победа, только чуть-чуть пощипали обнаглевшего врага, спесь чуть сбили. А сейчас все пойдет серьезно.
Почему-то засуетился Гриммельсбахер, видно что-то верхним чутьем расслышал — от московитов волной передалось возбуждение, самые отчаянные высовывались между щитами, смотрели куда-то вправо, оживленно гомонили. Игрок ловко подскочил и с неожиданной ловкостью уселся на самом верху щита.
— Что там? — спросил Паштет. Ему не очень хотелось так высовываться, про стрелы он хорошо помнил.
— Старшины тартар пожаловали на нас глянуть! С десяток! Золото сверкает, глаза режет! Эх, одного бы такого ободрать, до Рождества бы хватило веселиться всем отрядом!
— Можем достать? — деловито спросил "Два слова".
— Нет — с искренним сожалением прикинул тощий игрок.
В относительной тишине, если не брать во внимание стоны и хрипы неподалеку, отчетливо громыхнули несколько пищальных выстрелов.
— Они убили под одним лошадь! Это — невозможно на таком удалении. Неверное — случайно! — потрясенно прокомментировал Гриммельсбахер.
— Московиты — исчерпывающе заметил молчун Шелленберг.
Русские восторженно заорали, заулюлюкали.
— Они нахальнее меня — удивленно сказал сидящий на деревянном щите.
— Этого не может быть! — захохотал Хассе, только что закончивший заряжать пушку и присоединившийся к компаньонам.
— И все-таки. Ссадили с коня какого-то золоченого и сейчас утащили к себе, а свиту разогнали! Хан в плен попал? По виду — очень богатый! — не без зависти заявил игрок и скользнул со стены прочь. Тут же стал серьезным и крикнул Герингу:
— Капитан! А к нам опять гости!
Не наврал, волна конных воинов вымахнула на склон холма и пошла полным ходом на стенку из щитов. Опять рявкнули орудия и мушкеты. Самые смелые татары доскакали вплотную, пытались дотянуться до стрелков саблями, кидали короткие дротики и лупили из луков. В ответ по ним часто били мушкеты и пищали, было шумно и жарко, но, как ни странно, потери у обеих сторон оказались невелики, тем же аллюром уцелевшие татары умчали к себе. Побледневший поневоле Паштет стянул с башки свою тяжеленную, грубой ковки каску, и поглядел на свежую царапину — сам не заметил, откуда прилетела стрела, бздынькнула по шлему. У московитов убило одного стрельца, да нескольких ранило. Немцы обошлись пустяками. Все же даже такая ерунда, как кожаные доспехи и кольчуги неплохо держали удар.
Больше в этот день на их участке стены атак не было, хотя видно было, что кочевники атакуют московитское войско по периметру.
— Щупают нас за разные места, слабое ищут — глубокомысленно заявил Гриммельсбахер. Остальные молча согласились. Насколько глаз видел — вставало крымское войско. Орда. Хрен их сосчитаешь. Ясно было, что обложили со всех сторон и это пугало, потому как и гуляй-город стену свою на несколько километров протянул.
Глава двадцать первая. В осаде
Поужинали перед сном сухарями, сушеное мясо решили не трогать — оказалось, что воды на этом здоровенном холме нет, а на том конце лагеря, где речка — татары уже отрезали от водопоя. Потому соленое жрать — себя мучить.
Распределили караулы. Паштет отстоял свою смену и улегся тут же, у пушки, которая доказала сегодня, что действительно дарит смерть. Жарко было, лето в разгаре.
Закрыл глаза и догадался — что это как раз и есть способ перенестись обратно в свое время, потому как совершенно моментально очутился в коридоре, длинном и пахнувшем какими-то лекарствами, почему-то решил, что поликлиника. Людей было до черта, самых разношерстных, но нормально одетых — кто в джинсах, кто постарше — еще по советской моде, как принято у пенсионеров, донашивающих сделанные на века советские шмотки, хотя были и модно одетые старички и старушки, молодежи полно, немножко странно, правда, было наличие в этой куче публики военных и всяких других в форме — мчсников, например. Пожарные в полной сбруе протопали.
Повертел головой и с радостью обнаружил знакомую физиономию. Прислонившись к стеночке стоял Хорь, привычно пошмыгивая носиком.
— Привет! А это что за очередь-то? — спросил Паштет, стоически выдерживая ненавидящий, просто обжигающий взгляд толстой тетки, что стояла видно за Хорем.
— Это жизнь — лаконически ответил невозмутимый Хорь. Попаданец немного растерялся.
— Погоди. Тут ведь явно очередь к врачу — поглядел по сторонам, понюхал воздух, убедился в своей правоте и убежденно сказал еще раз:
— Очередь к врачу.
Забубенный авантюрист не стал спорить, кивнул короткостриженной головой:
— Жизнь — это как сидеть очередь к врачу в поликлинике.
— Не пойму тебя — признался попаданец.
— Только — не к стоматологу там, или терапевту, а к паталогоанатому. Или судмедэксперту — кому как повезет. Вот сидим мы, сидим, очередь вроде все короче.
Но постоянно кто-то лезет без очереди — то ветераны войны и боевых действий, то какой-то герой труда с производственной травмой, ну понятное дело пенсионеры-старики без очереди лезут, попробуй не пропусти, хай на три этажа и флигель, опять же молодежь борзая и наглая проскакивает не спросясь, или "я только один вопросик задать, на секундочку, так-то мне не надо!".
Мамаши с детями — их тоже пропускают, хотя и ворчат что вроде как им в детскую надо ходить тут им рановато, но раз уж пришли… — выговорил Хорь. Посторонился, пропуская человека исхудалого и с желтой кожей, продолжил:
— Ну всякие онкобольные, да и просто сильноболящие, вида жалкого — тоже, мать их ети, без очереди!
Бывает и алкаша какого пропустишь — ну, противный весь — да и хрен с тобой, уйди уже с глаз долой скорее.
Очередь двигается и двигается, а ты так и сидишь на месте.
Психанешь потом:
— "Товарищи, граждане, господа! Я по записи на одиннадцать, с утра стоял, сколько же можно!"
А тебе в ответ — вас тута не стояло, мы сами с одиннадцати тоже ждем со вчера еще, а нечего было вперед себя пропускать всяких, и вообще очередь ваша уже прошла, только людей путаете порядочных…
Бабка какая начнет рассказывать "в пространство" про то, как молодежи не стыдно, бессовестные какие, им работать надо, а они тут сидят, при Сталине такого не было, враз бы нашли, чем занять бездельников.
Пожилой дяденька смотрит с печальным осуждением — мол, вы молодой, могли бы и обойтись пока, а нам вот нужнее.
Садишься опять, и ждешь. Все надеешься, что выйдет симпатичная медсестра и спросит:
— "Кто на одиннадцать по записи? Проходите!"
Хотя на часах уже полпятого, и понимаешь — сегодня тех, кто на одиннадцать, скорее всего уже не позовут…
И думаешь — завтра с утра идти, и никого не пропускать, врача за рукав на входе схватить и сразу в кабинет?
Или ну его к чорту, на работу может пойти все же, а потом пятница… вот после выходных в понедельник и зайду!
Даже карточку в регистратуре брать не стану — совру всем, что записался на девять, и прямо к врачу сразу!
Вздыхаешь, встаешь, говоришь:
— "Я, наверное, не буду ждать…"
— "А вы за кем?…"
— "А не знаю уже… Сами тут разбирайтесь!" — и уходишь пить пиво, под шум перебранки в очереди.
А снизу, из въезда, мимо тебя вывозят уже счастливчиков, кто успел на прием. Вокруг родня, венки, сами успевшие лежат такие нарядные.
Смотришь краем глаза, завидуешь, и думаешь: — "Ну, ничего, в понедельник я тоже так же поеду!"
Тут же мысль. В понедельник-то куда больше придет — после выходных — то.
На работу кому-то неохота, а кто — то и сам припрется.
Опять же, кто придет, кто за рулем, а у него только пятница окончилась.
Домашним опять же готовить все…
Нет, нехорошо.
Надо поближе к концу недели.