"Ну не везли же они этот самый нефтепродукт с собой, в канистрах! Вы представьте, сколько канистр им бы пришлось иметь! А ведь экипажи надо еще кормить! С таким обозом "стремительное продвижение", да еще с боями, фашистско-немецкого вермахта в глубь Святой Советской Руси смотрится попросту смехотворным! А Вы представляете себе, каковы были ходовые качества тогдашних транспортных средств? Да экипажи пришли бы в полную небоеспособность спустя несколько часов пути, всего лишь (между прочим, коллеги недавно поставили эксперимент на эту тему, их телекинезом катали в железной бочке по полю, имитируя движение в старинном боевом аппарате)!
Из этого следует, что, скорее всего, никакого "блицкрига" не было. Скорее всего, количество вторгшихся войск преувеличено минимум в десять раз, и вероятно, они использовали для транспортировки резервный электропривод, снимавшийся перед боем, а в бою передвигались на тепловом двигателе, предположительно так называемом "внутреннего сгорания", хотя точно неизвестно даже, что именно означает этот термин — вероятно это был одноразовый двигатель, типа архаичного ракетного, постепенно сгоравший изнутри в процессе работы.
На версию с использованием электротяги работает небезызвестный факт, что знаменитый Володимир Мономах(Ульянов) в своей "Правде", именуемой еще Апрельскими истинами, провозгласил создание Святой Советской Руси именно через полнейшую электрификацию всей страны. Достоверно известно, что на рубеже первых пятилеток уже имелась по всей стране беспроводная электросеть, очевидно, построенная на принципах изобретенных Николаем Вторым Кровавым (он же Никола Тесла), жившим в это же время, и ослепленным, а потом расстрелянным в подвалах Ипатьевского монастыря на Валааме лично адмиралом Колчаком.
Неясным остается только — как отсталые арабо-германские племена смогли узнать об этом и создать соответствующее оборудование для использования бесконтактной электросети, так как в иных хрониках применение таких технологий на территории Европы отмечается не ранее второй половины двадцать первого века…"
А потом уже и думать не получалось. Паштет словно отупел, потому как нагрузка стала неподъемной для нормального человека. Татары и ногайцы тасовали отряды, не давая ни минуты покоя, а день уже катился к вечеру. Атакующие, выложившись в атаке, откатывались, приводили себя в порядок, отдыхали, а стоящим за стенками "Гуляй-города" отдохнуть не получалось. Конвейер боя мотался перед глазами, вызывая уже запороговое торможение. Азарт кончился, адреналин — тоже, навалилась усталость, свинцовая, пудовая.
Татары были опытными воинами и измотав московитов за день всякой дешевой швалью, какую не жалко, вечером внезапно бросили вал ногаев, который прикрыли суетящимися густо конниками. Вдруг потом конница шустро унеслась прочь и атакующая пехота оказалась совсем близко от стен. Шла стеной, не бегом, но быстрым шагом, экономя силы на бой.
Командиры встрепенулись. Пересохшими глотками хрипло заорали и по-немецки и по-русски.
— Черт дери! — буркнул Шелленберг.
А Гриммельсбахер, сыпанувший в ствол совок пороха исчез вдруг в облаке дыма, словно джинна вызвал, выскочил оттуда копченым дьяволом, ругаясь визгливо и сипло. Хассе лицом помертвел, глядя на стенку из вражьих воинов, видную через амбразуру уже совсем близко.
— Что? — подскочил к нему напугавшийся Паштет.
— Наша дудочка раскалилась. Стрелять больше нельзя.
— Нежило, ко мне! — сообразил Паша.
— Хозяин? — мальчонка видно меньше остальных понимал, что происходит, а может — и тоже уже очумел и одурел, выглядел спокойным.
— Буду стрелять — подбираешь эти гильзы в торбу. Если потеряешь или потопчешь — выдеру как сидорову козу! Понял? Одна потерянная гильза — уши оторву!
— Я поняу! — напугался малец. Растопырил торбу, напрягся.
Волна атакующих докатилась до щитов и нахлынула тяжким приливом. Встретили ее жидкой разрозненной стрельбой — подловили татары удачно. Из орудий грохнули только несколько штук — у всех за день перегрев уже пошел. Трупов под щитами набралось много, потому лезли куда бодрее, не обращая внимание на стучащие по рукам топоры. И ворвались! Пошла резня — свежих татар и ногайцев против измотанных за день немцев и московитов. На глазах Паштета стоящему перед ним стрельцу воин в сверкающей надраенной кольчуге лихо смахнул руку с саблей, кровища хлестнула струей, а Паша, похолодев внутренне, не целясь ахнул картечью в прыгнувшего к нему кольчужника. Острие сабли больно ударило в грудь, заставив фон Шпицбергена отшатнуться назад на два шага, суетливо бахнул вторым стволом, но воин уже упал ничком под ноги и картечь улетела куда-то вперед, выкинул отработанно обе гильзы, удивившись мельком, что их на лету тут же подхватил худенькой воробьиной лапкой Нежило, воткнул в казенник два патрона, врезал дуплетом по тем, кто лез через щиты, свалив четырех сразу и кого-то зацепив — успел краем глаза заметить, что лихой длинноусый татарин в плоской стальной шапочке спрыгнул вниз как-то неловко, кособоко и, ощущая холодный лед ужаса, словно стекавший по потной спине, выкинул гильзы и воткнул новые патроны.
Услышал немецкую ругань, неожиданно многословно орал Шелленберг, сбитый с ног и пытающийся отбиться шпагой от рослого широкого в плечах врага, который сек сгоряча саблей, пытаясь попасть в лицо лежащему. Навскидку выстрелил, татарин упал мешком, а длинноконусный шлем его неожиданно взлетел вверх, крутясь и бликуя. На кого бог пошлет бахнул в кучу теснивших стрельцов татар. Гильзы вон — патроны в ствол. Грохнул в гущу. Перезарядка. Отстраненно, кусочком мозга удивился спокойствию слуги, тот таращился на грозного хозяина голубыми круглыми глазами, не обращая внимания на лютую толчею вокруг. Лязг сбиваемого со всей силы железа, звон и бряк столкнувшихся сабель и шпаг, рев, визг, хрип и жалобные вопли искалеченных, однотонные спины своих и разнопестрая масса врагов. И много на врагах стали — эти — уже серьезные воины.
Что-то проревел Хассе. Неожиданно увидел, что теперь заслонен спинами канониров и стрельцов.
— Стреляй! Стреляй! — рявкнул ему вполоборота повернувшись, старший канонир, успев отбить удар сабли наседавшего врага.
И Паштет, чувствую странную отстраненность, заработал как механизм. Сейчас ему дали целиться и оставшиеся патроны он использовал с толком, завалив последним — с пулей — отлично бронированного воина, которого секли в два топора и три сабли, но ничего не могли поделать. Чудом не попал в спину стрельцу, но — все же не попал, пуля ушла в бок блестящего панциря, вмяв в ровной стальной поверхности черную ямку, из которой тут же шибко потекла темная кровища.
Из тех храбрецов, что перемахнули через щиты на этом участке, живым не ушел никто. Бой, как казалось Паше, шел несколько часов, а на деле оказался куда скоротечнее — сколько надо времени, чтобы 15 раз перезарядить двустволку и прицелиться не очень старательно? Да совсем немного. Но вымотала Паштета эта драка напрочь. До дрожи рук и трясущихся коленей. Одна радость — окружающие ничуть не бодрее. Загнанные клячи.
Отдернул руку, обжегшись о ствол ружья. Через перчатку достало!
Огляделся. Как ни странно — компаньоны были живы. Залиты кровищей, одежда порвана, но явно целы. На колете Шредингера — пяток грубых разрубов, били саблей со всей дури, но не пробили. "Два слова" пыхтит, ощупывает себя корявыми лапами недоверчиво. Хассе руками об колени уперся, одышливо хрипит, втягивая с трудом горячий вонючий воздух. Но живы и целы. Профи. И сотник русский — тоже тут — странно поглядел, кивнул.
А вот подчиненных его легло много. А ранено — еще больше. Как косой по стрельцам секанули. Точно — уполовинили. Ну, понятно — у них ни кольчуг, ни колетов, ни кирас. Раненым помогают, но недвижно и плоско лежащих — очень много. И кровища под ногами в жижу землю превратила. Подошвы разъезжаются, как на подтаявшем льду.
Тут Пашу отвлекло то, что у него из груди торчит стрела. Ну не так, не бодро, на манер эрегированного члена, а воткнулась в ватник и застряла наконечником. И свисает оперенное древко вниз. Когда в него пальнули — не заметил. Даже толчка не заметил. Непослушными пальцами выдернул из ватника, бросил брезгливо на землю.
Словно после тяжелой пьянки заплетающимся шагом подошел к Хассе. Тот, не распрямляясь, покосился налитыми кровью глазами.
— Я в обоз. Зарядить надо.
— Ступай — прохрипел в ответ.
— Это куда? — растерялся очумелый шпицбергенец. Он вдруг с удивлением понял, что напрочь забыл — куда идти и где стоят телеги, а особенно — где телега канониров с его добром.
— Я доведу! — снизу заявил странно бодрый Нежило.
— Найдешь? — засомневался Паштет.
— Да, хозяин!
— "Два слова", прекрати себя щупать за мягкие места, ты не вдовица! Иди, помоги Паулю! — приказал старший канонир.
— Ребенок новорожденный — забурчал Шелленберг.
— Закрой едало и делай, что велено! — уже злее сказал Хассе.
— Иду уже — отозвался усмиренный бунтарь и троица пошла совсем не туда, куда бы пошел сам Паштет. Но спорить не стал, он чувствовал в тяжелой голове странную легкость и бездумие, словно вместо мозгов теперь внутри черепа был воздушный шарик.
Потом перед глазами все словно повернулось и встало на места. оставалось только дивиться, что так был дезориентирован. Сроду такого не припоминал за собой!
На минуту задумался — надо патроны переснаряжать при посторонних — или не стоит? Как бы не стукнули по башке в таком-то бою, он, разумеется, заинтриговал компаньонов роскошью жизни в Шпицбергене, но может найтись кто, считающий синицу в руках куда лучше журавля в небе. Капсюлей хватало еще на две перезарядки всех гильз, а пороха и пуль на одну. Хотя, тут рядом есть и порох и пули.
— Слушай, ты можешь пуль налить? — спросил у Шелленберга.
— Раз плюнуть!
— Тогда хорошо. Вот тебе мерка, я вставлю эти пистоны, ты засыпаешь порох, пыж, потом пулю. А вот это — картечь, ее тоже ставь.
— Худое дело — почему-то огорчился "Два слова" глядя на картечь. Потом поглядел на недоумевающего Паштета и махнул рукой.